По некотором сведениям, в партизанском отряде Семенов был известен под именем Габбе. Ему было около сорока лет, он был блондин, высокого роста (188) с объемом груди 48, серыми, очень светлыми глазами. Прилагаем последнюю фотографию и листок установочных данных.
Пользуюсь случаем засвидетельствовать Вашему Превосходительству глубокое почтение и заранее поблагодарить за все, что Ваше Превосходительство сочтет возможным предпринять для выполнения нашей просьбы».
4
«На запрос Вашего Превосходительства МИД Франции имеет честь ответить следующее:
По наведенным министерством справкам, некто, принявший имя Габбе, действительно принимал участие в сентябре 1944 года в боевых операциях партизанских соединений в районе г. Арраса. Он был иностранцем, советским подданным и местом своего рождения и жительства называл Москву. Профессия его неизвестна. Являлось ли это лицо разыскиваемым Вами капитаном танковых войск, журналистом Ник. Семен. Семеновым или нет, точно установить не удалось. Габбе был действительно блондином со светлыми глазами, но приложенную фотографию напоминал мало. Он был ниже или, во всякой случае, сутулее г-на Семенова. Ранили Габбе в конце войны, и он лежал в одном из госпиталей, но где помещался этот госпиталь и чем кончилось ранение г-на Габбе, установить не удалось. Соответствующие розыски продолжаются».
5
«Министру юстиции Британии.
МИД СССР располагает сведениями, что в тюрьме г. Бремберга в одиночном заключении с 1946 года содержится известный советский журналист, капитан танковых войск, участник боев за освобождение Франции Николай Семенович Семенов. Он осужден к 15 годам каторжной тюрьмы якобы за убийство английского офицера и использование его документов. Этот жестокий и явно надуманный приговор вынесен без какого-либо основания, с нарушением всех норм ныне действующего в Британии законодательства.
Семенову было отказано в свидании с консулом, его письма, прошедшие тюремную и следственную цензуру, не были доставлены адресатам, ссылаясь на тайну следствия, суд закрыл двери и не вызвал просимых обвиняемым с территории ГДР и из Франции свидетелей. Все это явно доказывает, что ни у суда, ни у следствия не было основания задержать, судить и приговорить к каторжной тюрьме капитана Семенова, советского гражданина, героически боровшегося за свободу Европы.
Основываясь на сказанном, МИД от имени Советского Правительства заявляет строгий протест против действий Генеральной прокуратуры и военного Суда, грубо нарушившего законность и нормы международного права, и требует немедленного освобождения своего гражданина».
6
«МИД СССР напоминает о памятной записке Советского Правительства, поданной через посла в Лондоне, об аресте капитана Семенова. Советское правительство не может признать основательными устные объяснения посла Великобритании в Москве и напоминает о том, что капитан Семенов уже восьмой год содержится в одиночке каторжной тюрьмы в г. Бремберге. Советское правительство настаивает на свидании с капитаном Семеновым одного из сотрудников посольства и ожидает приказа о его освобождении».
Резолюция министра иностранных дел:
«А дело действительно грязное. Я полагал бы, надо освободить. Может быть, по состоянию здоровья?»
7
«МИД Британии рад сообщить вам, что министр юстиции счел возможным амнистировать советского гражданина капитана Семенова как потерявшего способность к дальнейшему несению наказания.
Г-н Семенов будет доставлен на самолете в советский сектор Берлина и передан комендатуре».
Глава 2
Два месяца Григорий возился с черепками греческих чернофигурных ваз. Сначала он занял сразу два стола в кухне, потом завалил письменный стол и слез писать на тумбочку, потом Нина пришла из театра и видит, что и тумбочка уже занята какой-то дрянью, а Григорий приспособился писать на ящике из-под крымских яблок, что она прислала ему в прошлый год с гастролей: покрыл ящик листом зеленого картона, поставил пузырек (чернильный прибор занял бы слишком много места) и сидит пишет. Нина говорить ему ничего не стала, но взяла и перенесла ящик к себе в комнату, накрыла покрывалом и поставила на место туалетного столика, а туалетный столик перенесла ему в кабинет. «На, пиши!» Вечером было растроганное объяснение, и Григорий начал с того, что она не только мать его Петушка, но и…
— Ладно, — мягко оборвала его Нина. Николай отучил ее от всяких излияний. — Ты только дальше-то не расползайся.
Но Григорий все полз и полз. Он занял и этот столик, и опять стало негде писать, и шкаф с книгами, и все подоконники, где раньше стояли только кадочки и горшочки с зеленью, и наконец однажды за обедом, — и как раз выбрал же подходящий день! — воровски погладил ее по руке и запнулся.
— Ниночка, родная, ведь все равно одна сторона стола свободна, что если…
— Хорошенькое дело! — воскликнула Нина скандализированно. — А придут гости, Лена с Сергеем, или Шура, или еще кто-нибудь из твоих?..
— Так ведь на неделю, Ниночка, — воскликнул он, глядя на нее молящими глазами, — даже меньше, дней на пять.
— А Петушок их разбросает?
— Нет, нет, Ниночка! Я ему скажу.
— Да, ты уж ему скажешь! — сердито рассмеялась она. — Ладно! Раскладывайся! Но, слушай, когда же это все-таки кончится? Уже два месяца, и чем дальше, тем их больше, и у тебя что-то ничего, я смотрю, не двигается! Дядька к тебе какой-то ходит в усах…
— Ах, какой же замечательный старик, — сразу засветился Григорий, — главный инженер керамического института — мы с ним проводим интереснейшие работы. Ты знаешь, Ниночка, чернофигурная ваза — одна из величайших тайн истории.
Она усмехнулась:
— Глупый ты мой! Все-то у тебя величайшее — культура, черепки, бронзовые пряжки!
Он схватил со стола насколько черепков.
— Смотри, какой ровный черный, насыщенный цвет! И он блестит, а ведь черепку две тысячи лет! Две тысячи! И сколько столетий он лежал под водой!
— Да, краска изумительная, — скучно проговорила Нина. Ее сегодня мутило, а он ничего не понимал.
— Вот мы и хотим проникнуть в тайну ее состава, понимаешь?
— Понимаю, дорогой, а руки опять в кислоте! Слушай, почему вы от меня прячетесь? Вот даже чай пьете в кабинете — нехорошо, милый, у тебя есть молодая жена, у молодой жены есть хороший самовар.
— Да он такой стеснительный, Ниночка, прямо не знаю, что мне с ним делать, — смутился Григорий. — Видел тебя на экране, и вот…
Нина зло засмеялась. Что с ней делается? Почему ей так нравится растравлять свои раны? Вот она сейчас подумала: нет, мой Николай никогда бы не сказал так, он всех своих гостей без церемоний волок к ней! Вот такой-то, прошу любить и жаловать — знакомься! И она знакомилась с великими, малыми, талантливыми и бездарными, умными и глупыми — и ей со всеми было интересно. Ведь Николай был между ними третий, а ну-ка, найди лучшего собеседника.
— Так я очень прошу, — сказала она мягко и серьезно, — я хозяйка, не ставь меня в глупое положение, Гриша, поработали, а чай пить — ко мне!
— Нина! — вдруг вдохновенно воскликнул он. — Что я тебе скажу: мы накануне разгадки!
— Да? — спросила она.
— Смотри! — он схватил какой-то черепок и сунул ей чуть не в лицо. — Видишь, у нимфы голова черная, а туловище и хвост бурые — это потому, что обжиг был неравномерный! Понимаешь, что это значит?
— Нет, милый!
— Значит, краска вообще была бурая, а чернела только на огне. — Он смотрел в лицо Нины, и у него от восторга даже дыханье перехватывало. — И мы решили: пожалуй, это сок какого-то растения — вот молоко каучуконосов тоже… — И пошел рассказывать.
Она сидела, слушала, и ей было не то что горько или досадно — нет, она просто думала: вот это и называется счастьем! И правильно, это счастье. У нас крепкая взаимность — я его уважаю и дорожу им, он от меня без памяти, но Боже мой, как же я хоть на секунду могла подумать, что он похож на Николая! Ничего общего. Только в пору любви этот раскрылся таким ослепительным соцветием, что стал походить на того. Да нет, и не походил он — это просто я его тянула к тому. А вот прошло пять лет, я присмотрелась и вижу: это же не любовь — это брат мой, которого мне не хватало всю жизнь! Тот! Тот налетит, залепит глаза, собьет с ног — и ты целый день ходишь сама не своя, все щупаешь голову — цела ли? А тут все спокойно и законно — никаких случайностей, никакой ревности — одни тихие радости. О Боже мой!