— Так случилось, ну и что?

— В интервью она очень мало говорит об изумруде.

— Но она видела его всего один раз. Бабушка рассказывала мне это много раз. Родители деда держали колье в сейфе, и только они знали комбинацию цифр.

— И мне она сказала именно так.

— Видите, она рассказала нам одну и ту же историю, а мне она не стала бы лгать. Я — ее единственный родной человек на свете.

Он обнял Иви за плечи и повел к дому.

— А кто был ваш отец?

— Боюсь, что жалкий охотник за удачей.

— Он умер?

— Кто знает. Он бросил мать еще до моего рождения. Для всех нас будет лучше, если он умер.

— Да, у нее была ужасная жизнь. Мне очень жаль. Я действительно не знала, во что вмешиваюсь.

— Я тоже. — Он остановился и снова поцеловал ее. — Вы очень красивая. Очень красивая и сильная. Я люблю это в женщинах. Сколько времени вы еще пробудете в Париже?

«Всегда,» — хотелось ответить ей, но Иви прошептала:

— Не знаю. Я взяла интервью, и пора возвращаться домой.

— Мы еще увидимся? — спросил он хрипло.

Иви почувствовала, что на глаза у нее наворачиваются слезы. Она только начала узнавать этого мужчину, только пробилась через ледяной барьер, а ей надо было уезжать.

— Не знаю, — честно ответила она. — Завтра я позвоню в офис, и боюсь, что мне прикажут сесть на первый же самолет в Нью-Йорк.

— Это будет ужасно, — сказал Жан-Клод, и Иви мысленно согласилась. Они подошли к дому.

— Мы обедаем сегодня вместе? — спросила она.

— Если вы не против, — улыбнулся он. — А пока, Иви, извините меня — до возвращения в Париж мне надо еще поработать. Обед будет подан через пару часов. За вами придет горничная.

Иви вернулась в комнату несколько разочарованная. Он все еще не доверял ей время. Впрочем, она могла понять его чувства: всю семью Арду, не исключая и Жан-Клода, преследовала трагедия полувековой давности, а большинство людей пыталось использовать ее для собственной выгоды.

Но все-таки Иви не оставляло впечатление, что старуха что-то скрывает. Она снова разложила вырезки и свой блокнот. Ничего нового. Зашла горничная, которая сообщила, что обед будет подан через час и что мадам Арду не сможет присоединиться к ним.

— Она плохо себя чувствует? — встревожилась Иви.

— Не думаю, она просто расстроена.

— Мне жаль это слышать? Я могу что-нибудь сделать?

— Спасибо, мадемуазель, — улыбнулась горничная, — думаю, ничего. Мадам Арду просто расстроена своими воспоминаниями.

Когда горничная ушла, Иви вернулась к статье. Она живо представляла группу молодых богатых нарядных людей, собравшихся вокруг пианино, видела потрясающий профиль Элизабет Арду, одетой в серебряное платье, расшитое жемчугом. Девушка достала вырезку из газеты, где сообщалось о счастливом исходе дела. То же платье было на Элизабет Арду. только теперь серебряный шелк испачкался, подол порвался.

Иви разделась, налила ванну и легла в нее, вся во власти размышлений о прошлом. Элизабет была такой грязной, когда вернулась, думала Иви, намыливаясь ароматным мылом. Наверняка, ей не разрешали вымыться. Но ведь они жили в доме… Почему? Иви вытерлась, наслаждаясь ароматом и чистотой. Как должно быть ужасно не мыться целых десять дней. Но почему все-таки Элизабет была такой грязной, ведь ее везли в машине и держали в нормальном доме?

Иви медленно оделась. Для нынешнего вечера она выбрала шелковое платье, серебряные босоножки и такого же цвета сумочку. Обед вдвоем — только она и Жан-Клод. Ей хотелось, чтобы он видел, как она красива. Отражение в зеркале ей понравилось. Не успела она закончить с косметикой, в дверь постучали. Горничная сообщила, что обед готов. Жан-Клод в элегантном смокинге ждал ее.

— Мы обедаем вдвоем, — сообщил он.

— Надеюсь, не во мне причина печали вашей бабушки.

— Конечно, нет. Просто ей больно вспоминать о трагедиях своей жизни. А о вас она говорила тепло и с уважением.

— Спасибо.

— Она сказала, что надеется, что вы все точно записали, — ей не хочется больше возвращаться к этой теме.

— Я поняла.

— Приступим к обеду?

Длинный стол был накрыт серебром, хрусталем и тончайшим фарфором. И как только Жан-Клод помог Иви сесть, горничная внесла первое блюдо — красную копченую рыбу.

— Надеюсь, вы когда-нибудь приедете к нам весной или летом, — заметил Жан-Клод. — У нас тут всегда много фруктов и овощей. Увы, сейчас не сезон.

— Все так вкусно, — возразила Иви. — Вы выросли тут?

— Да. На руках у бабушки и Наннет.

— Это Наннет умерла несколько дней назад, да?

— Да, поэтому мне пришлось отложить нашу встречу у Нотр-Дама. Ей было семьдесят, и она болела.

— Вы были ее поверенным?

— Конечно, — она прожила почти всю жизнь в семье Арду.

— А бабушка рассказывала вам о похищении?

Жан-Клод подождал, пока прислуга сменит тарелки, и ответил:

— Когда я подрос и уже мог услышать эту историю от слуг, она как-то позвала меня к себе и все рассказала. Став старше, я начал задавать вопросы, и она всегда отвечала на них. Я всегда был удовлетворен ее ответами. А вы?

— Забавно, что вы спрашиваете об этом. Она тоже несколько раз повторила эту фразу. Мадам Арду расстроилась, что я так и не ответила «да».

— Так вы не удовлетворены?

— Меня что-то беспокоит, Жан-Клод. Почему она была такой грязной и оборванной, когда вернулась? Ведь ее держали в доме.

— Но с нею грубо обращались, разве она не говорила об этом?

— Говорила. И все-таки… нет, не знаю. Что-то не сходится.

Лицо Жан-Клода помрачнело. Она рассердила его. Конечно, не стоило обсуждать эту тему за обедом. Он только-только начал доверять ей, а теперь снова был ни в чем не уверен.

— Надеюсь, вам нравится обед, — холодно заметил он.

— Он чудесен. Вы сердитесь на меня, не так ли?

— Я не понимаю, как вы можете сомневаться в словах старой благородной женщины. Похоже, вы не знаете, что такое сострадание.

— Мне очень жаль, — прошептала она. И это была ужасная правда. Теперь девушка вспомнила о задании, с которым ее прислали в Париж. Что она покажет — статью, в которой будет пара живых деталей, — не больше. Над ней будут смеяться.

Иви отвела глаза, и до конца обеда не произнесла больше ни слова. На десерт подали шоколадный мусс со взбитыми сливками — одно из ее любимых блюд, но у девушки не было настроения лакомиться сладким, и она отодвинула почти не тронутую тарелку.

— Вы не любите сладкое? — спросил Жан-Клод.

— Боюсь, что я сегодня не способна наслаждаться едой. Это был слишком трудный день.

— Он был трудным для всех нас. Пора возвращаться в Париж. Может быть, когда все будет позади, и эта история с похищением мадам Арду закончится навсегда, мы найдем время друг для друга.

— Это было бы очень мило, — ответила Иви, ни на что больше не надеясь. Завтра она закажет билет на самолет, потому что Ирма не подарит ей лишнего дня в Париже.

— Я буду готова через пять минут, — сказала она, вставая из-за стола.

Девушка поднялась к себе в комнату, зная, что все кончено. Она добилась интервью, но узнала мало. Она встретила потрясающего человека, но не смогла построить с ним отношений из-за работы. Досадное невезение.

Она быстро собирала чемодан, который распаковывала предыдущим вечером, исполненная надежд и томительного предчувствия. Иви сложила вырезки, в беспорядке валявшиеся на кровати, и вверху оказалась фотография мадам Арду после освобождения. Знаменитая фотография красавицы в рваном и перепачканном платье и грязных туфлях. Иви снова бросила взгляд на туфли. Они были в грязи и земле, но все-таки силуэт угадывался. Она замерла. Элизабет Арду была в удобных туфлях на низком каблуке…

Иви села на кровать. Как это возможно? Ее похитили после шикарной вечеринки у друзей, так почему же на ней были простые туфли? Ведь она должна была надеть вечернюю обувь…

Сердце девушки громко билось. Нигде не сообщалось о том, что похитители давали ей какую-то одежду или что вместе с выкупом Пьер передал для жены туфли. Да к тому же, какая разница — она сидела взаперти и не нуждалась в удобной обуви.