Мадам Арду замолчала, опустив слепые глаза на свои сжатые в кулаки руки.

— Вы пережили страшные дни, мадам, — сочувственно сказала Иви.

— Нет слов, чтобы описать это, мисс Форчун. Тогда я думала, что мое освобождение — счастливейший день, но ошибалась. Это был не конец трагедии и унижения, а только их начало. Жизнь никогда не вернулась в прежнее русло.

— Но почему, мадам? У вас были любящий муж, дочь. Что мог изменить пропавший изумруд?

— Ничего. Просто счастье ушло. С того дня со мной не происходило больше ничего хорошего. Нам пришлось покинуть дом, потому что люди приходили и приезжали, чтобы посмотреть на место, где это случилось. Кругом были соглядатаи — невозможно было гулять по парку, пойти куда-нибудь вечером. Кругом были люди. Журналисты не хотели оставить нас в покое. И полиция тоже. Их вопросам не было конца. Видела ли я лица похитителей? Смогу ли я их опознать? О чем мы говорили? Как выглядел дом? Что за еду мне давали? А когда я в сотый раз отвечала на эти вопросы, они уходили, чтобы вскоре вернуться и задать их еще раз.

— Я понимаю ваш гнев.

— Но это было бы не самое страшное, — продолжила мадам Арду. — С этим можно было бы жить — раздражает, не больше. Больнее было другое. Дела мужа пошли плохо. Было ли это связано с похищением? Не знаю, но это тоже случилось вскоре после несчастья. Ребенок заболел. Слава Богу, у меня была замечательная Наннет, которая заботилась о моей дочери до самого последнего дня ее жизни. А ведь моя малышка родилась нормальной, но что-то разрушило ее здоровье. Мы возили ее от врача к врачу, но ничто не помогало. Она умерла, когда ей было двадцать четыре — столько же лет, сколько было мне, когда меня похитили.

— Я понимаю, что вам очень тяжело, мадам, — сказала Иви как можно мягче. — Может быть не надо продолжать?

— Нет. Дайте мне закончить. Это последнее интервью, которое я даю в своей жизни. — Она помолчала. — И еще… Пьер… — она остановилась, чтобы со слезами прошептать. — Он изменился…

— Мадам, — остановила ее Иви, — пожалуйста. Это слишком болезненно.

Слезы текли по морщинистому лицу.

— Болезненно? Это слово не может описать моих чувств. Это была пытка. Мой Пьер… Единственный мужчина, которого я любила…

Слепая вынула из кармана тончайший батистовый платок и попыталась промокнуть глаза. Все было бесполезно — слезы текли и текли. Иви встала и отошла, чтобы посмотреть на картины, которые она знала теперь слишком хорошо. Что случилось между Элизабет и Пьером? Почему их продолжали преследовать несчастья? Куда исчез изумруд? Иви повернулась. Мадам Арду по-прежнему сидела в кресле и тихо плакала. Вопросам суждено было остаться без ответа.

— Мисс Форчун? — Иви удивила резкость тона. — Я закончила. Элизабет Арду дала свое последнее интервью. Вы удовлетворены?

Иви хотелось сказать, что она вовсе не удовлетворена: мадам Арду повторила все, что было и так известно о похищении. Старуха не рассказала ни одной новой детали. Но Иви промолчала — она знала, что все бесполезно.

— Вы мне не ответили, — настаивала мадам Арду.

— Я… я должна проглядеть свои заметки, — уклончиво отозвалась Иви.

— А вы неблагодарны, — заявила мадам. — Я потратила на вас столько времени, сил и здоровья, чтобы поведать о величайшей трагедии своей жизни, а вам надо посмотреть записи, прежде чем вы решите, удовлетворяет ли вас мой рассказ.

— Мне очень жаль, мадам.

— Вам есть о чем жалеть, мисс Форчун. А теперь уходите. — Она схватила серебряный колокольчик и яростно трясла им, пока не появился слуга.

Иви дождалась, когда молодой человек вывезет кресло мадам Арду из комнаты, и снова обратилась к фотографиям и картинам. Возможно, она видела их в последний раз, и она хотела все хорошенько запомнить. Элизабет — юная жена. Элизабет — молодая мать. Элизабет в мраморе. Иви взяла каменную голову в руки. Даже старомодная прическа, не могла разрушить впечатления о совершенстве и красоте этого лица. Держа мраморную голову на вытянутой руке, она несколько раз повернула ее, чтобы увидеть с разных точек зрения.

И вдруг… вдруг один квадратик мозаики-головоломки встал на свое место.

16

Иви почти бегом бросилась в свою комнату, вытащила папку с вырезками и нашла ту, в которой рассказывалось о похищении. Между повествованием мадам Арду пятидесятилетней давности и нынешним почти не было разницы. Она повторила свою историю слово в слово, будто заучила ее наизусть. Ничего нового. Вопросы оставались без ответа, и у Иви появилось неприятное чувство, что ее провели: ей позволили взять интервью, в котором мадам Арду хотела продемонстрировать, что за полвека ничего не изменилось.

Девушка вздохнула, подошла к окну и выглянула на улицу. Вдалеке среди голых деревьев снова виднелась одинокая фигура. Теперь она знала, что это был Жан-Клод Шамо. Она вдруг ощутила непреодолимое желание оказаться рядом с ним, услышать его голос, почувствовать вкус его губ.

Иви спрятала бумаги, чтобы их не заметила горничная и вышла на улицу. Адвоката нигде не было, и она пошла куда глаза глядят, изредка оборачиваясь, чтобы не терять дом из виду. Иви не боялась, что заблудится. Было страшно холодно, руки в перчатках, которые она сунула в карманы пальто, горели, но она не сдавалась, — ей необходимо было найти Шамо. Только он мог заставить старуху говорить, или мог рассказать что-то сам.

Запыхавшись, девушка остановилась отдохнуть у дерева и вдруг услышала голос:

— Вас зовут Иви? — Он сделал ударение на последнем слоге.

В нескольких шагах стоял Он — высокий, красивый, с темными глазами, которые жгли ее взглядом.

— Иви.

— Иви. А я Жан-Клод.

— Приятно познакомиться. Причем в третий раз.

Он подошел, обнял и поцеловал в губы. Холодная кожа и горячее дыхание, жар страсти. Иви вся дрожала. Также внезапно Жан-Клод отошел, не отрывая от нее глаз.

— Вы ее внук, верно? — спросила она хрипло.

— Да. А как вы догадались?

— Профиль. И поэтому вы все время надевали шляпу?

— Да. Я не хотел, чтобы вы узнали, что я член семьи. Моя мать была ее единственным ребенком. Я очень люблю бабушку, и не хочу, чтобы она страдала только потому, что вам нужно написать сенсационную статью.

— Интервью закончено. Там нет сенсаций, хотя статью в общем-то можно публиковать.

— Что вы имеете в виду?

— Она рассказала точно то, что говорила пятьдесят лет назад, — пожала плечами Иви.

— И вас это удивляет? Но правда не меняется с годами.

— Наверное. — Иви опять сунула руки в карманы. Ей хотелось, чтобы он снова поцеловал ее, а не рассуждал об интервью, ведь она все равно не могла сказать ему то, что думает.

— Наверное? А чего вы ждали?

— Если честно, я думала, что она расскажет какие-то детали, о которых не говорила полиции.

— У моей бабушки отличная память.

— Или она перечитала свои предыдущие ответы.

— Вы ставите под сомнение честность старой женщины, которой пришлось всю жизнь страдать?

— Простите, я не хотела обидеть или рассердить вас. Я просто чувствую, что здесь что-то не так.

— Я вас не понимаю.

— Поверьте мне, Жан-Клод, я не хочу причинять никому боль. Просто я чувствую — вот здесь, — она прижала руку к сердцу, — что ваша бабушка кого-то защищает.

— Ха! Защищает! Да они все умерли. Не осталось никого, кого она могла бы защищать.

— Возможно, я ошибаюсь, — просто ответила Иви.

— Дед умер так давно, что я даже не помню его. Его родители ушли в мир иной еще раньше. Моя мать была младенцем, когда все это случилось, и умерла, когда я был ребенком. Теперь нет даже милой Наннет. Так что защищать некого.

— Но почему исчезло ожерелье?

— Потому что кто-то из этих негодяев отдал его своей подружке.

— Но похитителей было трое.

— Они разделили его между тремя девками.

— Это бессмысленно, Жан-Клод. Получается, что они похитили одну из самых богатых женщин в мире и не получили с этого ни цента.