Зашла Хава, чтобы спросить меня, не рехнулся ли я окончательно. Человек с температурой сорок бежит посреди ночи, раздетый, чтобы усесться в комнате секретариата? Что это? Разве я мальчишка? Где же мой разум?

Я предложил ей выпить со мной чаю и терпеливо возразил по каждому пункту. Сейчас не середина ночи, а половина восьмого утра. Температура у меня спала, и чувствую я себя совсем неплохо. Да и не бежал я сюда раздетым, а оделся потеплее и шагал медленно. Я должен выполнять свои обязанности. Что до моего разума, то он и вправду не так уж блестящ.

— Послушай, Срулик, а тебе ведь здесь очень даже нравится, а? Сидеть, как король, во вращающемся кресле Иолека, за его письменным столом? Перебирать его бумаги? Тебе ведь это нравится, верно?

Глаза ее вдруг сверкнули сдерживаемой злостью; вот она уже и убеждена в том, что ей удалось обнаружить во мне маленькую слабость. Я уже не ангел Божий. Проявилась во мне этакая слабинка, которую Хава тут же берет на заметку и заносит в досье, чтобы однажды использовать против меня.

— Как он себя чувствует? — поинтересовался я. — Как прошла ночь?

— Он чудовище, — выпалила она с отвращением. — Представь себе: первым делом поутру требует, чтобы я доставила ему Римону с этим ее насекомым. Чтобы утром у него было общество. И в самом деле, еще немного — и я приведу к нему этих двоих. А почему бы и нет? По мне, пусть устроят ему художественное представление. Мне безразлично. Пусть этот таракан сыграет, дебилка станцует, а в конце убийца прочтет лекцию, подводящую итоги. На здоровье! Вот только возьму свою пижаму, зубную щетку и уберусь оттуда. Еще сегодня.

— Хава, — попытался я остановить ее, но она меня перебила:

— К тебе. Примешь меня? — И вновь на ее лице появилось выражение девочки-старушки, веселость которой вот-вот готова перейти в плач. — Примешь меня?

Боже праведный, подумал я, но ответил:

— Да.

— Ты чудесный человек. Исключительная личность. Я всю ночь глаз не сомкнула, думала о тебе и об Иони. Думала, есть ли в целом мире хоть кто-нибудь еще, кроме меня, кто и вправду хочет, чтобы Иони вернулся, и пытается спасти его. Так это только ты. Все остальные — убийцы, все остальные надеются, что больше никогда не увидят его. И не спорь со мной. Вместо того чтобы спорить, лучше бы ты прямо этим утром сделал заявление для прессы и для радио. Скажи неправду. Напиши, что жена его в сумасшедшем доме. Напиши, что мать его при смерти. Солги. Самое лучшее, объяви, что отец его уже умер и пусть он поскорее возвращается на похороны. Быть может, это вернет его домой. И пусть это прозвучит и по радио.

— Хава, — сказал я с настойчивостью мне не свойственной, — все это глупые разговоры. Я должен просить, чтобы ты оставила меня в одиночестве. Извини. Ступай домой. Либо иди работать. Здесь ты мне не помощница.

Я сказал это, ожидая, что в ответ последует извержение огня и серы.

Но, к моему изумлению, она немедленно подчинилась. Поднялась, умоляя, чтобы я не сердился, чтобы тут же забыл о ее несдержанности. Заверила, что полагается на меня и верит мне, «как ангелу небесному». И еще пообещала, что принесет мне сюда, в секретариат, мощный электрообогреватель. И взяла с меня клятву, что я не перестану принимать таблетки аспирина. Я пообещал. На пороге она проговорила скороговоркой:

— Мой дорогой.

Вот это она сказала зря. Нельзя со мной так говорить. После тысячи лет покоя. Так со мной не говорят.

Как только она оставила меня наедине с самим собой, я пришел в ужас: неужто я вправду пригласил ее поселиться в моей квартире? И что будет, если она так и поступит? Не сошел ли я с ума? Что я буду с ней делать? Что скажет Иолек? Что скажет весь кибуц? Что обо мне подумает П.? Безумие.

Но, так или иначе, предаваться размышлениям и раскаянию мне довелось недолго. Спустя несколько минут у здания секретариата остановилась полицейская машина. В комнату вошли офицер и сержант и спросили секретаря кибуца.

— Секретарь болен, — сказал я.

— Но дело срочное, — настаивал офицер. — Кто выполняет его обязанности?

— Прошу прощения. Это я. Я имел в виду предыдущего секретаря кибуца — он болен. А я новый секретарь.

Итак, им предстоит побеседовать со мной, а также с членами семьи того парня, что исчез. Вчера в субботу был задержан молодой человек, бродивший без всякой цели по берегу моря в Атлите. Но выяснилось, что он к этому делу отношения не имеет. В полицейском участке Ашкелона есть запись о том, что неизвестный провел полночи под навесом на автобусной остановке. Пока подъехала патрульная машина, его и след простыл. А вчера и нынешним утром мы прочесывали развалины арабской деревни Шейх-Дахр. Помнится, месяц-другой назад кто-то из вас обнаружил там признаки жизни? Но ведь это было довольно давно. Что сейчас необходимо, так это полные и точные данные. Каков фон происшествия? Конфликт в семье? Душевное расстройство? Иные проблемы? Бывало ли в прошлом — как бы это выразиться? — что этот парень исчезал подобным образом? Откуда взялось оружие, которое он захватил с собой? Можно ли получить хорошие фотографии, на которых четко видно его лицо? Есть ли у него особые отличительные приметы? Во что он был одет, когда уходил? Что именно он взял с собой? Есть ли у него враги — здесь, в кибуце, и в других местах? Можно ли подготовить список с адресами его друзей, родственников, знакомых, всех, у кого он мог бы найти приют и убежище? Есть ли у него заграничный паспорт? Есть ли у него родственники за границей?

Я встал и открыл окно. Острый, холодный воздух проник в комнату. Я попросил проходившего мимо Уди, чтобы разыскал Римону и прислал ее ко мне, в секретариат. Особо подчеркнул: только Римону. До ее прихода я попытался, насколько хватило моих возможностей, ответить на некоторые из предложенных вопросов. Сержант все записывал. А офицер сообщил:

— Только для вашего сведения. Утром мы получили срочную телефонограмму. Из канцелярии министра обороны. Секретарь господина Эшкола по военным делам лично просил нас, чтобы мы отнеслись к этому делу с исключительным вниманием. Я так понимаю, что отец этого парня был в свое время членом Кнесета? И дружен со многими государственными деятелями?

— Большое вам спасибо, — сказал я, — вы и без всяких телефонограмм наверняка сделали бы все возможное.

Сержант продолжал записывать мои ответы, пока не появилась Римона — красивая, медлительная, тоненькая, на лице беспричинная осенняя улыбка, никому из нас не предназначенная, темные глаза блестят, светлые волосы убраны под косынку. Она помогла мне угостить двух полицейских кофе. С календаря на стене смотрели на нас горы, долина, оливковые деревья, петляющая тропка. Римона заметила, что календарь висит косо, поправила его и уселась напротив. Похоже, ее ответы произвели на гостей несколько странное впечатление.

— Лифшиц Римона?

— Да, это я, — улыбнулась она удивленно, словно изумляясь тому, как это стало им известно.

— Очень приятно. Я — инспектор Бехор. А там сидит сержант Яков. Примите наши соболезнования, но мы постараемся как можно скорее принести хорошие новости. Вы ведь не возражаете, если мы зададим вам несколько вопросов? И сержант Яков их запишет?

— Спасибо, что пришли меня навестить и что выразили мне соболезнование. Но проблемы-то в основном у Ионатана, которого сейчас нет дома. Да и с Азарией не все ладно.

— Азария? Кто это — Азария?

— Друг Иони и мой. Нас трое.

— Что это значит — трое?

— Нас трое. Друзей.

— Пожалуйста, госпожа Лифшиц, постарайтесь отвечать поточнее, и только по сути дела, лишь так мы сможем помочь вам наилучшим образом и обеспокоим вас как можно меньше.

— Все мне тут помогают. Все здесь хорошие. И Срулик, и вы, и Яков. Но зима так и так закончилась, и теперь начнется весна.

— Хорошо. Я прочитаю то, что у нас записано, а затем Яков запишет то, что вы сочтете нужным добавить. Вы можете прервать меня посередине, если заметите неточности.

Римона неспешно улыбнулась картинке на календаре, и я вдруг вспомнил, как она однажды сказала мне во время совместного нашего дежурства в столовой, что не стоит мне грустить, ибо все меняется к лучшему.