— А где она?

Он вспомнил о похоронах.

— Она в саду вместе с Анной.

По какой-то неведомой причине он не решился рассказать Клодэг об их планах. Не сказал, что они собирались делать.

Жена улыбнулась.

— Ну, поскольку проблема благополучно разрешилась, я пойду приму ванну. Предоставлю тебе самому их обрадовать, — она послала ему воздушный поцелуй и зашагала вверх по лестнице.

Минуту спустя, когда бекон зажарился, а кофе был разлит по чашкам, девочки, ликуя, ворвались на кухню.

— Мы нашли прекрасное место, Билл, под розовым кустом на маминой клумбе, и выкопали там здоровенную яму…

— А я сделала венок из ромашек…

— А я нашла две деревяшки для креста, только мне нужна веревочка или гвоздик, чтобы их соединить…

— И мы решили спеть гимн!

— Да, будем петь «Все в мире светлом и прекрасном».

— А еще мы подумали…

— Дай я скажу…

— Мы подумали…

— Так, послушайте-ка! — Ему пришлось повысить голос, чтобы его было слышно за щебетом девчачьих голосов. Сестры притихли. — Посмотрите сюда. — Он подвел их к аквариуму. — Смотрите!

Они посмотрели. В аквариуме плавал Гилберт, как обычно бесцельно описывая круги, помахивая своим нежным полупрозрачным хвостом, с глазами такими же безжизненными, какие были у него, когда он, якобы мертвый, валялся на дне.

На мгновение в кухне воцарилось гробовое молчание.

— Видите? Он совсем не умер. Просто отдыхал. Мама его немножко пощекотала, и он сразу взбодрился. — Девочки по-прежнему молчали. — Разве не здорово? — Биллу показалось, что голос его звучит приторно до тошноты.

Сестры не говорили ни слова. Билл подождал, и Эмили наконец открыла рот.

— Давайте убьем его, — сказала она.

Билл не мог понять, что чувствует — шок или безудержное веселье; он был готов то ли отшлепать девчонку, то ли разразиться хохотом. Нечеловеческим усилием он удержался и от того, и от другого, а потом, выдержав долгую многозначительную паузу, спокойно произнес:

— Думаю, этого мы делать не будем.

— Почему?

— Потому… потому что нельзя убивать живое существо.

— Почему нельзя?

— Потому что жизнь дается Богом. Она священна. — Говоря это, он ощутил некоторую неловкость. Хоть они с Клодэг и венчались в церкви, в повседневной жизни он никогда не вспоминал о Боге и сейчас чувствовал себя виноватым, словно всуе упомянул имя старого друга.

— Никого нельзя убивать, даже золотых рыбок. К тому же, вы ведь любите Гилберта. Он ваш питомец. Вы не станете убивать того, кого любите.

Эмили выпятила нижнюю губу.

— Но я хочу устроить похороны! Ты обещал!

— Мы не станем хоронить Гилберта. Похороним кого-нибудь другого.

— Что?Кого?

Анна хорошо знала свою сестру.

— Только не моего Супергероя, — твердо заявила она.

— Нет, конечно, не Супергероя. — Он поспешно перебирал в голове разные варианты, и тут его озарило. — Мышь! Бедную мертвую мышку. Смотрите… — С заговорщицким видом он нажал ногой на педаль, открывавшую крышку помойного ведра, и жестом фокусника вытащил оттуда добычу Брики — окоченевшую мышь, держа ее за хвост.

— Брики притащил ее сегодня утром, и я вытащил мышку у него из зубов. Вы же не хотите, чтобы бедняжка закончила жизнь в мусорной корзине? Думаю, она заслужила красивые похороны.

Обе сестры уставились на мышь. После короткой паузы Эмили спросила:

— А ее можно будет положить в сигарную коробку, как ты говорил?

— Конечно!

— И будут гимны и все остальное?

— Ну да. «Всем живым, большим и малым». Куда уж меньше, — пробормотал Билл. Он оторвал бумажное полотенце, разложил его на комоде и осторожно опустил на него дохлое тельце. Потом тщательно вымыл руки и, вытирая их, повернулся к девочкам.

— Вы что-то сказали?

— Можно похоронить ее прямо сейчас?

— Сначала завтрак. Я умираю с голоду!

Анна сразу же бросилась к столу, отодвинула свой стул и уселась, а Эмили решила на всякий случай еще раз проверить, как дела у Гилберта. Прижавшись носом к стенке аквариума, она водила пальцем по стеклу, повторяя его перемещения. Билл терпеливо ждал. Наконец она подняла голову и посмотрела на него. Взгляды их встретились.

Она сказала:

— Я рада, что он не умер.

— Я тоже рад.

Он улыбнулся, и она улыбнулась в ответ и внезапно стала так похожа на мать, что он, не задумываясь, распахнул объятия и она прижалась к нему. Они крепко обнялись — оба молчали, потому что не нуждались в словах. Он наклонился и поцеловал ее в макушку, а она не отстранилась и не попыталась высвободиться из их первого нерешительного объятия.

— Знаешь, Эмили, — сказал он, — ты очень хорошая девочка.

— Ты тоже хороший, — сказала она, и сердце его исполнилось признательности, потому что каким-то образом с помощью Божьей он ничего не сказал и не сделал неправильно. Он справился. Это было начало. Первый шаг.

Но Эмили на этом не остановилась.

— Ты очень, очень хороший.

Очень, очень хороший.Пожалуй, это был уже не первый шаг, а где-то половина пути. Тая от удовольствия, он еще раз обнял ее, а потом отпустил, и все они, предвкушая пышные мышиные похороны, уселись завтракать.

В ожидании Рождества

За две недели до Рождества, темным и пронзительно холодным утром Элен Пэрри отвезла своего мужа Джеймса на железнодорожную станцию, как делала ежедневно вот уже двадцать два года, поцеловала его на прощание, посмотрела как он, в черном пальто и шляпе-котелке, прошел через турникет, а потом потихоньку поехала по обледенелой дороге обратно домой.

Проезжая по медленно просыпающейся деревенской улице и дальше через поля, она пыталась собраться с мыслями, но для этого было еще, видимо, слишком рано, потому что они, бессвязные и неподконтрольные, продолжали словно птицы в клетке метаться у нее в голове. В это время года у нее всегда было много дел. Сейчас она перемоет оставшуюся от завтрака посуду, составит список покупок к выходным, напечет сладких пирожков с изюмом и миндалем, возможно, отправит рождественские открытки, купит недостающие подарки и приготовит комнату Вики.

Нет. Внезапно она передумала. Нет смысла готовить комнату Вики, пока та не сообщит, что приедет на Рождество. Вики было девятнадцать. Осенью она нашла себе работу в Лондоне и вместе с двумя девушками сняла небольшую квартирку. Правда, полностью с семьей не порывала: на выходные она обычно являлась домой, порой вместе с друзьями, и всегда с большим мешком грязной одежды, которую заталкивала в материнскую стиральную машину. В ее последний приезд Элен попыталась обсудить с дочерью планы на Рождество, но Вики слегка смутилась, а потом, набравшись смелости, сообщила матери, что собирается отметить его с друзьями. Целой компанией они снимают виллу в Швейцарии и будут кататься на лыжах.

Элен, которую эта новость застигла врасплох, заставила себя скрыть разочарование, однако в глубине души пришла в ужас при мысли о том, что встретит Рождество без своего единственного ребенка. Однако она понимала, что не может приказывать дочери или что-то ей запрещать, — собственно, не может ничего.

Но смириться с этим было непросто. Что если, вернувшись домой, она обнаружит среди утренней почты письмо от Вики? Элен так и видела конверт на коврике перед дверью, надписанный крупным почерком дочери:

Она была настолько уверена, что письмо ее уже ждет, и горела таким желанием его прочесть, что позволила себе немного прибавить скорость. В бледном свете зимнего утра постепенно проступали покрытые льдом канавы у обочин и заиндевелые живые изгороди. Неярко светились окошки коттеджей, на ближайшем холме уже лежал снег. Элен вдруг вспомнила про рождественские гимны, как наяву ощутила аромат елки, только-только внесенной в дом, и внезапно ее сердце — как в детстве — преисполнилось радости и ожидания чуда.