Левое крыло польского корпуса двигалось под командой генерала «Гамилькара» Косинского, от которого так бежали немцы, что слава о нем, как об истом Гамилькаре, шла теперь по всему побережью Брды, по борам озерного края Поморья. Левое крыло его отряда дошло до Слупска, переименованного в Штольп, и отрезало Гданьск от Колобжега. Город Хойнице представлял собою сборный пункт и место сосредоточения всех вооруженных сил Гамилькара. Лишь около двенадцатого февраля генерал Дубенский, [469]находившийся в подчинении у Косинского, вынужден был в озерном краю под Щецинком (Ней-Штеттин) во главе конницы Равского воеводства атаковать на возвышенности неприятеля. Показались значительные силы немцев. Это была не только прусская линейная пехота, но и вооруженные жители городков, то есть «голландцы и немцы…» Несмотря на то, что противник численностью значительно превосходил армию Гамилькара, равская конница, мало обращая внимания на стрельбу, бросилась на неприятеля с пиками наперевес и не дала промаху: десять человек были убиты и полсотни взяты в плен.

В то же самое время главные силы генерала Домбровского безостановочно подвигались вперед. Они находились уже на высоком берегу Вислы, откуда на расстоянии двух миль виднелись по ту сторону реки стены Грудзёндза и Квидзына. В авангарде, которым по-прежнему командовал генерал Немоевекий, шел полк познанских кавалеристов всеобщего ополчения под командой Дзевановского. Там-то и процветал Рафал Ольбромский.

Уже под Новым, на берегу Монтавы, этот полк, шедший всегда впереди, наткнулся на сильный патруль красных гусар. Это была первая стычка, в которой принял участие Рафал. Из нее он вынес мало впечатлений. Издали он увидел закутанных в бурки, промокших солдат, которые в панике вскакивали на коней. Выхватив палаш, он ринулся вслед за другими вперед; но проскакал вместе со всеми только какую-нибудь сотню шагов. Пруссаки, отражая удары и изредка отстреливаясь, – оружие у них, видно, промокло, – удирали на невзнузданных конях в город, под защиту пехоты и пушек. Позднее Рафал узнал, что было взято в плен человек пятнадцать гусар; с удивлением смотрел он на угрюмых, безоружных, молчаливых немецких мужиков, когда их собирались отправить в Быдгощ. Такая же удачная стычка с немцами произошла у познанских кавалеристов под Опаленем, или Минстервальдом, где конница Дзевановского нагнала и взяла в плен шестнадцать человек драгун и восемь человек пехотинцев из сторожевого прусского охранения.

В тот же день разыгралось и сражение. Польская дивизия вынуждена была отступить под натиском неприятеля, который по льду перешел с правого берега Вислы. Конная прусская артиллерия, стоя на правом берегу реки, осыпала градом снарядов еще не обстрелянную польскую пехоту. Немцы пошли в штыковую атаку на первый батальон третьего полка под командой Фишера и первый батальон четвертого полка под командой полковника Василевского. Несмотря на слабую подготовку, недостаток кремней и зарядов, необстрелянные солдаты целый день выдерживали натиск врага и отражали его нападение. В первый раз солдаты ночной порой зарыли в землю трупы шести товарищей, павших в бою. Несколько десятков раненых было вынесено с поля сражения.

В войсках уже грянула весть о страшной битве под Прусской Илавой. [470]Сражение восхвалялось как победоносное. Это подняло боевой дух польских войск, которые после снятия осады с Грудзёндза и отступления польских частей вдоль правого берега Вислы вынуждены были сосредоточиться в трех с лишним милях от Быдгоща, в Свете, так как замерзшая Висла не защищала их правое крыло. Пятнадцатого февраля снова началась осада Грудзёндза, причем две роты батальона Фишера под градом пуль перешли Вислу и помогли овладеть крепостью; тогда генерал Домбровский снова двинулся вперед. Штаб-квартира его разместилась в конце концов в Гневе на Вежице. Старые стены, рвы, наполненные водой, могли послужить хорошей защитой от неприятеля. Сильные передовые посты были высланы на быдгощско-гданьский тракт к Тчеву, и на дороги, ведущие к Старогарду, на берег озера, которое называется Ставом, на берег Вейского озера до Раковца, Бялы или Геллена, и Крулювляса (Кенигсвальде) на реке Йонке. От Гнева до Гданьска оставалось еще шесть миль дороги, которую контролировали пруссаки. Войска отдохнули и должны были некоторое время простоять в Гневе лагерем. Только пятьдесят шесть человек шляхтичей из серадзской конницы, которая перешла Вислу, чтобы принять участие в бою под Квидзыном одиннадцатого февраля, когда маршал Лефевр наголову разбил генерала Рокета, не вернулись на свои места.

Однако Домбровского ненадолго оставили в покое. Уже восемнадцатого февраля большие силы пруссаков в составе трех тысяч человек напали с правого фланга на Старогард, на равнинах среди лесов на правом берегу Вежицы, и одновременно на Пеплин. В Старогарде в этот самый день расположился корпус генерала Менара [471]в составе шести тысяч человек – подкрепление, присланное генералу Домбровскому; почти в двух милях от города стоял полк Дзевановского. Услышав выстрелы, Дзевановский послал туда эскадрон своего полка под командой поручика Лоевского. Эскадрон подвигался, соблюдая все предосторожности; впереди шагах в двухстах шел построенный клином передовой отряд под командой квартирмейстера.

Прусские драгуны выскочили из лесу и неожиданно сомкнутым строем бросились на этот отряд. Польские кавалеристы, вооруженные пиками, наставив флажки, ринулись на врага с такой яростью, что двоих положили на месте, а пятнадцать человек взяли в плен. Самый полк Дзевановского в это время атаковали кавалерийские полки. День был отвратительный. Глаза залеплял снег с дождем, ветер над самой землей гнал дождевые тучи. Из мрака, из невидимых в снежной мгле лесов прусская конница налетела как новая туча. Полковник, который с той минуты, как выслал вперед Лоевского, держал в боевой готовности свои войска и все время был начеку, мог дать драгунам сильный отпор, но долгого натиска хорошо обученной прусской кавалерии его недавно сформированная конница не могла выдержать. Началось замешательство. Пруссаки рубили саблями наотмашь, сплеча. Польские Солдаты сражались главным образом пиками.

Там, где польские солдаты, наставив флажки своих пик, могли броситься на врага толпой, они опрокидывали целые отряды. Пруссаки падали с коней или хватались за последнее оружие кавалериста: стреляли из пистолета и убегали. Часть драгун была обращена в бегство, отброшена к самым батареям, отогнана дальше – и пропала в снежной мгле. Однако и с польской стороны были потери. Если только драгунам удавалось внезапно, на всем скаку врезаться в ряды поляков и рубнуть палашами сплеча, победа была на их стороне. Из пистолетов и штуцеров было убито десятка полтора коней. Рафал в этот день рубил саблей направо и налево. Он два раза уже бросался на противника и ловко отражал удары. Но в этот день его подстерегала беда. В стычке с кучкой драгун он во мраке и снежной мгле вынесся стремя шляхтичами вперед, не заметил, что творится, и был окружен. В ужасе он огляделся… Драгуны с саблями напирали отовсюду. Рядом с ним только трубач и три шляхтича! В последнюю минуту он хотел прорваться. Вздыбил коня. За пистолет! Но было поздно. Первым драгун схватил за шиворот трубача и вывернул ему назад руки. Тут же несколькими ударами по руке драгуны обезоружили и Рафала, вырвав у него палаш. Наконец они окружили и трех шляхтичей и вырвали у них пики.

Страшный стыд и глубокое отчаяние овладели кавалеристом. В кобурах, пристегнутых к седлу, у него еще были пистолеты, а драгун было немногим больше десятка. Они окружили пленников и во весь опор погнали их через сырое пастбище по направлению к Старогарду. В это время стала падать крупа, и вся земля потонула в снежном вихре. Когда они мчались так во весь дух и как раз вырвались из болот на старогардский тракт – вдруг топот копыт, крик: