Гагарин был дублером Комарова; то есть если бы Комаров, понимая, что, скорее всего, погибнет — а он это понимал (про обстоятельства того полета вообще следовало бы написать отдельную книгу; эта история слишком напоминает детектив, потому что запуск «Союза» можно квалифицировать как преднамеренное убийство), отказался лететь на верную смерть, то в ракету пришлось бы лезть Гагарину; именно он 23 апреля ехал с ним в автобусе, в скафандре, с чемоданом, экипированный по полной программе, он поднимался с Комаровым в лифте на верхнюю площадку фермы обслуживания и оставался у корабля до закрытия люка. Комаров мог помотать головой в любую минуту — однако стиснул зубы и полез внутрь; погиб — и Гагарин остался жив.
Вообще, в смысле космической карьеры Гагарина послеполетное семилетие очевидно разделяется на две части — до гибели Королева и после. До — эйфория: СССР удерживает инициативу в космосе, обещает строить космические города, выводит человека в открытый космос; Королев планирует что-то невероятное, не то что на Луну — полет на Марс; никто не погиб; и даже если дела складываются не лучшим образом для самих летчиков-космонавтов, в самой космонавтике кризиса нет, рост продолжается.
После — очевидный кризис; полоса неудач. Погибает Комаров. Гагарин, к счастью, не увидел, как Армстронг топчет — попирает! — Луну, но уже в 1967-м стало ясно, что лунная гонка проиграна, и если СССР и участвует в какой-то гонке, то только за Марс. И хотя официально проект будет закрыт только в 1972-м («сколько Советский Союз потратил на лунную программу, неизвестно и поныне. Преемники Королева считают, что к моменту прекращения работ в январе 1973 года затраты составили 3,6 миллиарда рублей» (31)), мало кто верил, что Мишин или Глушко — генеральные конструкторы, преемники Королева, всерьез надеются на успех, а не просто стравливают пар чересчур ретивых сотрудников.
Гагарин не утрачивает способности магнетически воздействовать на публику, однако времена уже несколько не его, он «хромая утка», его мнение можно игнорировать. Брежнев вместо Хрущева, Мишин вместо Королева; другой тип бюрократии, другой тип инженерной элиты. Мир вокруг Гагарина теряет пластичность первых дней творения, подмораживается. Звездный по-прежнему похож на город будущего, и гагаринские приятели по прошлой жизни возвращаются оттуда, что называется, с выпученными глазами («Как в коммунизме побывал» (32)) — но и с ним уже все более-менее понятно: это скорее гетто для военной элиты, чем колония пионеров на другой планете. У Гагарина возникает ощущение, что начальство приняло принципиальное решение о недопущении его в космос. «Обстановка сложная. Меня хотят оттереть» [63], — записывает он в своем дневнике, цитаты из которого приводит жена (33).
Многие упоминают о том, что Гагарин в конце жизни выглядит уставшим, измотанным, задерганным. «Рассказывают, что он ходил с глубоко надвинутой на лицо шляпой, чтобы не узнавали прохожие» (34). Его начинают раздражать журналисты — которые боялись упоминать о каких-либо аспектах космических полетов, связанных с риском, и поэтому превратили космонавтов в кретинов, от которых требуется всего лишь согласие за здорово живешь получить звезду Героя Советского Союза. То, что один из героев сгорел заживо, — кого это волнует, об этом ведь не трубят с утра до вечера, как об успешных запусках. Их, журналистов, не собирают ведь — как Каманин космонавтов — и не показывают останки: вот «что случилось с вашим товарищем, чтобы вы четко представляли себе, что может случиться с вами. Если после этого кто-то захочет уйти — отпустим» (6). Он проговаривается в интервью «Комсомолке» в мае 1967-го: «…ваши, может быть, чересчур бодрые репортажи о нашей работе способствовали тому, что космические полеты воспринимались некоторыми как заведомо счастливый и легкий путь к славе».
Спадает эйфория не только у самих космонавтов и ракетчиков, но и у посторонних наблюдателей. Злее становится фольклор («пошатались, поволынили, ни хруна не сделали, ели сели» — намеки на космические одиссеи космонавтов Шаталова, Волынова, Хрунова, Елисеева), откровенно ерническим — тон «диссидентствующих» деятелей культуры.
«…Хоробров рассказывал наверх лысому конструктору:
— Когда наши будут начинать первый полет на Луну, то перед стартом, около ракеты будет, конечно, митинг. Экипаж ракеты возьмет на себя обязательство: экономить горючее, перекрыть в полете максимальную космическую скорость, не останавливать межпланетного корабля для ремонта в пути, а на Луне совершить посадку только на „хорошо“ и на „отлично“. Из трех членов экипажа один будет политрук. В пути он будет непрерывно вести среди пилота и штурмана массово-разъяснительную работу о пользе космических рейсов и требовать заметок в стенгазету.
Это услышал Прянчиков, который с полотенцем и мылом пробегал по комнате. Он балетным движением подскочил к Хороброву и, таинственно хмурясь, сказал:
— Илья Терентьич! Я могу вас успокоить. Будет не так.
— А как?
Прянчиков, как в детективном фильме, приложил палец к губам:
— Первыми на Луну полетят — американцы!
Залился колокольчатым детским смехом.
И убежал» (А. Солженицын «В круге первом») (35).
Космос воспринимается уже не столько как статья национальной гордости, сколько как товар в нагрузку, навязанный народу налог, который не больно-то и хотелось платить. Советская власть плохо, неартистично воспользовалась кредитом доверия, который получила на завоевании космоса. Энтузиазм, поначалу искренний, перерождается в заорганизованный [64].
Громких, по-настоящему трогающих душу обывателей событий, связанных с космосом, становится все меньше, а курьезов — все больше.
Странным образом, 27 марта 1968 года на имя Гагарина в Звездный городок приходит письмо «от одной из американских нотариальных контор». «В письме сообщалось, что созданное в США акционерное общество готово рассмотреть просьбу мистера Гагарина в случае, если он захочет приобрести земельный участок на Луне. Разумеется, ему, как первому космонавту, предоставляются льготы». В те времена еще не было привычки сразу выбрасывать спам в корзину, поэтому офицер, распечатавший письмо, предложил тут же позвонить Гагарину и рассказать ему об этом предложении — «пусть посмеется» (38). Он не знал, что к этому моменту Гагарин был уже мертв.
Глава пятнадцатая
ГАГАРИН И ЧУЖОЙ ЛЕТЧИК
Гибель Гагарина вызвала колоссальный информационный и энергетический всплеск, «послесвечение» от которого наблюдается даже сегодня. Вы можете написать письмо в любую русскую газету и сообщить, что вам стала известна причина того, что произошло 27 марта 1968 года; ваше мнение напечатают — даже если вы придете к выводу, что все дело в колдовстве. Общее количество свидетельств о жизни Гагарина — и версий того, что произошло с ним за 12 минут этого злосчастного полета — сопоставимо. Одних описаний облачности в то утро хватило бы составителям сводок Гидрометцентра на год. «Катастрофа века», эта смерть вписывается сразу в две парадигмы — мучающее нацию происшествие, не получившее объяснения (у американцев это убийство Кеннеди, у англичан — смерть Дианы, у шведов — убийство Пальме, у поляков, похоже, — Качиньский), и ранняя гибель национальной иконы (Цой, Джеймс Дин, Че Гевара, Монро). Нация не просто пытается гальванизировать своего любимца, но и, косвенным образом, чувствует свою вину: «Почему не уберегли? Он ведь национальное достояние. Его надо было в золотое кресло посадить и не пускать никуда» (1).
Смерть раньше естественно-биологического возраста была в кругу, где вращался Гагарин, скорее правилом, чем исключением; у него постоянно погибали друзья и знакомые, причем особенными, не похожими на обычные, смертями. Лучший друг Дергунов в Заполярье (разбился на мотоцикле). Товарищ по первому отряду Бондаренко (сгорел в сурдокамере). Генеральный конструктор и гагаринский сэнсэй Королев (зарезали на операции). Космонавт Комаров (сожгли заживо в спускаемом аппарате). Близкий друг, летчик Гарнаев (погиб в горящем вертолете). Наставник, парашютист-инструктор Никитин (столкнулся головой в воздухе с другим парашютистом). Неслетавший космонавт Нелюбов (бросился под поезд). Список этот можно продолжать.
63
Существует полуконспирологическая версия гибели Гагарина (7; 39), согласно которой тот стал жертвой спланированного заговора Брежнева и космонавта Берегового. Якобы у Берегового с Гагариным был затяжной конфликт — вошедший в резонанс с общей неприязнью, которую — опять же якобы — испытывал Брежнев к Гагарину и — после гибели Комарова — Гагарин к Брежневу (притом что ходили слухи, что Береговой на самом деле пасынок Брежнева — в качестве неопровержимого аргумента следовала ссылка на его брови и созвучность фамилии); таким образом, если Береговой с Брежневым и не сами подкладывали бомбу в гагаринский самолет, то, по крайней мере, сделали все возможное, чтобы свести Гагарина в могилу легальными способами. Все это, разумеется, инсинуации. Все проще: Берегового действительно проталкивали в космос без очереди, так как он был ветеран войны, летчик-ас, герой; идеальная фигура для того, чтобы разыграть ее в пропагандистских целях. Однако очередь есть очередь: Береговой был уже из второго набора — а на тот момент еще не слетали все члены первого отряда — ни Волынов, ни Хрунов, ни Шонин, ни Горбатко, ни Рафиков, ни Заикин. Гагарин был командиром Берегового и действительно мог повлиять на очередность; и, разумеется, Гагарин раздражал Берегового: для него он был молокососом, выбившимся в начальство. Береговому было в 1966-м 46 лет, и у него правда были хорошие связи наверху. У Берегового были и другие причины торопиться — в «Союз» он не влезал по росту, а программа полетов «Восходов» постепенно консервировалась, и ему надо было успеть залезть в «Восход», хотя бы и растолкав локтями очередь. В конце концов, уже после — но вряд ли вследствие — гибели Гагарина Береговой все-таки слетал на «Союзе», и крайне неудачно — вследствие какой-то невероятно нелепой ошибки ему не удалось осуществить стыковку с беспилотным КК «Союз-2». Ирония в том, что именно Береговой при этом был главным борцом против «засилья автоматов»; как бы, спрашивается, повел себя автомат на его месте?
64
Можно понять, почему слово «космонавт» в какой-то момент стало использоваться иронически и приобрело пейоративный оттенок. Сразу же после 12 апреля в СССР на предприятиях появились так называемые «космические» бригады: в них помимо обычных людей — Иванова, Петрова, Сидорова — числился один… «космонавт», Гагарин, например; всего лишь по документам, естественно. Работники выполняют за это призрачное существо производственный план, после чего «заработанные» им реальные деньги перечисляются невесть куда, например в Фонд мира. Этот механизм отбора у населения денег (вы бы хотели работать лишние полчаса в неделю — и отдавать эти деньги «на космос»?) трудно даже назвать циничным — скорее уж иллюстрирующим значение фразеологизма «на голубом глазу». Сам Гагарин, что любопытно, знал об этом и не протестовал — наоборот, попадая в поле деятельности своего фантомного двойника, благодарил рабочих за «почин»; так было, например, при посещении киевской фабрики «Киянка» (36).
Поразительно, что смерть Гагарина не закрыла этот вопрос, а, напротив, усугубила его. Мертвые оказались даже удобнее. Валентин Гагарин — брат Юрия — описал в послесловии ко второму изданию своей книги удивительный эпизод, когда, явившись на проходную Рязанского радиозавода, он обнаружил местную «молнию» — агитационную стенгазету, в которой сообщалось, что в марте 1973 года месячный заработок слесарей-сборщиков Гагарина, Серегина и Комарова составил 1000 рублей и эта сумма перечислена на текущий счет № 170039 Советского фонда мира. «Сложные чувства овладели сердцем Валентина Гагарина, когда он узнал все это», — уклончиво-пелевинским тоном сообщает комментатор; да уж, можно себе представить, что вы почувствуете, когда узнаете, что ваш пять лет назад похороненный брат работает на Рязанском радиозаводе. «В архиве завода хранится приказ № 360 по предприятию, где было сказано: „…Поддерживая патриотический почин коллектива цеха № 8 и на основании решения общего собрания цеха, приказываю:
I. Записать в списки личного состава цеха № 8 слесарем-сборщиком Юрия Алексеевича Гагарина и Владимира Сергеевича Серегина.
Бухгалтерии начисленную по нарядам на имя Ю. А. Гагарина и В. С. Серегина зарплату перечислять ежемесячно в Рязанское отделение Госбанка СССР на текущий счет № 170039“.
Другим приказом в коллектив другого цеха, тоже слесарем-сборщиком, зачислялся космонавт Владимир Михайлович Комаров» (37).
«Советский космос» и связанные с ним нелепости, слишком откровенно напоминающие архаические ритуальные практики, часто давали поводы для сатирических высказываний, однако загробная жизнь компании космонавтов могла бы послужить сюжетом не то что даже для современной версии «Подпоручика Киже», а для космических «Мертвых душ».