После возвращения в Берлин Руфь однажды целый день просидела в галерее в ожидании, когда АГ освободится от разговоров по телефону. Секретарша куда-то вышла, и она случайно увидела папку с собственными договорами и контрактами. Она открыла папку и стала наугад листать документы.

Неожиданно она наткнулась на приглашение выставиться в Осло в самой известной галерее. Письмо было написано три месяца тому назад. Руфь охватило незнакомое чувство. Не бешенства, нет, скорее, тревоги. Сильной тревоги. Когда АГ кончил говорить по телефону, она с бьющимся сердцем показала ему это письмо.

— Почему ты ничего не сказал мне о приглашении из Осло?

— Оно не представляет никакого интереса, — небрежно ответил он, не глядя на нее.

— Для меня представляет, и очень большой, — сердито сказала она.

— Сядь! — надменно приказал он.

— Ты должен был ответить, что я согласна!

— Тебе не справиться с двумя выставками в один год, а выставка в Париже осенью восемьдесят четвертого более важна, чем выставка в Осло.

— Как ты смел скрыть это от меня? Решить все от моего имени? Ты знал, что я готова многим пожертвовать ради выставки в Осло, — зло сказала Руфь, схватила трубку и набрала номер телефона, указанного в письме.

Как ни странно, АГ не пытался остановить ее, он отвернулся и достал что-то с полки у себя за спиной.

Она говорила недолго, но четко и ясно. Поблагодарила за приглашение, согласилась принять его и извинилась, что так долго не отвечала.

— Очень глупо, это означает, что ты будешь не жить, а только работать, — спокойно сказал он.

Она не ответила, попрощалась и ушла.

Следующие две недели она его не видела. Потом он позвонил ей и сказал, что ему удалось перенести выставку в Париже на февраль следующего года.

Очевидно, он забыл, что они поссорились, и постепенно все вошло в прежнюю колею.

Душным августовским вечером 1984 года Руфь надела вечернее платье, чтобы идти с АГ в оперу — они хотели отпраздновать десятилетие ее жизни в Берлине.

Зазвонил телефон.

Руфь не сразу узнала голос Мерете, взволнованный и резкий. И не сразу поняла, о чем Мерете толкует ей.

— Тур на большой скорости врезался на моторке в прибрежные камни. Уве повез его в больницу. Да, это очень серьезно. Его выбросило из лодки.

Руфь позвонила АГ, но узнала, что он уже выехал за ней. Дрожащей рукой она написала ему записку, которую прикрепила к входной двери, потом выбежала на улицу и остановила такси. Лишь проходя регистрацию в аэропорту, она сообразила, что у нее нет багажа. К счастью, после возвращения из Парижа она еще не вынула из сумочки паспорт.

В самолете к ней вернулась способность думать. Собственно, в эти дни Тур должен был приехать к ней в Берлин. Но из-за того, что она кончала большую картину, она отложила его приезд на неделю.

Она попыталась представить себе моторку, несущуюся по морю на большой скорости. И с еще большей скоростью врезавшуюся в прибрежные камни. Попыталась представить Тура с разбитой головой. Но первая школьная фотография Тура милосердно заслонила эту картину. У него не хватает только передних зубов. Но теперь зубные врачи научились творить чудеса. Все не так страшно. Совсем не страшно. Через минуту нахлынувшая тошнота заставила ее выбежать в уборную.

Позвонил телефон, думала она, стараясь понять, будет ли ее еще рвать. Телефон всегда звонит, когда я нахожусь не там, где нужно. Если бы я была с ним, ничего бы этого не случилось. Опустившись снова в свое кресло, она прижимала к себе журнал и молила Бога не наказывать Тура за все то, что она натворила в жизни. Она не молилась уже очень давно.

Уве сидел в больнице у кровати Тура и встал, когда увидел ее. Беспомощным движением он протянул ей руку, но рукопожатия так и не получилось. Они постояли, прижавшись друг к другу, и он вышел, уступив ей свой стул.

Врачи подготовили ее, прежде чем впустить к Туру. Он все еще не пришел в сознание. Операция по удалению осколков разбитого черепа прошла удачно. Теперь оставалось только ждать, когда он очнется.

Голова Тура не выглядела поврежденной. Но врачи ничего не обещали. Левая рука и ноги были в гипсе. Покрытое ссадинами лицо было синего цвета. Пришел врач и сообщил, что Тур получил сильный удар в грудь, и у него сломано несколько ребер. К тому же у него могло быть пока еще не обнаруженное внутреннее кровотечение.

Грудь Тура была туго перебинтована. Неровное, прерывистое дыхание убедило Руфь, что внутри у него не все в порядке. Они просто не хотят говорить нам, насколько все это серьезно, подумала она и обеими руками ухватила врача за халат.

— Все будет в порядке, — сказал врач, стараясь не встречаться с ней глазами.

— А легкие? Как у него с легкими? — с трудом выдавила она.

— Это, конечно, серьезно, но мы не думаем, что его жизни что-то угрожает. Если только повреждение черепа не больше того, что мы видели. У него сильное сотрясение мозга.

Уве принес чашку кофе и протянул ее Руфи. Она долго сидела, не сводя глаз с чашки, потом поставила ее на тумбочку.

— Выпей, пока он не остыл, — сказал Уве.

— Спасибо. — Руфь взяла в руки правую руку Тура. На ладони была ссадина. От указательного пальца через всю ладонь. Ссадина была не глубокая, но все-таки Руфь рассердило, что ее не забинтовали.

Ночью Тур пришел в себя и слабо застонал. Как только он открыл глаза, Руфь поняла, что он узнал ее. Потом он заснул. Врачи не велели будить его. Ему нужен покой.

Уве ушел, чтобы поспать, она не знала, куда. Следующие часы она провела у постели Тура в модном платье, подаренном АГ специально для театра. Наверное, у меня в нем здесь идиотский вид, думала Руфь.

От пропитавшегося потом платья у нее зудела кожа, перед глазами проходили картины из детства Тура. Его смешные словечки. Выражение лица, когда она подарила ему на Рождество часы. Его гнев, когда ему не разрешили ездить на велосипеде по дороге. А как он напугал ее однажды, забравшись по водосточной трубе до второго этажа. «Мама! Мама, — кричал он, — посмотри на меня!» Сколько ему тогда было? Шесть?

Их прощания в аэропорту. Теперь они стали спокойнее, Тур уже не был маленьким мальчиком. За десять лет он изменился. Посуровел. У него, как у взрослого, появилась ранимая гордость, которую она не осмеливалась задевать. Иногда он даже забавлял ее — такой смешной, дерзкий, даже высокомерный, будто он в ней вовсе не нуждается. Она часто пыталась проникнуть ему в душу. Узнать, чем все-таки он дышит, каково ему живется с Уве и Мерете. Он пожимал плечами и отвечал: «Порядок».

Ей запомнился один обед в ее квартире в Берлине. Осенью Тур должен был начать учиться в гимназии, и она спросила, не хочет ли он учиться в Берлине.

— Учиться здесь в гимназии? Но ведь я не знаю здесь ни души. Жить здесь?

Он со страхом оглядел большую белую комнату, ее домашнюю мастерскую. В его взгляде она прочитала безжалостный ответ. Такое место не могло быть домом.

Пока они ели спагетти, которые она приготовила, он смотрел мимо нее, у него были глаза старика.

— Не понимаю, зачем вы вообще поженились? Руфь сглотнула слюну, не найдя ответа.

— Мы были влюблены друг в друга, — сказала она наконец и попыталась улыбнуться.

Он хмыкнул.

— Ну, а в Осло ты бы хотел жить, если не здесь? Рано или поздно тебе все равно придется уехать из той дыры.

— Да, но ты ведь живешь в Берлине, а не в Осло, — трезво сказал он, не поднимая глаз от тарелки.

— А если бы я переехала в Осло?

— Не знаю… — буркнул он.

Она вспомнила, что протянула к нему руку, но он уклонился от нее и заговорил о какой-то классной кожаной куртке, которую видел в магазине.

Когда он приезжал в Берлин, Руфь заботилась о том, чтобы у нее на этот период не было назначено ни одной встречи с АГ. Она как будто не хотела посвящать Тура в эту часть своей жизни. Но она водила его по галереям и мастерским художников. Знакомила с теми немногими людьми, с которыми общалась. А вообще, они делали только то, что было приятно мальчику его возраста. В последний раз были даже на рок-концерте.