Как я рада, просто сказать не в силах, как рада. Вечер прекрасно удался. Костюмировались все с великой выдумкой и озорством, кадриль учинили преуморитель-ную. Александр в своем блестящем трико и короне смешил народ беспрерывно. Он и за роялем продолжал свои шутки — наимпровизировал пропасть курьезов. Мы с ним садились к фортепьяно по очереди; играл кое-кто из молодежи. Музыка у нас не умолкала и плясы шли почти непрерывно. Сожгли великолепный фейерверк, на том стали и расходиться. Уж не знаю, умеют ли еще где так беситься! А мой «ребенок» — главный заводила, даром что теперь и ученики его состоят в преподавателях. Вот Доброславин Алексей Петрович уже в доценты вышел, да тоже как дитя озорует. И Машенька, жена его, повеселиться умеет. Сашуру они боготворят. Машенька мне говорила: «Такой чарующей натуры, Катерина Сергеевна, я еще ни в ком не встречала. Есть ли хоть что-нибудь на свете, от чего «А. П.» может рассердиться или пасть духом?» Я и вспомнила, как утешал меня Саша в плохие минуты, как учил радоваться каждой малости. Надо брать от жизни что можно и мириться с тем, что ее портит до известной степени, чего изменить нельзя. Тут самая простая правда. Что ж делать? Унывать еще хуже. Только я это себе без толку повторяю, а у него сама натура так счастливо устроена. Кто бы еще так спокойно терпел вечную толчею в доме? Кто бы приводил и к завтраку, и к обеду, и к ужину всех, кто есть в лаборатории? А тех, кто до ночи заработается, тех и спать положит. Кого в своем кабинете, кого на полу в гостиной. Ну а сам где попало пристроится.

Как, вероятно, помнит читатель, профессорская квартира расположена весьма неудобно, вперемежку с разными аудиториями и лабораториями. Весь день Бородин волей-неволей на людях и доступен каждому, у кого до него дело. Идут к нему все — родственники, студенты, знакомые, знакомые знакомых, и у каждого своя печаль, какие-нибудь нелады. Хлопочет, помогает, устраивает советует, ищет нужных людей. И при этом не устает повторять: «Если каждый человек хоть двоим поможет, насколько меньше несчастных будет на свете?»

В четырех тесноватых комнатах вечно кто-нибудь живет, кого-то необходимо приютить на время. А любимый ученик Александрушка Дианин и вовсе днюет и ночует у Бородиных. По поводу «строгого назначения» каждой комнаты профессор любит пошутить: «Вот эта называется моим кабинетом, потому что в ней спит Александрушка. А эта называется комнатой Кати, потому что мы здесь обедаем…» А обед-то при безалаберной жизни тоже «всегда в строго определенное время». Время растягивается от утра до двенадцати часов ночи. Но поистине золотой характер у профессора. Посмеется на все неурядицы, на том дело и кончится.

Что-то придумать надо, Лизутка подрастает. «Тетушка» было без угла осталась. Управляющий ее до того разорил, что пришлось дом продать. Долго мы ее к себе звали. Не соглашалась. Вообразила, что по старости своей может стать обузой. И велела Саше нанять ей комнату в хорошем приюте. Тут уж я решительно воспротивилась. В конце концов уговорили переехать. Да я Авдотье Константиновне самый верный резон представила: ей надо Сашеньку опекать. Особенно когда меня в Петербурге нет. Экономку ее к нам по хозяйству пристроили. Ну а сама пусть только за «котиком драгоценным» приглядывает. А пригляд правда нужен. Ведь он что тут без меня учудил? Собрались «все народы», сидят, целый вечер пьют чаи, разговоры разговаривают. Время позднее. Вдруг Александр встает:

— Ну, господа, пословица говорит — «порядочные люди посидят да уйдут». Пора и по домам.

Все так и онемели. А он простился, пошел в прихожую, надел пальто, калоши и ушел. Через минуту возвращается ужасно сконфуженный. Гости хохочут, он вместе с ними:

— Я вообразил, что в гостях засиделся. А попал из подъезда на набережную, так понял…

И еще пуще хохочет-заливается. Ну хорошо, все шуткой кончилось. А если неприятность случится какая-нибудь при его вечной рассеянности? Вот так-то и уговорили Авдотью Константиновну.

Сначала — небольшая хронологическая справка. 5 сентября 1872 года профессор А. П. Бородин утвержден преподавателем химии на Женских курсах ученых акушерок при Медико-хирургической академии. Документом от 11 октября 1872 года установлено ему вознаграждение семьсот рублей в год. Но никаким документом не установлено, сколько новых забот и хлопот, сколько беспокойства за судьбы молодых слушательниц принял он на себя совершенно добровольно, просто потому, что такова уж его натура.

1 ноября 1872 года открыт «Женский курс при Императорской Медико-хирургической академии для образования ученых акушерок». Лекции намечены по полной программе медицинского образования. Среди профессоров выдающиеся ученые — Бекетов, Бранд, Овсянников, Сеченов, Бутлеров, Менделеев, Бородин.

Много толков вызвало это небывалое в России явление — девушки-курсистки. Много злобы и пошлости готовится в их адрес. Но есть и защитники, их тоже немало. Художник Ярошенко напишет прелестный безымянный портрет, создаст «общий образ» курсистки. Писатель Глеб Успенский тут же отзовется:

«…И вот художник, выхватывая из всей этой толпы «бегущих с книжками» одну самую ординарную (за исключением типичности лица), обставленную самыми ординарными аксессуарами простого платья, пледа, мужской шапочки, подстриженных волос и т. д., тонко и деликатно передает нам самое главное, самое важное во всем этом, что мы, «публика», изжевали своими разглагольствованиями; это главное — чисто женские, девичьи черты лица, проникнутые на картине, если так можно выразиться, присутствием юношеской светлой мысли… Вот это изящнейшее, невыдуманное и притом реальнейшее слитие девичьих и юношеских черт в одном лице, в одной фигуре, осененной не женской, не мужской, а «человеческой» мыслью, сразу освещало, осмысливало и шапочку, и плед, и книжку и превращало в новый, народившийся, небывалый и светлый тип».

Нынче летом, 30 июня, была моя свадьба. Прямо после свадебного обеда мы с Надюшей отправились в заграничное путешествие. Шафером моим был Мусоря-нин. С печалью на сердце я оставил Модеста на одинокое холостое житье-бытье. Тревожит усердное поклонение Бахусу и чрезмерные возлияния. Слишком это пагубно сказывается на его нервной натуре. Есть и другая печаль у нашей музыкальной братии. Война Балакирева с Музыкальным обществом проиграна. Бесплатная школа осталась уже совершенно без средств. Все наши попытки завлечь Милия в кружок, как-то развеять его мрачные мысли терпят неудачу. К такой громадной личности судьба так несправедлива!

Попробуем разобраться в сложностях существования Бесплатной музыкальной школы, балакиревского кружка да и самого Балакирева. Противостояние началось сразу же. С одной стороны — Русское музыкальное общество, имеющее большие средства и богатых покровителей, прежде всего — великую княгиню Елену Павловну. («Балакиревцы» довольно едко называют ее «муза Евтерпа».) Этот круг публики интересует прежде всего-музыка «модная» и «сладкозвучная», их вовсе не волнует «обширный и разнообразный репертуар». С другой стороны — Бесплатная школа, где все держится на энтузиазме ее создателей и преподавателей, людей по большей части небогатых. Ученики тоже все неимущая молодежь. А сам Балакирев живет временами буквально на грани нищеты — нет денег на квартиру, нет приличного костюма, сапог. Он хлопочет о деньгах, но не для себя, а только лишь на нужды школы. Все сборы от концертов школы идут, конечно, на ее же содержание. И все-таки огненный талант Балакирева вынуждает «стан противников» прибегнуть к его мастерству. Два сезона он блестяще руководит концертами Русского музыкального общества. Но «покровителей» не устраивает ни его характер, ни его пристрастие к «молодой музыке», ни его демократические взгляды. Балакирев отстранен от дирижирования концертами Общества. Положение школы весьма шатко, неудачи следуют одна за другой. В защиту замечательного музыканта Стасов и Чайковский публикуют статьи, со всей страстью высказываются за справедливость. Но ни газетные статьи, ни хлопоты друзей не помогают.