Затем Рамон подошел ко мне вплотную. Он наклонился, чтобы рассмотреть меня вблизи. Казалось, ему было смешно.

– Не затягивай так сильно, – сказал он. – Потихоньку. Она и так уже вся синяя.

С этими словами он ударил меня кулаком прямо в лицо. Я услышала, как хрустнул мой нос. Следующим ударом он вышиб мне несколько зубов. Это у него кастет был?

Когда я пришла в себя, на мне не было ни брюк, ни трусов. Руки мне связали за спиной. Рубашка была расстегнута, груди вытащили из лифчика. Я лежала на голой, утрамбованной земле. Меня изнасиловали, и явно не раз. Но было и еще кое-что похуже: мне было больно и трудно дышать.

Место это напоминало подвал. Когда Рамон увидел, что я очнулась, он схватил какую-то доску и ударил меня по голове.

Когда я опять пришла в себя, меня как будто кто-то тряс. Это на мне лежал какой-то мужик и трахал меня. Лица его я не видела. Когда он вышел, тут же навалился другой. Но не это было самым страшным. Я чуяла запах крови, и вовсе не из-за месячных, а потому что у меня была разбита голова.

Я хотела спросить у одного из трахавших меня парней, который час, но поняла, что мне заткнули рот кляпом. Меня уложили на что-то вроде матраса, руки подняли над головой и привязали к крюкам, вделанным в стену, а ноги – к вбитым в землю колышкам. Порой у меня темнело в глазах. Я чувствовала, как во рту перекатываются осколки зубов; мне удалось прижать их языком к щеке, чтобы не проглотить. Тут появился Рамон и стал избивать меня палкой. К счастью, он ее в конце концов сломал.

Позднее, с трудом разлепив один глаз, я спросила себя, не умерла ли я. Я не двигалась, боясь, что, если шелохнусь, со мной случится неладное. Или я просто развалюсь на куски, или разозлю Рамона, если он где-то поблизости. Я так теперь его боялась! Дрожала всем телом при одной мысли о нем. Одновременно у меня было такое чувство, словно меня ошпарили, погрузив в кастрюлю с кипятком. Мне не просто трудно было дышать – каждый вздох причинял такую боль, что вы и представить себе не можете. Я услышала стон – и не сразу поняла, что стонать, кроме меня, некому. Рамон превратил меня в кровавое месиво. Когда он вновь склонился надо мной и спросил, не нужно ли мне чего, я заметила у него в руках новую палку, а точнее, узловатую трость. Это было так страшно, что я снова потеряла сознание.

А потом я обнаружила, что сижу на земле, в углу, словно боксер на ринге, отправленный в нокаут, только табуретки подо мной не было. Или как мешок грязного белья, как тряпичная кукла в человеческий рост.

Мои ноги лежали передо мной, раскинутые под прямым углом, черные от грязи, все в красных полосах, кожа на них, прежде такая белая и нежная, была изодрана и покрыта синяками. Руки неподвижно висели вдоль тела. Правое запястье распухло так, что увеличилось в размере вдвое. Видела я только одним глазом. К тому же я вся была в крови. Я была буквально залита ею.

Меня вновь начала бить дрожь.

Фрэнк рыл яму у противоположной стены. За ним следили два парня. Но это зрелище меня не заинтересовало.

Мне хотелось лечь. Но что-то держало меня за шею, не давая голове отодвинуться от стены. Ноги у меня заледенели. Я попыталась пошевелить руками. Это мне не удалось. Мне захотелось заплакать. Но я уже не знала, как это делается. Так или иначе, я уже была на пути в мир иной. Я чувствовала, что жить мне осталось недолго.

Рамон схватил меня за волосы и сказал, что я далеко не в лучшем виде. В наказание он ударил меня по голове ведерком для угля. А я… я даже не смогла поднять руки, чтобы хоть как-то защититься.

Натан

Это было настоящее людское море. Ходили слухи, что нас здесь собралось триста тысяч. Повсюду, насколько хватало глаз, – демонстранты, демонстранты, демонстранты… Сотни флагов и транспарантов трепетали на фоне чистейшего голубого неба. Прекрасное летнее утро. Прекрасное во всех отношениях. Взобравшись на фонарный столб и приложив руку козырьком к глазам, я смотрел вдаль и чувствовал, что стал очень впечатлителен.

Ну что сказать? На меня действовало это великое скопление народа. Эти тысячи и тысячи мужчин и женщин. Они все были настроены воинственно.

Я ощущал эти волны энергии, этот электрический ток…

Кого тут только не было: сотни организаций на любой вкус, более или менее значит тельных, с более или менее спорными программами. Был один пункт, по которому их взгляды совпадали: мир, такой, каким он был, им не нравился. И они пришли сегодня, чтобы заявить об этом во всеуслышание. Каждый на свой лад.

Я ощущал эту общую волю, я чувствовал, что индивидуальная воля каждого участника демонстрации прибавлялась ко всем остальным. То была воля людей, которым надоело, что их обманывают. И я подумал, что это в любом случае здорово. По крайней мере, это было нечто значительное.

Я жалел, что Мэри-Джо не было с нами. Ей надо было бы тоже почувствовать это. Увидеть людей, не склонявших покорно головы. И я могу сказать, что приводившая их в движение энергия, противостояние инерции и безволию, серости и всеобщему хаосу… не знаю, мне казалось, что это стоило нескольких разбитых витрин. И даже большего. Внезапно я ощутил, что это нечто бесценное! Думайте обо мне что хотите.

Я соскользнул со своего наблюдательного пункта и попытался дозвониться до Мэри-Джо. Безрезультатно. Я недоуменно поморщился.

Крис посмотрела на меня и не без иронии спросила:

– Что происходит с Мэри-Джо? Дело пахнет керосином?

– С чего бы? А тебя что, это интересует? – спросил я резко.

Зная Крис, я тотчас же спохватился. Не стоило так огрызаться. Я не забыл, что нас ожидают весьма суровые испытания, несмотря на то что искра всеобщего воодушевления запала и мне в душу. Испытания, в ходе которых нам надо сплотиться как можно теснее, а не подставлять друг другу подножки. Поэтому я собирался не спускать с Крис глаз и постоянно охлаждать ее пыл. Не время было подливать масло в огонь, я не хотел ссориться на дорожку.

– С Мэри-Джо не все в порядке, – добавил я. – Ты права. У нас с ней, что скрывать, возникла одна проблема по части взаимопонимания. И с тех пор от нее нет вестей.

– Что же это за проблема по части взаимопонимания?

– Ну… небольшое недоразумение… Ужасная глупость, представь себе… Из-за Паулы. Жуткая нелепость.

Крис с интересом взглянула на меня.

– В общем, – продолжал я, – так получилось, что Паула живет у меня. Но я с ней не сплю.

– Конечно же не спишь.

– Черт! Конечно не сплю! Я не псих! Я ничего с ней не делаю! Она забавляется тем, что меняет мебель. Ну и что? Что плохого в том, что ей нравится менять мебель? Ведь есть же вещи куда более важные, тебе не кажется?

Колонна наконец-то тронулась в путь. Перед нами простиралась пустынная улица, на тротуарах лежали равнодушные тени платанов. Улица была готова принять нас. Все машины исчезли, и она казалась тихой и очень длинной, с этими ее равнодушными платанами. Зловеще тихой.

Крис шла рядом со мной. Прекрасно. Вольф шел впереди. Еще лучше!

– Короче говоря, у Мэри-Джо крыша поехала, – продолжал я, – она вообразила невесть что!

– Понимаю, понимаю…

– Бог знает что она может себе вообразить! И что она собирается мне устроить! И это в тот момент, когда во мне происходят большие перемены. Я не шучу, Крис. Я нахожусь на перепутье. И очень бы хотелось знать, куда это меня заведет.

– Научись приспосабливаться к ситуации. Последуй моему совету.

Кто-то принялся выкрикивать в мегафон лозунги, и толпа хором подхватила их. Мы как раз двигались по направлению к кварталу, где располагались банки. Соседние улицы уже были перекрыты полицией. В голубом небе жужжали вертолеты, мрачные и грозные, как осы. Я украдкой наблюдал за Крис. Может быть, она? Или Паула? Или Мэри-Джо? А может, Четвертый Всадник?

В последнее время банки вели себя далеко не лучшим образом. Финансовые скандалы, отмывание денег, офшоры, тайные счета, помощь военным хунтам, – короче говоря, список был длинный. Деревянные щиты были сорваны, и стекла разлетелись вдребезги. Как говорит Мэри-Джо, что посеешь – то и пожнешь.