— Кофе, — проговорил он.

— О… — Я не уверена, то ли он приглашает меня в свою квартиру, то ли хочет зайти в мою, то ли зовет в кафе. — Хорошо. — Нервничая, я последовала за ним к входной двери его квартиры.

Джеймс открыл дверь, и мы ступили на деревянный пол его узкого коридора. Дерево давало ощущение света и пространства, и это мне сразу очень понравилось.

— И вы все сами это сделали? — Я задала вопрос, хотя ответ был известен мне заранее.

— Да. Я купил это в «Икее». Собирается очень просто.

Но шумно, подумала я, пытаясь пройти, аккуратно ступая. Джеймс же, казалось, скользил повсюду, покачиваясь на своих неровных ногах, умудряясь не издавать при этом ни звука. Он прошел в гостиную и встал в дверях, его глаза расширились от удивления.

— Что-нибудь не так? — спросил он.

— Нет-нет, — ответила я. — Это просто…

Как я могла объяснить ему свою реакцию? Реагировать-то было не на что. Опять деревянный пол, голые белые стены без картин. Два белых кожаных кресла с металлическими подлокотниками и музыкальный центр на комоде с сосновыми раздвижными дверками, в котором он, вероятно, хранил компакт-диски. У окна — компьютерный столик. А рядом с ним на двух деревянных полках в коробочках с надписями тоже были диски. Верхнее освещение заменяли отдельные светильники: две угловые лампы, еще одна лампа на компьютерном столе и торшер между креслами. Это все. И ничего больше. Бесцветность комнаты порождала тревогу. Я подумала, что, оказавшись в таком пространстве, я бы потерялась.

— А где же книги? — спросила я.

Он выглядел смущенным, и мне понравилось, как сузились от неуверенности его глаза.

— Несколько книг есть у меня в спальне, — сказал он в конце концов.

Я была далека от мысли осматривать его спальню — не важно, с книгами или без них.

— Эта комната такого же размера, как моя? — сказала я, и мой голос, казалось, затерялся в пустоте.

Я попыталась сравнить его стены с моими по длине, сопоставить расположение окон, но это было все равно что сравнивать слона, к примеру, с кусочком ревеня. С чего начать? Как можно сравнить две вещи, у которых нет ни одной точки соприкосновения, которые различны по самой структуре? Я не ощущала его комнату жилой. Моя квартира маленькая, и в ней беспорядок, но она живая; в ней пульсируют мои цвета и ощущается мое присутствие. Его квартира — огромная и пустая, как бесплодная равнина, ее границы для моего взгляда — недосягаемы.

— Вы присядете, пока я приготовлю кофе? — спросил он.

— Нет, я пойду с вами в кухню.

Однако кухня оказалась ничуть не лучше. Дверцы буфета из нержавеющей стали были просто как зеркала, а верхняя его часть так сияла белизной, что казалось, будто все поверхности светятся. От этого я почувствовала легкое головокружение. Не было ни одного предмета, лежавшего не на месте: ни крошки на полу, ни огрызка яблока, ни случайной чаинки в раковине. Кухня эта совсем не походила на ту, в которой пекут булочки с изюмом или сидят и болтают с друзьями.

Я села на стул, сделанный из каких-то железных труб, и стала наблюдать, как он тщательно готовит кофе. Создавалось впечатление, что у него сосчитана каждая положенная в кофейник гранула.

— Вы так аккуратны, — сказала я.

Он прервал свои точно выверенные движения и посмотрел на меня. Легкая краска постепенно заливала его лицо. Он криво усмехнулся:

— Извините, вы хотели сказать, что я слишком аккуратен, да?

Что-то такое было в этой кривой усмешке и нежной краске, от чего у меня комок подступил к горлу.

— Что вы, — сказала я, отчаянно пытаясь опровергнуть свое последнее замечание, — это же очень хорошо, когда человек аккуратен. Если бы мир населяли такие люди, как я, все уже давно были бы погребены под горами своего прошлого. Я теряю туфли, ключи, ежедневники с подсказками о недоделанных делах.

Он рассмеялся.

— Я воспитывался в аккуратном доме, — сказал он, — и меня учили все аккуратно складывать и убирать на место. И я думаю, это генетически передается в большей степени, нежели что-либо другое.

— Семейная привычка?

Он кивнул.

— Они оба врачи — хирурги. Умеют узлы завязывать одной рукой, тщательно сшивать части, одну с другой. Они объявили войну микробам. Я думаю, иногда у них в голове возникала путаница, и они меня, маленького, тоже причисляли к микробам.

Он, по-видимому, хотел меня рассмешить, но глаза его были прежними. Я чувствовала печаль, оставленную в нем этим безмикробным детством.

— Вы тоже врач?

— Нет. В знак протеста. Они хотели, чтобы я изучал медицину, а я вместо этого выбрал вычислительную технику — направление, дальше всего отстоящее. Мои программы для меня — почти живые. Я не уверен, что родители то же самое могли бы сказать о пациентах — очень уж они любят исследования и цифры. О людях они не много говорят.

Я вдруг представила его работающим на компьютере в таком же белом халате, как и у его родителей.

— Моя работа легче, — сказал он. — Компьютер, если не нужен, можно выбросить. У них такой возможности нет. — Он вынул поднос и достал две китайские кружки из блестящего стального укрытия. — Как вам нравится моя квартира?

— Здесь уже все закончено? — спросила я.

Он закивал энергично, так как в этот момент разливал кофе, ни одной капельки — мимо.

— Да, все комнаты как раз такие, какими я хотел их видеть.

Да, именно так. Не было ни картин, ожидавших, когда их повесят, ни большого пестрого дивана, который еще не принесли.

— Все комнаты одинаковые? — все же спросила я, хотя знала ответ заранее.

— Более или менее. Мне здесь удобно.

— А вам не кажется, что тут немного… скучновато? — Я проговорила это раньше, чем смогла заставить себя замолчать. Его кривая усмешка вызвала у меня желание проверить, действительно ли он такой честный, каким кажется.

Он, казалось, искренне удивлен.

— Нет, я считаю, что здесь очень спокойно.

Я осмотрела все вокруг со своего безопасного места на табуретке и вроде бы поняла, что он имел в виду. Здесь не было ничего, что могло бы стеснять тебя, как-то подавлять. Блестящие поверхности кухни, казалось, отражали только друг друга. По непонятной причине наше присутствие на них никак не сказывалось.

— Здесь нет ничего, что могло бы привидеться в кошмарном сне, — сказал он, продолжая удивляться. — Нет ничего угрожающего.

В этом я не была уверена. Мне снятся ужасные сны, в которых я до бесконечности брожу по пустым зданиям, полагая, что нашла выход, но каждая следующая комната, в которую я попадаю, оказывается точной копией предыдущей, и я уже начинаю бояться, что догоню сама себя, если все так дальше будет продолжаться. Я вижу, как пыль разлетается за кем-то, по чьим следам я иду, но оказывается, что этот «кто-то» и есть я сама. Если я пойду немного быстрее, мне удастся увидеть взмах моей юбки прежде, чем она исчезнет за углом.

— А что думают о квартире ваши родители? — спросила я.

— Она им… нравится.

Я начала испытывать симпатию к его родителям. А известно ли им, что он винит их в собственной раздражительности? Должно быть, они очень умные люди, хоть и проводят дни за разрезанием и сшиванием человеческих внутренностей.

— А как они относятся к вашей работе?

Он снова улыбнулся, и тут я как-то внезапно поняла, что он волнуется. Я до сих пор никого не встречала, кто бы стал из-за меня волноваться. У меня в горле что-то задрожало, а внутри все сжалось.

— Они не имеют ничего против. Мне все удается довольно легко, и я зарабатываю при этом до смешного много денег.

Итак, голые стены были обманом. Он пытался создать впечатление спокойствия, однако на самом деле был такой же, как все. Нервный, явно старающийся произвести хорошее впечатление, еще и не разучившийся краснеть. Он мне определенно нравился. Вернее, мне бы понравилась та его часть, что находилась за этой открытой для всех, приведенной в порядок частью, если бы я только смогла найти к ней подход.

Мы взяли кофе в гостиную и разместились на двух кожаных сиденьях. Я держала кружку обеими руками, но чувствовала, как что-то дрожит у меня внутри, прокладывая себе путь прямо к моим рукам и заставляя меня разлить кофе, как бы я ни сопротивлялась.