— Нет, конечно, но мы немного другого класса, чем Марвин. У нас кровь голубее. В этом ключик ко всему. Хотя это слишком грубо сказано. Вот если сравнить голос Марвина с гойским голосом твоего Ленни Брюса… [10]

— Ну? И что ты хочешь этим сказать?

— Что «ну», умник ты наш? Я хочу сказать, что, может быть, по отношению к нему, и этому его наркодилеру, и всей их шайке-лейке мы самые настоящие гои.

— А он еврей?

— А он еврей.

— Ну, этот аргумент действительно… — Алекс стал подыскивать нужное слово, но оно так и не пришло ему в голову.

— А я «как бы еврей». Можешь записать это в своей книжице. Завести там специальный подраздел.

После этих слов Адам прошествовал к чаше бассейна и нырнул. Алекс же начал яростно отряхивать воду, чем вызвал недовольство страшненькой дамы во флуоресцирующем костюме. Голова у нее была словно толстой гайкой прикручена к толстой шее. Огромный рот. Она смеялась над своим сыном, барахтающимся на мелководье. Все — по тому же закону, который стоит над всеми законами.

И тут Марвин, который повернулся спиной к Алексу, чтобы посмотреть на дом напротив, вдруг тихонько взвизгнул. Он качнулся назад на пятках, что на международном языке жестов означало крайнее удивление. Он взметнул одну руку в воздух. Он посмотрел как Чаплин.

— Приятель, это твоя машина? Глазам своим не верю. Господи Иисусе! Боже всемогущий!

В нескольких метрах от того места, где она обычно была припаркована, Алекс увидел свою старушку «Грету», отчаянно прижавшуюся к поребрику, словно в поисках спасения. Ее передний бампер сильно погнулся, а вдобавок еще и треснул, а по двери словно кто-то заехал гигантским кулаком. По лобовому стеклу расползлась паутина трещин.

— А окошко пассажира? — воскликнул Марвин, показывая на левую сторону машины.

Бок «Греты», от капота до багажника, покрывали вмятины и царапины, а откидной матерчатый верх сложился гармошкой, как старый аккордеон. Вся машина словно сжалась на полфута.

— Братишка, твоих рук дело?

Алекс обхватил себя руками, точно актриса Лоурен Бакалл. Шел девятый час утра, но прохлаждаться ему было некогда. День начинался хорошо. И день лгал. Алекс чувствовал, что в такие дни он не боец. На полном серьезе верил, что есть дни, для которых кем-то, ради собственного развлечения, написаны ужасные сценарии. И верил, что в такие дни ему ничего другого не остается, кроме как безропотно ползать по дну жизни и рыть носом землю. Хотя бы в этом смысле, если не в каком-то другом, он был глубоко верующим человеком.

— Быть того не может! Вы только гляньте! — продолжал потешаться Марвин.

Алекс медленно опустил руки, словно вспоминая, какая из них левая, а какая правая:

— Что ты хочешь всем этим сказать?

— Не надо водить меня за нос, — фыркнул Марвин. — Я — человек простой, разношу молоко и никого не трогаю. Мне только хочется узнать, ты это или не ты сотворил такое со своей тачкой. Дальше ехать некуда… — Он хохотнул еще раз.

Тут лицо Марвина уплыло куда-то вверх, ноги Алекса подогнулись, и он опустился на колени. Прямо перед его носом, на краю бетонной ступеньки, большая колышущаяся улитка, словно в раздумье, волокла куда-то свою раковину. Алекс на мгновение придержал ее ладонью. Потом развернул в сторону газона, и в это мгновение его захлестнула жалость и к улитке, и к нему самому: как беззащитны они рядом с мощными полированными черными ботинками Марвина, в этой холодной Лапландии лестницы, в Аризоне садовой дорожки, ведущей к шоссе и возможной гибели.

— Слушай. На полном серьезе. У тебя депрессия? То есть вообще? — спросил Марвин с искренней озабоченностью.

— Да, — бросил Алекс. — Да, мне так все видится.

— Тебе видится?

— Марвин, правда, не хочется об этом говорить.

— И ты не знаешь, когда сотворил это со своей машиной?

— Марвин, я ничего не помню.

Марвин выдохнул: «Ха», похожее на первый звук боевого горна. Он элегантно развернулся на нижних двух ступеньках и стал удаляться по дорожке. Улитка обнаружила, что вокруг нее все до сумасшествия родное, зелено-влажное — но в этих местах случались и очень неприятные встречи, например с острыми лезвиями газонокосилки, возникающей из ниоткуда. Алекс свел глаза на переносице. Три раза стукнул пятками друг о друга. Закрыл калитку в Маунтджой.

ГЛАВА 2

Йесод, или Основание [11]

Дома Алекс Ли собрался с силами и начал копаться в своем тряпье. Если предмет одежды не пах дурно, он его надевал. Особенно не заморачивался, потому что в таких случаях, как ни старайся, результат будет один и тот же. Все, что он носил, выглядело так, будто было брошено ему разгневанной подружкой; кое-что он помнил по прошлому вечеру, а кое-что не мог узнать.

Надев один носок, он запрыгал по комнате, поднял и положил на стол перекидной календарь Ассоциации собирателей автографов и стал его изучать. Двенадцатое февраля. Внизу страницы — фото актрисы Сандры Ди. Мило улыбаясь, она сообщала о себе два факта: «Мое настоящее имя — Александра Зак! Я стала моделью в тринадцать лет!»

Алекс перелистал календарь дальше. Шестнадцатое февраля — актриса Долорес дель Рио. Семнадцатое — актер Питер Лауфорд. Алекс остановился на восемнадцатом февраля — самой перспективной дате. С листка смотрел Арчибальд Лич, в безупречном костюме гольфиста, выпятив свой божественный подбородок навстречу камере. Такой красавчик, что глядеть тошно. Словно изрекает: «Все мечтают быть такими, как Кэри Грант [12]. Даже я хочу на него походить».

Внизу рукой Алекса было приписано:

Зазвонил телефон. Если Алекс не видел аппарата, то всегда начинал паниковать. Теперь он бросился искать очки, а потом стал судорожно их надевать, пристраивая дужки, пока они не стали паиньками и не легли на уши как надо.

— Да? Да, алло?

— Тандем, — сказал женский голос, — я так понимаю, ты взял трубку. Наконец. Такой хороший у тебя голос по телефону. Хоть «Оскара» давай. Ох, и я все еще жива?

Алекс открыл было рот для ответа, но звонившая уже отключилась.

—  Эстер? — крикнул он в пустоту.

Попытался тут же перезвонить по одному из ее номеров. Но за Эстер, случайно или намеренно, везде отдувался автоответчик, а потом следовали ужасные гудки. Они снова наполнили Алекса страхом. Казалось, он был единственным человеком на земле, который так их воспринимал. Он не переваривал никакой театральщины. А сообщения на автоответчиках оставляли только актеры. Домашнему телефону Эстер он ничего не ответил. Мобильнику сказал: «Нет, послушай, все дело в том, что мне правда сейчас надо идти по делам». Но это были просто мысли вслух.

Из глубин платяного шкафа Алекс достал кожаную сумку для книг. Он был Собирателем Автографов. Эта работа состояла из трех частей. Собственно поиск. Торговля. Проверка подлинности. Первые две говорили сами за себя, а что касается третьей, то приходилось объяснять людям, в чем ее суть. Бывало, на вечеринке, когда все танцевали, он пытался втолковать какой-нибудь подвыпившей гостье, чем занимается, а она, прислонившись к холодильнику, презрительно и непонимающе на него посматривала. Вот был бы он адвокатом, врачом, журналистом, даже пожарным… Любая всем известная профессия произвела бы на нее совершенно другое впечатление. Но младший информационный консультант, помощник технического администратора…Все эти названия для нее были пустым звуком. Не говоря уже о чем-то более причудливом. Ну и как ей объяснить, что люди платят ему деньги только за то, что он изучает какие-то старые бумажки с подписями и высказывает свое мнение — подлинный это автограф или подделка. И ей не было никакого дела до того, что это большое мастерство, искусство. А как же иначе назвать умение отличить настоящую подпись актера Сиднея Гринстрита, со всеми ее драгоценными изгибами, от одной из многочисленных секретарских царапулек (подделок, состряпанных его помощницей Бетти)? Разве не подлинное мастерство с первого взгляда распознать, где настоящая подпись президента Джона Кеннеди, а где — лишь стандартный отпечаток воспроизводящего факсимиле автопера? И разве не искусство обвести вокруг пальца профана? Но попробуй объясни все это пьяненькой красотке. Что Алекс Ли — Собиратель Автографов, истинный. Правда звучит не очень. Что-то вроде мелкой сошки, или знахаря, или раввина, чуть ли не летающей обезьянки. Точно мелочь, если не вдуматься хорошенько.