Тут же случилась и свадьба Кеттла. Джойса там не было, но он послал жениху и невесте по экземпляру «Камерной музыки» и пригласил на медовый месяц в Триест, предварительно известив Нору. Ему удалось раздобыть немного денег и дать замученному Стэнни чуть выпрямиться под ярмом. Робертс согласился выдать три фунта в счет роялти от «Дублинцев», и Джойс небрежно заплатил за Евино удаление миндалин. К Бирну он зашел, чтобы еще раз поблагодарить его за участие, остался на ужин, а потом они славно и размягченно до трех часов утра бродили по любимым местам Дублина.

Забавы ради они взвесились на автоматических весах, потом пошагали обратно на Экклс-стрит, 7, где обнаружили, что Бирн потерял ключ. Ничуть не смутившись, он пробрался в дом через незапертую боковую дверь, а потом впустил своего друга через парадную. И опять — в «Улиссе» Блум возвращается со Стивеном на то же место, в тот же час, попадает в то же положение и так же решает проблему… Не пропадало ничего, полученное Джойсом от жизни, с ее подарками он обходился куда бережливее, чем с деньгами и карьерой.

Второй отъезд из Ирландии состоялся вечером 9 сентября, но уже с Евой и Джорджо, и в каюте первого класса, которую Джойс сумел совершенно авантюристически получить по своему репортерскому пропуску на премьеру. Из Лондона они отправились в Париж, где Джойс оставил сестру и сына в парке, а сам зашел в туалет, откуда вышел почти через два часа. Он с помощью служителя вытаскивал подаренное Норой кольцо, упавшее с его пальца в сток унитаза. Ева испытала в точности то же, что и Нора, пять лет назад ожидавшая Джеймса в парках то в Лондоне, то в Париже. Воссоединившись, они уехали в Милан. Оттуда Станислаус получил телеграмму обычного содержания, но разнообразия ради на англо-итальянском: «Domattina otto. Pennilesse» — «Завтра восемь. Нищ».

Станислаус тут же выслал телеграфом деньги в Милан, директору вокзала, но Джойс опять продемонстрировал талант экстремального выживания в условиях, крайне далеких от природных: он убедил чиновника выдать ему билет под залог багажа, оставленного на хранение.

Поездка в Дублин, конечно, выглядит полной авантюрой и нескладицей, но только на первый взгляд, как и многое из сделанного Джойсом. Явно там набросаны первые линии «Изгнанников» и «Улисса», Гогарти делится на Бойлана и Маллигана, Нора становится Молли, а сам Джойс обретает Блумовы ощущения. В «Изгнанниках» друг добросердечно пытается помочь Роуану получить место преподавателя итальянского в университете, пишет о нем в газету и в то же время старается наставить ему рога. Добросердечность — от Гогарти, рецензия — от Кеттла, рога — от Косгрейва.

Много лет спустя Этторе Шмиц, посмотрев в Лондоне премьеру «Изгнанников», недоумевающе скажет: «Изгнание? Люди вернулись на родную землю!» — «Но разве вы не помните, — ответил Джойс, — как встретил в отцовском доме блудного сына родной брат? Опасно покидать свою страну, и еще опаснее туда возвращаться, к своим соплеменникам, которые при возможности вгонят вам нож в сердце…»

Эллман пишет: «В конечном счете Джойс жаждал заговоров и встречных заговоров, сложностей и встречных осложнений, которые он всегда умел найти или высмотреть в родном городе. Интрига была такой же сложной, как в ренессансных герцогствах четырнадцатого столетия, и вполне подходила разуму Дедала, творца лабиринтов».

Глава семнадцатая ДУБЛИН, ХУДОЖНИК, ИСТОКИ

Все книги Джойса — непрекращающийся разговор с собой, и первая неуходящая тема этого диалога есть Дублин, воспринимаемый им как живое существо. Тот же разговор вели Йетс, Арнольд, Вордсворт. Но Дублин не только тема: это еще и целая семья, связанная с ним родством, почти кровосмесительным. И в «Стивене-герое», и в «Портрете…», несмотря на гордо заявленное одиночество, рядом есть родные и друзья, с которыми сплетаются путаные и болезненные связи. Бунтарь никогда не бунтует в одиночестве — ему нужны среда и ее реакции, чтобы по ним замерить высоту своего мятежа. Ему нужны соратники, чтобы восторженно разделять. Ему нужно требовать все большей и большей преданности от них, чтобы изгонять их или, что еще упоительнее, прощать, когда становится ясно, что им за ним не угнаться, и что самое упоительное, чувствовать себя преданными ими… То есть у него имеется билет в Святую землю, но он требует депортации туда. Так или примерно так живет Джойс: гневно хлопнув дверью, он с улицы подкрадывается поглядеть в щель между занавесками. Связи ему были нужны самые тесные и ранящие, расстояние значение не имело, его знаменитые письма есть способ соединительной ткани. Стоит вспомнить, что в анатомии кровь считается ее разновидностью. Десятки писем в неделю текут в разные страны оттуда, где в данный момент находится Джойс. Ирландию он унес на подошвах башмаков, она была с ним в обличье жены, брата и сестры, которую он взял, чтобы триединство было полным — Жена, Юноша, Дева.

Знаменитая фраза Джойса не раз звучала в парижские годы в ответ на вопрос, вернется ли он в Ирландию: «А разве я оттуда уехал?»

Самые тесные связи у Джойса с детством. Громогласная бравада отца, неиссякаемое терпение и нежность матери. Даже из Парижа он у нее, а не у отца спрашивал совета и поверял ей свои замыслы. Отцу было невозможно даже просто довериться — он был ненадежен, капризен и болтлив, и это знали все. Отношения Джойса с матерью и к матери во многом определяют его отношения с Норой. Путаным и жестоким летом 1909 года он слал ей письма, где видна его надежда восстановить часть души, утраченной с материнской смертью. Невероятно откровенно он уже (в приведенном выше письме) рассматривает их отношения как связь матери и ребенка, ибо отношения любовников кажутся ему слишком эгоистичными. Сам он явно готов и к роли младенца, и к роли матери. Мария Жола писала, что Джойс говорил о своем отцовстве, словно это материнство. А сам он замечал, что есть только два вечных образа любви — матери к ребенку и мужчины ко лжи. Разумеется, его желание связано и еще и с вечным его самоощущением слабого среди сильных. Дитя на руках у сильной женщины, «оленя ранили стрелой», тихий среди буянов, интроверт между экстравертами, Парнелл среди предателей, Иисус под бичами римлян.

Тепло и уютно в семье было тоже в самые ранние годы, и разрушение этого состояния у Джойса связано именно с отцом, с его неспособностью быть мужчиной, несмотря на бороду, лихость и изрядное число детей. Но и сам Джойс не слишком любил ответственность — вот только основа этой нелюбви была другая. В «Стивене-герое» о мистере Дедалусе сказано, что у него было то же отвращение к ответственности, что и у его сына, но без его отваги. Собственно, и с церковью он расстался еще и потому, что ирландский католицизм на редкость патерналистичен.

Одновременно это было испытание материнской любви на прочность — так он будет испытывать всех своих женщин, и тех, что любили его, и тех, кого любил он. Конечно, Мэй Джойс была огорчена, но не отказалась от него, хотя ее довольно скорая смерть могла выглядеть как следствие того, что проба вышла слишком жесткой. Нора, с которой он поделился своим горем, то ли в шутку, то ли всерьез назвала его «женоубийцей». Однако всю тяжесть предстоявшей участи она в 1904 году знать не могла. Ведь любовница Джойса должна была одновременно стать ему и матерью, и королевой, и даже богиней, чтобы быть достойной его преклонения. Но чтобы быть уверенным в ее любви, он хотел доказательств, что она принимает в нем даже самое худшее, и начал с того, что сделал ее женой и никак не узаконил их отношения. Опять-таки — и глубоко религиозная мать должна была признавать его сыном и любить, несмотря на отказ от законов Божиих.

Чего это стоило матери, мы уже знаем. Нора проверку прошла, очевидно, потому, что ее не слишком волновал статус: в среде, откуда она вышла, встречались и более жестокие варианты. И тогда он выбирает инструмент позазубреннее — сомнения в ее верности. В какой-то мере Джойсу было все равно, правда это или нет. Ведь если он возвел на нее поклеп и она оказалась чиста, ему тоже выпадает дивная возможность покаяться…