— Уберите вашу железяку, старший следователь Пиао, ещё не настала пора мне умирать…

Чжиюань поворачивается, очки умостились ровно на переносице, а в глазах пылает свежеразгоревшийся огонь.

— …привилегия стариков — случайно засыпать. А теперь, старший следователь Пиао, сделайте мне чаю и расскажите, где мне найти вашего Шефа Липинга в воскресенье? Сдаётся мне, надо выбить из него для вас пару плёнок.

Глава 26

Угорь на гвозде… чёрный, блестящий. Туго натянут.

Кожа содрана с плоти одной полосой.

Кровь на тротуаре, на пальцах, бежит по ладони.

Чёрное, белое, красное.

Озеро черно, как бездонная шахта, что пронзает самоё сердце земли. Вцепившись в его край ювелирными ногтями, полыхает мигалками чжао-дай-со Липинга. За ней стоит другая машина, тёмная, спрятавшаяся. Её формы теряются под укусами ночи. К Шефу приехали гости, так что Пиао надеется, ещё двое ему не помешают. Восемьдесят миль и три часа дороги. Если он даст им от ворот поворот, будет неприятно.

— Мы на месте?

Старший следователь кивает, начиная тормозить, потом внезапно начинает выруливать с начала подъездной аллеи обратно на дорогу, нога вдавлена в газ. Удар адреналина пронзает ему грудь. Он выключает фары и двигатель, когда они откатываются во тьму… машина свободно съезжает с холма ещё на добрых сотню метров до поворота. Пиао отворачивает с асфальтовой полосы на обочину. Камни бьют по дну машины. Полог деревьев скрывает их от звёзд. Чжиюань кашляет. Дым черута, зажатый в лёгких и выпущенный с кашлем, взлетает серебристым султанчиком.

— Что случилось?

Старший следователь вылезает из машины, осторожно закрывает дверь. Замечает облачко дыхания на фоне неба. Чувствует ритмичный молот в груди, и как ногти вонзаются в ладонь.

— На дорожке к дому Липинга стоит чёрный седан Шанхай.

Чжиюань облокачивается о крышу машины, горький черут зажат в зубах. Его кончик блекнет с красного до оранжевого, почти до жёлтого… единственная видимая черта лица товарища.

— А ты в курсе, сколько седанов Шанхай выпущено? И сколько из них чёрные?

— Нет, не знаю, но уверен, что больше десятилетней квоты.

Пиао идёт по траве, по обочине, на дорогу. Держится под прикрытием деревьев, среди плотного подлеска, идёт вдоль широкой трассы. Отблеск черута Чжиюаня не отстаёт. Полицейская мигалка стирает звёзды над чжао-дай-со Шефа Липинга.

— А скажите мне, товарищ Чжиюань, у скольких чёрных седанов Шанхай на переднем бампере осталась двойная вмятина после наезда на студента? Убийства студента?

Пальцы Пиао путешествуют по решётке радиатора. Раз вмятина, два вмятина. Расположены близко. Глубокие. Хром уже начал отшелушиваться острыми хлопьями серебристой фольги. Он возвращается к Чжиюаню под деревьями, посаженными вдоль ограды. Она по всей длине глубоко изрезана тенями.

— Это та самая машина… — И яростным шёпотом: —…ах пиздюки, ну мудак Липинг.

Он тянет председателя Шицюй за манжету, между стеной и деревьями проходит каменистая дорожка.

— Ну что, старший следователь, если это та самая машина, можно считать, что доказательств достаточно? У меня есть связи. Я могу позвонить нужным людям. Настоять на немедленном расследовании. Правда обязательно выплывет. Это я могу гарантировать. Это не доказательство коррупции или убийства, но этого хватит, чтобы сунуть ногу в дверь и из такого положения.

— Я хочу получить весь дом, а не сунуть ногу в дверь.

По ту сторону стены раздаются голоса. Три, четыре, может, пять. И огонь. Рычание голода у него в глотке. Мармеладовой веер языков пламени, отразившихся от верхушек деревьев. Чжиюань отодвигается назад, в слепую зону.

Шипение его шёпота почти теряется в голосе огня.

— Пиао, надо идти. Нам тут ничего не светит. Я знаю верных товарищей, которых можно подключить к делу. Надо понимать, когда лучше отступить.

Ни слова. Старший следователь уверенно идёт назад по собственным следам. Ни слова. Ведёт, почти тащит старика за лацкан. Выбредает на берег озера Тайху. Кирпичи и сталь вырастают из ила и изъеденных погодой камней. Темно, единственный источник света — в саду, он кидает блики через стену.

— Блядь!

Пиао наступает на камень, нога проваливается в воду. Лёд и электричество… бьют прямо в сердце, в виски. Ему холодно, но он потеет. Навеселе, но испуганный. У подножья стены гнездятся бочки. Он составляет их пирамидой, вспоминая о молодых женщинах, об их смехе, их улыбках и подначках.

Товарищ полицейский, идите к нам синеглазых детишек делать!

Он карабкается вверх, тащит за собой Чжиюаня. Смотрит через щели забора из толстых сосновых досок. Липинг стоит с другим мужиком посреди сада. Смеются. Пьют. Смотрят, как трое других подбрасывают в огонь старые брёвна. Белый дым. Пламя в свете прожекторов отполировано до цвета платины… пляшет у них на лицах. Все они выглядят так, словно отлиты из бронзы. Дым вьётся вверх. Летит через стену, к воде. Белый на чёрном. В воздухе разлит опьяняющий, прибивающий к месту запах сосны, бензина и горящей травы. Чжиюань шипит ему в ухо…

— Ничего здесь нет. Посмотри на них, они пьют, веселятся. Ничего, что стоило бы указывать в отчёте, следователь. Мы теряем время, надо ехать.

Пиао одной ногой спускается уже вниз, но рукой удерживает председателя Шицюя за грудь, когда Липинг пролаивает приказ, прерываясь глотнуть Дукан, блестящего у него на губах. Люди отходят от ямы с огнём, идут в дом. Их тени укорачиваются, и Шеф остаётся один, прямой как шомпол, смотрит в сердце огня. Остальные возвращаются по двое, тащат тяжёлые свёртки, завёрнутые в белые простыни, целлофан и верёвки. С каждой стороны свёртка по человеку. Четыре ходки. Восемь свёртков. Восемь ударов, когда они падают на землю. Развязывают толстую верёвку. Разматывают ткань. Разворачивают целлофан. Губы Чжиюаня, горячие, как огонь, прижимаются к уху старшего следователя.

— Что это такое? Что тут творится?

— Иногда предки улыбаются нам. Иногда они улыбаются без причины. Смотрите, товарищ председатель Шицюй, разве вы их не видите?

Произнеся эти слова, Пиао чувствует, как желудок подкатывает к горлу. А глотка поднимается до самых глаз. Жжётся. Слишком далеко, чтобы разобрать подробности… лица, личности, имена. Просто голые контуры тел. Кожа. Потрясение наготы. Чёрные лобковые волосы. Раны… глубокие, широкие, тёмные, зияющие.

— Это люди, товарищ. Люди. Вы их видите?

Считает, чуть ли не со смехом… один, два три. Первое тело летит с громким ударом в яму. В огонь. Податливая плоть падает на угли. В небо взлетает рой искр. Голоса, слова теряются в песне огня. Они прикалываются. Шутят. Издеваются. Другое тело поднимают, раскачивают, отпускают. Ноги, руки болтаются в полёте. Оно падает в огонь. Пламя пожирает его. Ещё одно тело… Шеф Липинг снова наполняет бокал. Дым огня меняет цвет, с белого на бурый. Бурый, как кровь. Он воняет высохшими слезами, горелым мясом.

— Узнаёте их?

Чжиюань не говорит ничего. Ничего. Блевота, подавленная, протекающая между его дрожащими губами, по рубашке, говорит за него. Пиао подводит старика к краю воды, отмывает ему лицо, рубашку, набирая воду в чашечку ладони… осторожно моет его, как семидесятилетнего ребёнка. Старик пытается заговорить. Язык онемел, не слушается его. Пиао вместо него произносит слова.

— Видите, товарищ, всё отмылось, и пятен не осталось. Но то, что мы видели, это останется навсегда. Пятно на наших душах. Пятно на наших жизнях. Вы понимаете?

Он подносит воду к лицу старика. К его глазам.

К губам.

— Вы что-нибудь предпримете, расскажете о том, что видели, правда?

Наконец к старику возвращается голос. Охрипший. Каждое слово жжётся желчью.

— Да, во имя той Партии, в которую я верю.

И всё время из-за стены раздаётся смех.

Смех, и рои искр, наполняющие небо звёздами, которых там раньше никогда не было.

Пиао уже выпускает дело из рук. С каждым столбом, пролетающим в свете их фар, он понимает, что свободен от этого дела. Теперь им займётся председатель Шицюй. Чжиюань, его связь с Партией, его колючее присутствие на собраниях комитетов… контроль теперь окажется у него в заднем кармане. Дело Партии, вот чем оно стало, да и с самого начала должно было им быть. Они теперь стали лишь частью процесса. Дознания. Слушания. Судебный процесс. Разбирательство. Все они будут вести к казни Липинга. Гольяны будут плавать у поверхности и бороться за работу, покинутую старым карпом. Чжиюань за труды получит очередную грамоту и повесит её на стенку собирать пыль. А старший следователь отдела убийств БОБ? Расследование Даньвэй по официальному обвинению против него приостановят. Он останется на своей работе, при классе и тех привилегиях, что он даёт. Подушка на деревянном кресле. Жалкое пособие на бензин. Талоны на еду. Новая форма каждые два года. Да, он останется на прежней работе, и по-прежнему будет проводить ночи в патрульной машине; а Шишка рядом с ним будет задирать нос и чесать в яйцах. Политики. Похлопали лошадку по жопе. Четыреста юаней в месяц. За два года можно скопить на вечный велосипед. Два года копить на телевизор. А Барбара? Она уедет домой. Слёзы и очереди в аэропорту. На суде не будет признания. Ничего, что могло бы прижечь боль. Никаких сведений. Никакого облегчения. Только потери, потери для всех, кроме товарища Чжиюаня, которому светит грамота.