— У Джека для меня было место в полиции. Когда я убедился, что никаких иных перспектив мне не открывается, я решил принять его предложение.

— Ты не хотел этим заниматься?

— Я не знаю, чем именно я хотел бы тогда заниматься. Я был сломлен. Мне нужна была работа, а я вернулся в страну, где всем было наплевать, что я убивал во имя этой страны… что меня самого чуть не убили. Короче, ничто не изменилось.

— Но у тебя появилась Энни.

Он поднял глаза на голубое небо, решив, что необъятность над ним можно сравнить с важностью происшедшего с ним в жизни.

— Да, у меня была Энни. Энни и Джек. Они стали самыми важными людьми в моей жизни. Я был обязан Джеку, поэтому я согласился на предложенную им работу. Я приспособился к ней. Но Энни не сумела приспособиться, Она была слишком мягкой и хрупкой. Она не могла привыкнуть к жизни жены помощника полицейского. К тому же она хотела того, что я просто не мог ей дать. Дети. Через семь лет после нашей женитьбы, стало очевидным, что слова врача в госпитале для морских пехотинцев о моем бесплодии не были пустыми. А потом, — произнес он после долгой паузы, — я начал пить.

Бессознательно он проводил рукой по ее спине — вверх и вниз, прижимая ее все теснее к себе со все возрастающей нежностью.

— Она никогда не знала, вернусь ли я пьяным или трезвым. Я тоже не знал. Однажды ночью я вернулся избитым после одной стычки. Энни пришла в ужас. Она предъявила мне ультиматум. Или я ухожу из полиции, или она уходит от меня. Она сказала, что не желает наблюдать, как я занимаюсь саморазрушением — напиваясь или выполняя свои служебные обязанности.

— И что случилось?

Рука его замерла.

— Я назвал ее дешевкой. Я видел, что у меня нет выбора. У нее, наверное, тоже. Она хотела уйти и… ушла. А я отпустил ее.

— Ты любил ее, — сказала Джо тихо.

— Да.

— А сейчас? — голос ее стал еще тише.

— А сейчас… — Вздох его длился, кажется, целую вечность. — Теперь это не имеет значения. Все, что произошло у нас с Энни, — произошло очень давно — пятнадцать лет назад. Я уже давно не тот человек, которым был тогда. Черт, я даже не тот человек, которым был два месяца назад. По правде я и не хочу быть прежним… да и не смогу.

Джо приподнялась, опершись на здоровую руку. В глазах ее он прочел безграничную любовь, и в груди у него что-то сжалось.

— Я не знаю каким ты был, — произнесла она. — Но я знаю, какой ты есть.

Он покачал головой. Неожиданно в нем прорвалось отвращение к самому себе, долго таившееся глубоко внутри. Оно возникло так же неожиданно, как злость, — на себя, за то, что он так много рассказал о себе, на нее, что она так верит ему. Он не заработал такого доверия и не стоил его.

— Нет, — сказал он решительно. Схватив ее за плечи, он отстранил ее:

— Ты ничего не знаешь обо мне. Ничего.

— Тогда расскажи мне. — В глазах ее он прочел вызов, который не был готов принять. — Расскажи то, что, по-твоему, я еще не знаю.

В тягостной тишине он отстранился от нее. Поднявшись, он натянул джинсы. Она тоже встала, молча оделась, ожидая, когда пройдет этот гнев, вбитый точно клин, между ними.

Не говоря ни слова, он застегнул ее джинсы. Молчание становилось мучительным — оно не вязалось с его нежным вниманием. Адам опустился на колени и завязал ей туфли.

Они продолжали молчать, идя по лесу к своему домику. Ветер шелестел в соснах. Эта мелодия была музыкой, с которой Джо выросла. Когда-то она была чужой Адаму, но теперь стала частью его сознания. Мягкость и нежность мелодии ветра заставили его забыть о недавнем гневе и вернули к действительности. Джо любила его. Эта уверенность в ее любви переполнили Адама восторгом… и чувством вины. Если ему предстоит сделать в своей жизни какой-нибудь честный и порядочный поступок — так это убедить ее в том, что он ее недостоин. Она страстная женщина. Ей нужен мужчина, который разделит с ней эту страсть, — целостный человек.

Он нагнулся и поднял с земли кусок березовой коры. Пока они шли домой Адам целенаправленно отрывал один тонкий слой за другим. За последние несколько дней он раскрыл перед Джоанной стороны своей жизни. Пора рассказать ей еще об одной подробности. Пусть она знает, какой он на самом деле человек.

— Фрэнк Келлер был моим напарником пятнадцать лет из двадцати, которые я проработал в полиции, — начал он без предисловий. — Ни разу за все это время он меня не подвел. Ни разу не бросил меня. Я был вместе с ним в ту ночь, когда его убили. Потому что я струсил. Теперь Шарон Келлер каждую ночь ложится в постель одна и пытается прожить на пенсию вдовы полицейского. Вот что ты должна обо мне знать, рыженькая. Теперь, наверное, поймешь смысл моих слов: я не тот человек, на которого ты можешь положиться.

Какое-то время она молчала, а когда заговорила, голос ее был пронзительным от неуверенности. — Я никогда не была там, где был ты, Адам. Поэтому я не могу оценивать то, что произошло. Но насколько я тебя узнала, милый, смерть твоего напарника не может быть твоей виной. Ты слишком заботишься о других. Ты слишком много себя вкладываешь в то, что делаешь.

Казалось, она приняла решение. — Вот почему ты оказался здесь? Тебе нужно было дать себе время пережить то, что произошло с ним. Мальчик мой, какая грустная трата времени!

— О чем ты говоришь?

— Вместо того, чтобы помогать мне, тебе стоило бы дать оценку происходящему и решить, что ты не виноват.

— Но я виноват.

— Нет, Адам, не виноват. И ты должен расстаться с этим чувством вины.

— Просто так — как отпустить маленькую рыбку, которая не нужна? — огрызнулся он.

— Да, — ответила она спокойно, не реагируя на его сарказм. — Просто так — обрежь это. Если ты будешь есть сам себя, твой напарник все равно не оживет. Ты борешься с тем, что никогда не принесет тебе победы. И пока ты этого не поймешь, ты не сумеешь нормально жить.

— Боже, если бы все было так просто!

— Но на самом деле очень просто, — настаивала она.

— Так же просто, как тебе простить своего отца за то, что он бросил тебя, простить себя. Ты хорошо говоришь, но ты не сумеешь одурачить меня, Джоанна. Ты до сих пор винишь себя за то, что он ушел, как ты винила себя в этом, будучи ребенком. Ты винишь себя за то, что он ушел из-за тебя.

В ее глазах он прочел печаль, потому что он тронул ее больную струну. Но он продолжал: — Но между нами есть различие. Ты не права, возлагая на себя эту вину. В моем же случае, только я и виноват.

Как обычно, она отбросила в сторону свои беды и бросилась помогать ему преодолеть его беды.

— Я не собираюсь настаивать, что знаю, как там все было. Но я знаю, что ты за человек. Я знаю тебя. Ты проявил себя делами. Ты сказал мне об этом своей заботой. Я знаю, где правда, а где ложь. Я не сомневаюсь, что всякий раз, выходя на улицы, ты подвергался не меньшему риску, чем твой напарник, могли ведь убить и тебя.

— Нет, не могли. Я струсил, и поэтому он мертв.

Она остановила его, положив руку на его плечо.

— Я убеждена, что ты виновен настолько, насколько сам себя в этом убедил. — Выражение ее глаз стало настойчивым: — Расскажи мне, что же произошло.

Он бросил на нее сердитый взгляд.

— Ты хочешь скетч или правду? — спросил он горько. Затем принял решение.

Адам решительно пошел по тропе и начал, как бы говоря сам с собой:

— Торговцы Старого города осуществили серию налетов. Мы вышли на главного организатора. Это была уличная банда. Как говорили, она стояла за несколькими крупными кражами и убийствами в этой части города. Мы искали что-нибудь конкретное, за что можно было бы уцепиться в течение нескольких месяцев. Наконец, мы нашли человека, разработали план операции, думая, что наконец-то покончим со всем этим.

Он остановился и стал глядеть вдаль на что-то, видимое лишь ему одному, переживая заново давние события. Он беспомощно покачал головой. — Все должно было произойти очень просто. Фрэнк прикрывал вход в винный магазин, а я держался сзади, ожидая развязки. Когда я услышал выстрелы, то бросился через заднюю дверь внутрь.