– Жалкая дыра эта корчма.

– Это верно, – ответил кучер.

– Вы что, здешний будете, почтеннейший?

– Нет, не здешний.

– Издалека?

– Издалека.

– Откуда именно?

– А вы сами откуда будете?

– Я иду с венгерской стороны прямо в Краков.

– С венгерской стороны? – с некоторым почтением переспросили игроки.

– Да! да! Из Пешта… Из… Чацы… – прибавил он тише.

– Путь не малый! Даже не пойму, где это может быть.

– Вот видишь! Столько времени в дороге, а тут еще этот прохвост не дает поесть.

– Ну, верно, мигом принесет…

– Как он эту штуку готовит? – задал Рафал сам себе вопрос, искоса поглядывая на свиной бочок, лежавший на блюде.

Не спрашивая разрешения, он отломил хлеба, отрезал изрядный кусок свинины и принялся быстро и решительно пробовать, какова она на вкус. Оказалось, что ничего, есть можно. Тогда он налил себе рюмку водки и небрежно опрокинул ее за здоровье ошеломленных дворовых.

– Чертовски хочется жрать, а тут еще это чучело возится… – проворчал он, принимаясь за лучшую, самую жирную часть бочка.

Огромные куски хлеба исчезали у него во рту.

– Вы у кого служите? – спросил Рафал у кучера, наливая себе вторую рюмку из его бутылки.

– Да я тут барина жду.

– Какого барина?

– Да вот с подставными лошадьми жду, – ответил кучер, с глуповатым видом остолбенело глядя на проделки Рафала.

– А откуда едет ваш барин?

– Из Вены.

– Как же, черт возьми, зовут вашего барина?

Кучер минуту поколебался, а потом сделал вид, будто не расслышал, и повернулся к товарищу:

– Ну, теперь ты сдаешь…

Ольбромский не настаивал на ответе.

Корчмарь вынес наконец из своей лаборатории сковородку на трех ножках и подал гостю кусок отменной колбасы, шипевшей в желтом сале, и краюху ржаного хлеба. Удивительное на вкус было это «блюдо, а уж дух шел от него! Рафал уничтожил все до последней крошки, а сало до капли подобрал хлебным мякишем, однако не утолил голода. Он почувствовал только больше уверенности в себе, чтобы подумать, как же быть дальше. Начал он с того, что оглядел корчмаря и оценил его силу на случай, если придется, не прощаясь, удирать из корчмы. Он решил опять подойти к кучеру и лакею, чтобы в случае надобности как-нибудь их использовать. С этой целью он стал подвигаться к ним поближе; но тут перед корчмой раздался вдруг топот лошадей и стук колес подъезжающего экипажа. Кучер и его товарищ выглянули в окошко и стремглав бросились к двери.

Путник наш тешил себя надеждой, что ему удастся воспользоваться суматохой и выскочить как-нибудь из корчмы, но предусмотрительный владелец колбас стал почтительно в дверях и уже гнул спину перед невидимым еще приезжим. Не оставалось ничего другого, как забиться в темный угол и ждать, не улыбнется ли судьба. Дверь широко распахнулась, и в комнату медленно вошел стройный молодой человек, одетый изящно и по моде. Шляпа, плащ, сапоги с высокими голенищами хоть и были забрызганы грязью и помяты в дороге, однако в корчме казались просто великолепными. Молодой человек огляделся, щуря глаза, и стал расспрашивать одного из слуг о здоровье своих родных, о доме и о тысяче всяких пустяков. Видно было, что он после долгого отсутствия возвращается из далекого путешествия.

Ольбромский воззрился на него с мучительным страхом. С первого же взгляда он узнал этого человека, но все еще утешал себя мыслью, что обознался. Это был Кшиштоф Цедро, товарищ по сандомирской школе, закадычный друг и приятель… Бывший узник просто сгорал со стыда и сидел как на угольях. Опять он бьется в сетях злосчастья. Вот оно, самое худшее, что он мог еще пережить: встретиться со старым товарищем в такой одежде, в таком положении и в такую минуту! Он не мог уже даже бежать, потому что позор его стал бы тогда еще более ужасным и явным. Рафал закрыл руками лицо.

Тем временем Кшиштоф Цедро сбросил плащ и стал расхаживать по комнате, продолжая задавать слугам вопросы. Прогуливаясь так из угла в угол, он заметил Рафала. Он тотчас же обратился к корчмарю и спросил, можно ли ему остаться в корчме одному. Он заплатит за это, ему хочется подкрепиться без посторонних. Корчмарь подскочил к Рафалу и весьма решительно стал требовать, чтобы тот заплатил и тотчас убирался прочь. Рафал медленно поднял голову и процедил сквозь зубы, что и не подумает уходить.

– Заплачу тебе, когда захочу, и уйду, когда захочу, а покуда отойди-ка лучше подальше, коли хочешь, чтобы глаза и зубы были целы.

Корчмарь скорчил гримасу, и челюсти у него затряслись, как у собаки.

Послушай-ка, братец, – прошептал он благодушно. – Ступай-ка подобру-поздорову. А не то позову работников да велю поломать тебе кости в придачу. К чему тебе это?

Охваченный отвращением к этому мужлану, Рафал внезапно принял решение. Одним ударом снизу он так ахнул корчмаря в подбородок, что тот отлетел к самой стойке. Затем Рафал встал и подошел к Цедро. Остановившись в свете окна, он произнес:

– Узнаешь ли ты меня, дружок Кшись?

Цедро вскрикнул, отшатнулся, вынул монокль в роговой оправе и, полуоткрыв рот, стал всматриваться в Рафала.

– Кшись!.. Сандомир, Висла, ночная прогулка под Завихост…

– Рафал! – проговорил вполголоса Кшись, подходя к нему и тараща свои близорукие глаза.

– Он самый, братец…

– Что ты тут делаешь? – пробормотал ошеломленный Кшись, оглядывая сверху донизу его наряд и стараясь не смотреть ему в лицо.

– Долгая история, а свидетелей тут слишком много. Хочешь ли ты помочь мне в беде?

– Ну разумеется!.. Господи… Рафусь… Ольбромский… Это ты!

– Я все расскажу тебе в другой раз, только сейчас не спрашивай меня ни о чем.

– Скажи мне только одно, ради бога! Откуда ты взялся?

– Я иду по направлению к Кракову.

– Идешь?

– Да.

– Господи! Да почему же ты идешь пешком?

– Потому что я в страшной нужде.

– Рафал!

– Я умираю с голоду.

– Боже милостивый! Яцек, погребец! Валек! – крикнул Цедро, наклоняя к Рафалу свое красивое лицо так, точно собирался поцеловаться с ним.

Однако он тотчас же отпрянул в ужасе, почувствовав исходивший от недавнего узника отвратительный запах пота и истлевшего на теле белья.

Лакей и кучер внесли погребец с дорожными припасами, накрыли стол скатертью, и через минуту Рафал на глазах у изумленных свидетелей его жалкого положения жадно пил бургундское, уписывал цыплят, жаркое и сладости. Цедро сам подавал ему с нервной поспешностью. Через некоторое время он повернулся к слугам, что-то обдумывая… Затем обратился к корчмарю:

– Нет ли у вас тут отдельной комнаты?

– Нет, сударь, отдельной нет.

– В таком случае…

Повысив голос, он крикнул:

– Я просил, черт возьми, чтобы все вышли отсюда. Я хочу остаться один на один со своим другом. Принесите мне сюда чемодан и убирайтесь вон!

Вскоре Рафал увидел разложенное на столе белье товарища.

– Сам не знаю, как быть, – проговорил Кшись. – Нельзя же, чтобы мой лакей и кучер видели, что ты переодеваешься в мой костюм. Пожалуй, оставайся в том, что на тебе надето. Только поскорее перемени белье!

Цедро отвернулся и стал караулить у двери, а Рафал быстро переодевался. Отвратительные истлевшие лохмотья, которые были на нем, он свернул и спрятал под полу своей рваной куртки.

– Давай сюда! – крикнул ему Цедро. – Слуга выбросит…

– Нет!

– Тогда давай, я сам…

– Нет, это только я могу сделать, – прошептал Рафал с болезненной иронической улыбкой. – Это моя прежняя жизнь. Только я сам могу отбросить ее прочь…

Он встал из-за стола и вышел во двор. Обойдя корчму, он увидел навозную кучу и бросил туда свой отвратительный сверток. После этого Рафал прислонился к стене и многое за короткий миг передумал. Все время он чувствовал свою измену, которая, словно гранитная глыба, давила ему грудь. Он хотел встряхнуться и поверить, что близится покой, но мог это сделать лишь в той степени, в какой больная рука может сдвинуть гранитную глыбу. Тяжело вздохнув, он вернулся к товарищу. Тот собирался уже в путь.