Кемаль оказался в среде военных с 1894 года, через пять лет после смерти отца, сраженного туберкулезом. Отец Кемаля, Али Рыза, служил мелким чиновником, затем занялся коммерцией, но неудачно. Семья жила в нужде. Кемаль редко говорил об отце. Тем не менее он вспоминал роль отца при выборе начальной школы. Его мать, Зюбейде, хотела отправить сына в традиционный мектеб, но Рыза предпочел новую светскую школу, только что созданную в Салониках. Когда Кемаль окончил ее, отца уже не было, и на этот раз он сам выступил против желания матери. Зюбейде намеревалась записать сына в рюштие — среднюю гражданскую школу, созданную правительством в Салониках, как и в других главных центрах империи. Но подросток предпочел военное рюштие: «Нашим соседом был майор Хатип. Его сын Ахмет учился в военной школе, носил форму этой школы. Мне хотелось быть одетым, как он. Я часто встречал офицеров на улицах и понял, что должен пойти в военную школу, чтобы стать таким, как они. Моя мать очень боялась военной школы и яростно сопротивлялась тому, чтобы я стал солдатом. Я прошел по конкурсу в военную школу самостоятельно, без ведома матери. Таким образом, я поставил ее уже перед свершившимся фактом».
Стал ли Кемаль военным из-за престижа военного мундира? Подобный вопрос кажется упрощенным. Сделать карьеру на государственной службе — мечта каждого османа, а армия давала такой шанс. В былые времена империя увенчала себя славой военных завоеваний, а в конце XVII века, когда победы происходили все реже, армия стала одним из первых государственных институтов, преобразованием которого серьезно занялись османские реформаторы. Обновленные, зачастую с помощью иностранных консультантов, освобожденные от социальных предубеждений, офицерские школы превратились в самые передовые учреждения империи. Стать пашой (генералом), офицером или даже военным врачом мечтали многие мальчишки. И даже участившиеся поражения и надвигающийся крах империи не останавливали желающих поступить в офицерские школы, напротив, это только способствовало увеличению их числа.
Какой бы скудной ни была информация о детстве и юности Кемаля, можно предположить, что его стремление стать военным было продиктовано более сложными мотивами, чем желание защищать свою родину или занять положение в обществе. Сам Кемаль поведал биографу следующую историю:
«— Ты помнишь, какой подарок сделал тебе отец по случаю моего рождения? — спросил я мать спустя некоторое время после поступления в военное училище.
Подумав, мать ответила:
— Саблю.
— Куда ты поместила эту саблю?
— Над твоей колыбелью.
— Это означает, что отец хотел, чтобы я стал военным, я рожден для того, чтобы быть военным».
Итак, военная карьера стала как бы исполнением посмертной воли отца, но, как признался Кемаль в 1926 году, были и другие причины: «Взрослея, я всегда предпочитал быть самостоятельным… Тот, кто живет в семье, прекрасно знает, что постоянно находится под присмотром близких, впрочем, бескорыстным и очень откровенным. Тогда оказываешься перед дилеммой: или повиноваться, или совершенно не считаться с их мнением и советами. На мой взгляд, и то и другое плохо».
Семья Кемаля была небольшой. Одна из сестер умерла еще до его рождения, другая — в возрасте 12 лет, двух братьев сразила оспа в 1889 году; он знал отца всего несколько лет, остались только мать и сестра Махбуле.
Подросток, поступивший в училище в Салониках, затем в Кадетскую школу в Манастире и Военную академию в Стамбуле (1899–1901), желал стереть в памяти неприятные воспоминания. В Манастире в его личном деле было указано, что он — «сын умершего Али Рыза, таможенника», хотя тот служил таможенником всего несколько лет. Но охрана границы в горах, даже в качестве простого таможенника, больше удовлетворяла самолюбие сына, чем занятие коммерцией, особенно если оно поставило семью на грань нищеты.
Кемаль был гордым, стремящимся выделиться и произвести впечатление подростком. Он, например, отказывался играть в чехарду, чтобы «не гнуть спину». Имя Кемаль он получил в военном училище. Один из преподавателей предложил ему взять второе имя — Кемаль, что означало «совершенный» [8]. Во время греко-турецкой войны 1897–1898 годов он даже пытался сбежать из училища в Манастире на фронт.
Академию Генерального штаба Мустафа Кемаль-эфенди Селяник [9]закончил восьмым по успеваемости из 459 выпускников. Он выделялся среди других своей блестящей выправкой и элегантностью. «Он превосходно выглядел в безукоризненной военной форме», — вспоминает Али Фуад, его товарищ по военному училищу. Азым, другой его товарищ по учебе, также подтверждает стремление Кемаля выглядеть безупречно и вызывать восхищение: «Мустафа Кемаль — очень вежливый юноша, никогда не сердится, всегда тщательно следит за тем, как одет, и прекрасно излагает свои мысли». Молодой македонец всегда стремился выглядеть как будущий образцовый офицер.
Манастир — затерянный в горах Сербии небольшой скучный городок, где проживали 30 тысяч человек и куда лишь случайно изредка заглядывала труппа артистов. В Стамбуле улицы освещены, много театров и масса других развлечений. Почувствовать легкое покачивание моста Галата, когда сумерки скрывают минареты, в воздухе разносится запах жареной рыбы, а с минаретов раздаются гортанные призывы муэдзинов; послушать концерт арабской музыки, отправиться на спектакль Карагёза, а затем участвовать в греческом карнавале; ловить взгляды мусульманок, окутанных покрывалом, — сколько удовольствий с жадностью открыл для себя Кемаль! Его радушно принимают в доме Али Фуада, расположенном на берегу Босфора, где он оказывается среди османской аристократии: Фуад — сын генерала и внук маршала, окруженного почетом и уважением. Семья Фуада имела славянские и венгерские корни. То, что «отец относился к Мустафе как к собственному сыну», по словам Фуада, усиливало тягу Кемаля к культуре, его стремление понять новую для него жизнь.
Когда именно Кемаль осознаёт ущербность Стамбула, столицы, подвергшейся колонизации? Заметил ли он, что в Стамбуле проживает 130 тысяч иностранцев при общей численности населения 870 тысяч? Удивляло ли его, что хозяйкой семейного пансионата, где он проживает, была француженка?
Во всяком случае, нет худа без добра: именно она передала ему статьи младотурок, опубликованные в Париже. Как вспоминал Кемаль, «мы начали осознавать, насколько серьезна политическая и административная ситуация в стране». Как уточнял его друг Азым, они «стали тайно читать и пересказывать друг другу Намыка Кемаля, одного из выдающихся интеллектуалов, реформиста Османской империи». В книгах Намыка Кемаля будущие офицеры открывали для себя ценности, сведенные на нет Абдул-Хамидом: родина, права, конституция, парламентаризм, свобода, — ценности, которые, как они знали, защищали выдающиеся деятели французской революции. После смерти Намыка Кемаля в 1888 году его дело продолжили честолюбивые последователи, также вдохновляемые европейскими авторами, в основном французами; турецкие мыслители не сомневались в необходимости новых реформ, превозносили достоинства некоторой секуляризации и объявили себя защитниками турецкого национализма от национализма арабского, армянского или албанского.
Между курсом артиллерии, маневрами и теоретическим изучением партизанской войны курсанты погружались в чтение запрещенной литературы и стремились быть в курсе всех парижских публикаций младотурок. С тревогой они узнавали о террористических актах болгарских партизан в Македонии, этой балканской провинции, которую конгресс в Берлине в 1878 году оставил султану. Мустафа Кемаль «из Салоник» с трудом верил в то, что история не повторится, когда австрийско-российское соглашение в 1903 году поместило де-фактоМакедонию под иностранный контроль. Он вспомнил о своем разочаровании в 1897 году, когда османы, победив на поле сражения, потерпели фиаско от греков за столом переговоров под давлением великих держав: «Наши преподаватели заявили нам, что мы можем оккупировать всю Грецию. Но когда новость о перемирии дошла до нас, курсанты испытали глубокое разочарование. Но мы не могли задавать вопросов. Только мой друг Нури рассказал мне, как один молодой офицер плакал, заявляя, что всё происшедшее печально. Тем не менее на улицах Манастира была организована радостная манифестация и снова раздавались крики: „Да здравствует султан!“ Впервые я не присоединился к подобному пожеланию».