Мне хочется отправиться туда немедленно, но я понимаю, что не должна торопиться, а, наоборот, должна подойти к делу со всей осторожностью. Нужно выбрать время, когда никого не будет дома, а это почти невозможно. Необходимо придумать какое-то объяснение, но мне ничего не приходит в голову.

Звонок в дверь заставляет меня подпрыгнуть. Все это время Джеймс ждал, хотел поговорить со мной и теперь наконец пришел и звонит в дверь. Ключ у него есть. Может приходить, когда захочет. Как было бы хорошо, если бы он вел себя более непринужденно.

Я открываю дверь, и он тут как тут, с глупым видом и с сумкой «Теско» в руках.

— Тебе идти к врачу, — говорит он. — Я подумал, что после этого мы могли бы поесть вместе.

— Что значит: мнеидти? Почему это не нам?

Он кашляет, уставившись в пол.

— Я позвонил им и сказал, что не приду.

Гнев поднимается у меня внутри, закипает в желудке и растекается по всем направлениям, начинает биться в ногах, руках, в кончике носа, вызывая ужасное желание заорать на него.

— Тебя врач тоже хочет видеть, — говорю я медленно, голос у меня дрожит.

— Я знаю, — говорит он.

Мне хочется положить руки ему на шею и потрясти его. Закричать на него, побить его, силой заставить пойти со мной. Как я без него буду смотреть доктору Кросс в глаза?

— Китти, — говорит он.

— Что?

— Я не могу.

Он поднимает глаза, и я понимаю, что он расстроен не меньше моего.

Гнев улетучивается, почти как воздух, с шипением вырывающийся из шарика, и я ощущаю ужасную усталость.

— Да, просвещенному мужчине двадцать первого века это не по силам. В наши дни наличие комплексов не предполагается.

Он разводит руками, готовый сдаться:

— Я ни на что не гожусь. Мне очень жаль.

Я затаскиваю его внутрь и обнимаю.

— Кое на что ты еще сгодишься. По крайней мере, можешь приготовить что-нибудь вкусненькое, пока я хожу.

— Хочешь, я провожу тебя?

— Нет уж, я сама. Но как только приду, я захочу есть.

Он идет за мной на кухню вместе со своими покупками и смотрит на ряды грязных чашек из-под кофе. Берет груду книг на кухонном столе и аккуратно их складывает, уголок к уголку, все корешки смотрят в одну сторону. Потом идет к раковине и включает горячую воду. Берет с подоконника жидкость для мытья посуды, выдавливает немного и убирает на полку под раковиной. Он не начнет готовить, пока кухня не будет чистой.

— Когда я должна там быть?

— Через полчаса.

Не знаю, почему он не говорит про Генри и даже не произносит его имени. Как будто ему нужно отгородить себя не пропускающим эмоции хлопчатобумажным волокном, защищающим от любой страсти, к которой он не хочет прикасаться. Настоящая страсть для него слишком беспорядочна. Однажды вырвавшись наружу, она не так-то просто уходит. А возможно, он привык защищать меня и не может теперь от этой привычки избавиться.

Впрочем, хорошо, что он пришел. Я не имела ни малейшего представления о том, какой сегодня день. И он наверняка это знал.

Кабинет доктора Кросс так же чист, как квартира Джеймса, но более заставлен и приятен на вид. На стене репродукция матиссовских яблок. Освещение по всем правилам. Эта комната занимает промежуточное положение между квартирой Джеймса и моей. Я полагаю, это и есть норма.

— Он не придет, — говорю я и сажусь. — Мне очень жаль.

Она сдержанно улыбается:

— Я так и думала, что он не придет.

И откуда она могла об этом знать? Она его никогда не встречала.

— Попросите его еще раз. Если вы научитесь свободно разговаривать друг с другом о ребенке, это поможет вам обоим.

Она знает, как мы живем. Знает о наших квартирах по соседству.

— Я собираюсь обследовать чердак в доме отца, — говорю я возбужденно.

Она совсем не понимает, о чем это я, и потому ждет разъяснений. Мне нравится ее сдержанность.

— Там могут находиться вещи, рассказывающие о моей матери, — говорю я. — Знаете, фотографии, письма, одежда…

Я рассказываю ей о визите к мисс Ньюман и о коробочке, хранящей жизнь Джека.

— Вы многое помните о матери? — спрашивает она.

— Совсем немного. Я помню платье, мятое платье и бусы. Еще «Вечер после трудного дня».

— Можете вспомнить ее запах, ее цвета?

Я быстро поднимаю глаза. Как она догадалась, что я всегда замечаю цвета?

— Не знаю…

— Отец говорит о ней?

— Только о том времени, когда они впервые встретились. Он зол на нее — за то, что умерла.

— Откуда это вам известно?

— Думаю, Адриан сказал мне. Я всех расспрашивала о ней, но они не рассказывали ничего конкретного. Создается впечатление, что они все вспоминают о разных людях.

Доктор Кросс сидит спокойно и обдумывает услышанное. Она не кажется ни расстроенной, ни озабоченной.

— Когда вы спрашивали кого-либо в последний раз?

— Уже не один год прошел с тех пор. Мне тогда было только двенадцать.

— Теперь-то вы взрослая. Можно опять попробовать.

— Но они же ничего не знают. Друг другу противоречат.

— Уверена, что это неправда. Они старше вас — они должны ее помнить. Может быть, они больше думают о ней именно теперь, когда сами стали взрослыми настолько, что могут иметь детей.

Она права. Я полагалась на детские воспоминания. Вполне логично обращаться к прошлому как раз тогда, когда становишься старше.

Я просидела у доктора Кросс немного дольше.

— Запишитесь на следующую неделю, — сказала она, когда я уходила.

Возвращаясь домой, я все раздумывала о том, не растеряла ли и мисс Ньюман правду о Джеке. Может, коробочка, хранящая жизнь Джека, так же пуста, как индийский сундук?

…Выйдя из кабинета, я взглянула на часы и обрадовалась, увидев, что на них только 3.15. Есть время кое-куда заглянуть. У меня всего пять минут, я совсем не уверена, что успею, поэтому пускаюсь бегом.

Двери школы видны еще до того, как я подхожу. Начинают выходить дети, поэтому я замедляю шаги. Рози я не увижу — она ходит в детский сад, и ее забирают отдельно, — но у меня есть надежда взглянуть на Эмили. Мысленно я возвращаюсь к своему желтому периоду, когда ждала около школы Генри, моего Генри, которого там не было. Вспоминаю Элен. Не уехала ли она из Англии, встречает ли все так же каждый день своих детишек, в то время как Эмили выбегает здесь из школы? Что же это за смутное трепетное ощущение, которое живет так глубоко во мне и вечно ускользает, стоит мне только к нему приблизиться?

Я узнаю женщину, которая забирает Эмили. Ее зовут Тереза, она встречает сразу нескольких детей. Мама Эмили не ждет с нетерпением, когда дочка выйдет из школы. Здесь нет Лесли, готовой выслушать рассказы обо всем, что случилось сегодня. И как это Лесли допускает такое? Как может она выносить жизнь, при которой время, что она может проводить с Эмили и Рози, слушать все, что им хочется ей рассказать, безвозвратно теряется? Они же многое могут забыть до того, как ее увидят, забыть все эти мысли, которые больше никогда у них не появятся!

Эмили выходит за руку с другой девочкой, обе прыгают. Волосы ее блестят, как золото: только что они были спокойными и густыми, потому что она остановилась, и тотчас превратились в тысячу беспорядочно скачущих ослепительных частичек, стоило ей запрыгать на тротуаре.

Она почти поравнялась со мной и только теперь меня замечает. Она останавливается и уже открывает рот, чтобы что-то сказать, но я качаю головой и прикладываю палец к губам. Вторая девочка прыгает впереди без нее. Несколько секунд мы с Эмили стоим, глядя друг на друга. Она смущенно улыбается, но попытки разговаривать больше не делает.

Я улыбаюсь ей и поднимаю руку. Посылаю ей воздушный поцелуй, отворачиваюсь и ухожу. Не хочу видеть ее, увлекаемую другими все дальше и дальше от меня.

Развернувшись, я едва не наталкиваюсь на маленького мальчика с яблоком в руке. Он остановился для того, чтобы рассмотреть его как следует, как будто не знает, что с ним делать. Его мама впереди. Она оборачивается и смотрит на него.