— Боюсь, что не смогу.

Она упорно смотрела на порог, боясь взглянуть на него.

— Сможешь. Ты, наверное, голодна, как волк. Человек, который столько выпил, должен хорошо поесть. Яйца и бекон. И кофе. Побольше кофе!

Она осторожно подняла глаза. Брюки. Пояс с пряжкой. Грудь. Пятна на рубашке. Значит, он тоже не совсем чистый.

— Может быть, немного, — пробормотала она и закрыла глаза.

Он вышел только в соседнюю комнату. Он не исчез, думала она.

Зеркало в ванной сказало ей, что вид у нее хуже, чем она думала. А вот он выглядит чертовски здорово, мелькнуло у нее в голове.

Она приняла душ и оделась. На это ушла вечность. Когда они сели за кухонный стол, она боялась даже взглянуть на него. Он видит меня такой, какая я есть. Ей было стыдно.

Пахло кофе. Она хотела взять себя в руки и сказать ему, что очень рада его присутствию. Но зазвонил телефон.

— Взять трубку? — спросил он.

Она предостерегающе подняла руки. Звонили долго. Когда звонки прекратились, он снова спросил:

— Мне следовало снять трубку?

— Нет-нет! Все в порядке. Все замечательно, — сказала она.

Телефон снова зазвонил.

— Похоже, стоит нам только встретиться, как непременно найдется кто-то, кто позвонит по телефону, — с улыбкой сказал Горм.

Руфь встала и подошла к телефону. Решимость придала ей сил, она откашлялась, взглянула на Горма, он встал и вышел в гостиную.

— Руфь! Поздравляю! Как прошло открытие? — В голосе АГ звучал энтузиазм. Она понимала, что он продумал каждое слово, тон, вопросы и ответы.

— Прекрасно.

— Ты получила цветы? И ящик вина?

— Твой лучший знак внимания я получила через прессу. Ты хорошо выглядишь на этих фотографиях. Особенно в кровати.

— О чем это ты? — Голос звучал беспечно.

— О скандальных заголовках и частных фотографиях. Ты очень великодушен. Но тебе больше не удастся закабалить и унизить меня. С этим покончено. И пойми еще одну вещь, АГ, мои картины значительнее меня самой. Поэтому я больше не боюсь тебя. И предупреждаю: не вздумай вредить мне. Зря потратишь время. Ты сам научил меня многим приемам. Спасибо за науку! А теперь я пойду дальше. Пожелай мне удачи. И прощай!

Она слышала, как он что-то сказал, но не дала себе труда дослушать и положила трубку. Железный колпак, давивший на череп, медленно поднялся и исчез.

Горм стоял в дверях.

— Это был он? Из Берлина?

— Да. — Она села. Ножка стула царапнула пол. — Какое-то время я боялась его, но теперь это позади, — сказала она, и сама удивилась.

— Ты думала, что это он вчера весь вечер мучил тебя звонками?

Она уставилась на него.

— Так это ты звонил?

— Да. Я был в отчаянии. Боялся, как бы ты чего-нибудь не выкинула. Слышала бы ты, как я умолял Службу охраны и полицию впустить меня в дом. К счастью, я был в таком отчаянии, что даже не подумал, что могу встретить его у тебя и он вышвырнет меня вон.

Горм что-то вертел в руках, потом протянул ей. Блокнот. Похожий на те, в каких бабушка записывала, сколько ведер картошки она посадила, и вообще все, что боялась забыть.

— Хочу, чтобы ты прочитала мои мысли. И если ты не сможешь принять меня, я уйду. Но дневник принадлежит тебе.

Его слова и голос как будто давно хранились в ней, всегда. Она прижала раскрытый блокнот к груди, потом провела двумя пальцами по лбу у корней волос.

— Ты — часть меня.

— Можно посмотреть? — хрипло прошептал он и потянулся к ней.

Она ощутила на лбу его теплую руку.

— Не так уж страшно. — Он прокашлялся. — Под челкой шрама почти не видно.

Какое-то время Руфь сидела, уставившись в пол. А когда снова подняла голову, она увидела за окном сверкающий вяз. На ветках лежал тяжелый снег. Изгородь тоже была белая. И еще: весь палисадник был уставлен сгоревшими факелами.

— Это ты сделал этот смотрящий глаз? — прошептала она и встретилась с ним глазами.

— Да. Наверное, детским выходкам взрослого человека не бывает предела, — засмеялся он.

В то же мгновение на велосипеде появился городской мальчик. Но теперь он сразу заметил её, и она не испугалась, что он собьёт её. Она только подняла его очки, чтобы они не разбились. Его смелые глаза ещё пытались скрыть, как он одинок.

Но когда она коснулась его запястья, он сдался и, раскинув руки, ринулся ей навстречу. И от него шло цветное мерцание, словно от картины, которую она ещё не написала.