— Двинулись, — сказал Ионатан, брезгливо отодвигая тыльной стороной руки чашку с кофейной гущей на дне. — Пошли. Прямо в гараж. Ты кончил пить?

В ответ Азария Гитлин рванулся со своего места и разразился потоком нервных извинений:

— Я уже давно кончил. Я полностью готов. Я в твоем распоряжении.

И тут же сообщил Ионатану свои имя и фамилию, добавив, что вчера он узнал от Иолека, секретаря кибуца, как зовут Ионатана, а также то, что Хава и Иолек — его мать и отец. И даже привел к случаю какую-то короткую поговорку.

— Сюда, — сказал Ионатан, — и будь осторожен, не упади. Ступеньки скользкие.

— В силу природы вещей, — произнес Азария, — нет и не может быть ничего случайного. Все продиктовано необходимостью и законами природы. Даже возможность споткнуться и упасть.

Ионатан молчал. Он не любил слов и не доверял им. В глубине души он всегда знал, что большинству людей необходимо гораздо больше любви, чем им удается получить. Потому-то прилагают они любые усилия, пусть даже смешные или странные, чтобы с помощью слов завязать отношения, сблизиться с незнакомыми людьми. Так брошенная, вымокшая собачонка, подумал Ионатан, виляет не только хвостом, но едва ли не всем своим тельцем, стремясь понравиться тебе и добиться от тебя ласки. Но какая уж тут ласка… Жаль твоих усилий, дружок.

Это сравнение, едва мелькнув в его голове, тут же потускнело и исчезло, потому что голова у него была тяжелой. Он все еще надеялся, доставив парня в гараж, вернуться домой и улечься в постель — поболеть.

Пока они шли мимо складов и навесов, перешагивая через лужи и утопая в грязи, парень не переставая сыпал словами. И хотя Ионатан отгородился от него молчанием, один раз он все-таки превозмог себя и задал парню два вопроса: родился ли тот в Эрец-Исраэль и случалось ли ему когда-нибудь заниматься мотором трактора «Катерпиллер Д-6» или, по крайней мере, видеть этот мотор вблизи?

На оба вопроса ответ был отрицательным. Нет, он родился в галуте(Ионатан слегка удивился, что парень употребил старинное слово «галут», означавшее изгнание, вместо того, чтобы просто сказать «за границей» или назвать страну, в которой родился). И трактор ему, Азарии, не знаком. Ну и что же? Он считает, на основании своего опыта, что все двигатели в мире, как бы они ни отличались друг от друга, родственники. И тот, кто сумел в совершенстве разобраться в одном из них, сможет без труда справиться со всеми. Перст судьбы настигает всех без различия, будь ты человек или червь. Есть такая поговорка. Так ответил Азария Гитлин. А Ионатан про себя удивился, откуда отец выкопал эту странную личность.

Холод забирался под одежду и пробирал до костей. Жестяные стены ангара, где стояли трактора, только усиливали ощущение холода. Каждое прикосновение к жести или другой металлической поверхности воспринималось как ожог. Пол ангара покрывало загустевшее машинное масло. Во всех углах — плесень, пыль, грязь… И всюду: в углах, под громыхающей крышей, меж ящиками и сундуками и даже под колесами машин — сотканные целым выводком пауков сооружения, похожие на перевернутые башни кафедральных соборов. Рабочие инструменты, словно кто-то расшвырял их в порыве гнева, были раскиданы вокруг желтого трактора с развороченными внутренностями. Машина была в черных пятнах грязи и масла. Тут и там — на сиденье водителя с расползающейся обивкой, меж цепями и гусеницами, в складках отброшенного в сторону чехла — валялись гаечные ключи разных размеров, отвертки, гайки, металлические стержни, а на полу стояла пивная бутылка, до половины наполненная какой-то заплесневевшей жидкостью, были разбросаны резиновые приводные ремни, обрывки мешковины, ржавые зубчатые колеса. Над всем этим витал едкий запах химических испарений от смазочных масел, обуглившейся резины, солярки и керосина. Место это было запущено до последней степени. Ионатан, которого каждое утреннее посещение гаража приводило в мрачное расположение духа, стоял там, сердитый и упрямый, глядя на трактор и нового парня, по-петушиному прыгающего в своей чистой одежде вокруг машины. Наконец тот остановился у капота будто изготовившись для торжественной фотосъемки, и с воодушевлением выпалил:

— Новое время, новое место, и я здесь новый работник. Всякое начало — это новое рождение, между тем как завершение, любое завершение, всегда несет в себе дух смерти. Мы всё должны принимать спокойно, с легким сердцем, потому что судьба во всех своих обличьях всегда есть следствие извечной предопределенности, подобно тому как суть треугольника требует, чтобы сумма всех его трех углов всегда равнялась сумме двух прямых углов. Если ты, Ионатан, хотя бы мгновение подумаешь над этой идеей, то, к собственному удивлению, обнаружишь, что в ней скрыта истина, и стоит принять эту идею, как наступает ни с чем не сравнимое внутреннее равновесие: все принять, все расшифровать и наслаждаться душевным покоем. Однако я должен признаться, что развил эту идею вслед за философом Спинозой. Впрочем, сам Спиноза по профессии был шлифовщиком алмазов. Вот я и поделился с тобой вкратце тем, каких взглядов придерживаюсь. А каковы твои взгляды, Ионатан?

— Я, — произнес Ионатан рассеянно и так же рассеянно пнул ногой пустую жестянку из-под машинного масла, — я загибаюсь от холода и вот-вот заболею. Что до меня, так сейчас стоило бы плеснуть чуток бензина под бочку из-под солярки, бросить горящую спичку и сжечь раз и навсегда всю эту мерзость — гараж со всеми машинами, чтобы прогреть немного кости… Взгляни-ка — это наш пациент. Приложив некоторые усилия, его можно завести, но спустя две-три минуты он заглохнет. Спросишь меня почему? А я не знаю почему. Быть может, ты знаешь? А я что? Ночью мне под дверь сунули записку, в которой говорилось, что утром надо взять в гараж нового механика, живущего в парикмахерской, рядом с Болонези. Если ты механик, то погляди, что с этим трактором такое, а я покамест присяду и отдохну.

Азария Гитлин преисполнился энтузиазмом: кончиками пальцев прихватил он складки на брюках и подтянул штанины кверху движением, которое напомнило Ионатану виденных им в кино манекенщиц, придерживающих шлейф платья. Затем с превеликой осторожностью парень взобрался на гусеницу и принялся пристально рассматривать внутренности двигателя. Не поворачивая головы в сторону Ионатана, задал Азария два-три простых вопроса и получил четкий ответ. А затем прозвучал еще один вопрос, на который Ионатан, сидевший на перевернутом ящике, отреагировал так:

— Если бы я это знал, ты бы мне вообще не понадобился.

Азария Гитлин ничуть не обиделся, а закивал, словно с пониманием относился к сомнениям собеседника. Обронив какое-то туманное замечание о том, что и в сугубо технических областях важна творческая интуиция, он стал старательно разогревать дыханием кончики своих музыкальных пальцев.

— Ну что? — произнес Ионатан равнодушно.

И тут, к своему удивлению, он увидел, как внезапно на лице парня появилось выражение приветливости, лицо прямо-таки засветилось теплотой и симпатией. К кому относилась симпатия, к нему, к поломанному трактору или к самому парню, — этого Ионатан решить не смог.

— У меня огромная просьба, — сказал Азария весело.

— Да?

— Если тебе нетрудно, заведи его, пожалуйста. Я должен послушать. Послушать и поглядеть. А там посмотрим, к каким выводам удастся прийти.

Первоначальные сомнения Ионатана лишь усилились и превратились в подозрения. Но, несмотря на это, он, не спеша взобравшись на место водителя, сел и попытался запустить двигатель, но из-за жуткого холода вынужден был повторить попытку чуть ли не пять раз. Прерывистое покашливание превратилось в слитный хриплый рев, нарастающий с каждым оборотом и ставший в конце концов оглушительным. Тяжелая машина начала дрожать, вибрировать, затряслась на месте, словно изо всех сил пыталась сдержать некую таящуюся в ней темную страсть.

Со всей возможной осторожностью и опаской, стараясь сохранить чистой свою одежду, спустился Азария с гусеницы и встал поодаль от трактора. Как художник, отошедший в дальний угол своего ателье, чтобы взгляд его охватил все в целом, выбрал Азария самый дальний угол гаража, возле бочек с маслом и соляркой, среди грязных метелок и сваленных в кучу старых пружин. Там стоял он, закрыв глаза, изображая полную сосредоточенность, и вслушивался в урчание мотора, как будто далекий хор исполнял для него мадригал и ему поручено было уловить среди множества голосов единственный фальшивый.