Похоже, у Элен Грибич был всего один кумир – Катрин Милле. Она восхищалась ею и как писателем тоже, а это уже тяжелый случай. Да уж, Элен Грибич. Трахалась она со всеми подряд как одержимая.

Я сказала ей, что я об этом думаю. О Катрин Милле. Не бог весть что вообще-то.

– Я готова говорить о литературе, но всему есть предел, – заявила я Элен Грибич в ответ на ее рассуждения о «белой» манере письма. [29]– Не говори мне ничего о «белой» манере письма, если она на самом деле карамельно-розовая. Ты что, дальтоник, что ли? Ты позволяешь так себя поиметь, в твоем-то возрасте?

Мы завершили беседу в кафетерии, где я в самоубийственном порыве заказала банановый десерт. Я накинулась на него, криво ухмыляясь, на глазах у всех, под сочувственные взгляды. Элен Грибич тем временем говорила, что перетрахаться за один вечер с двадцатью мужиками – это для нее способ отстаивания своих прав как женщины. Я чувствовала, что меня вот-вот хватит солнечный удар.

А потом она произнесла одно имя.

Я подняла на нее глаза и попросила повторить еще раз.

Рамон.

– Ну, этот парень с забавным членом, – уточнила она.

– Но не таким уж противным, скажем прямо. – Это замечание расположило ее ко мне.

От перевозбуждения я даже угостила ее выпивкой.

Итак, Рамон… И это после всей беготни! Вот это да! Вот уж твою мать так твою мать!

– Я полагаю, Элен, ты говорила про Рамона с моим мужем?

– А что? Не надо было?

Я накрыла руку Элен своей, чтобы она от меня не сбежала, и зажмурилась. После секундного размышления я спросила:

– А что было между Дженнифер Бреннен и Рамоном? Какие у них были отношения?

В этот миг на лице Элен Грибич засияла восхитительная улыбка. Будь у меня фотоаппарат, я бы ее щелкнула и вставила фото в рамочку.

– Ну, рассказывай, красотка.

– Я бы сказала, что отношения у них были так себе. Он терпеть не мог платить за то, чтобы с ней трахаться. Это его страшно бесило. А Дженнифер никогда не делала этого даром. Даже слышать об этом не хотела. Рамон от этого просто сатанел.

Я опрометью бросилась в туалет. Ослепительный свет, снизошедший на меня с небес, подействовал на мочевой пузырь.

Я дала. Элен свою визитку на случай, если у нее возникнут затруднения с полицией. Задержала ее руку в своей, улыбаясь, так что она смутилась и занервничала. Я смотрела ей вслед. Я испытывала к ней почти что нежность. Над головой у нее в небе розовели перистые облака, ее ноги легко касались мягкой травы. Интересно, какое же удовольствие, по ее мнению, испытываешь, когда потрахаешься с одним. Я чуть не окликнула ее, чтобы спросить об этом.

Я вновь опустилась на стул. Нет, ну надо же! Столько времени угробила, столько усилий! А он жил и живет этажом ниже! Я сказала себе: «Позвони Натану». И опять задумалась над тем, что произошло с нами обоими… А ведь я уже забыла об этом. И вот снова почувствовала себя убитой.

Потом я огляделась в надежде увидеть Фрэнка. Но в зале было пусто. Забытая им куртка болталась на вешалке, на одном из крючков, такая жалкая, будто изможденное, всеми брошенное человеческое тело. Вообразите, в каком я была состоянии, если я вдруг прижалась губами к оконному стеклу. Иногда я бываю полубезумной. На другой стороне улицы кто-то орал в мегафон. Кажется, где-то что-то горело. Целую неделю полиция пыталась сцапать банду, которая поджигала машины, просто чтобы всех достать. Подозревали школьников. Детей, выросших на гормонах роста, которые содержатся в бифштексах. Кстати, эти детки еще насиловали учительниц и жестоко избивали учителей.

Ужас!

Я быстро пошла к выходу и тотчас же попала в толпу: на улице митинговали студенты. Тут я вспомнила, что на рассвете за мной собирался заехать Натан, чтобы взять с собой на эту пресловутую демонстрацию. Как будто нам без того не хватало бардака. Однако погода была как на заказ.

Фрэнк принимал ванну. Сидел сонный и улыбался. Вероятно, он все еще пребывал в уверенности, что переживает последние спокойные мгновения в этом мире, и был намерен воспользоваться ими по полной.

Я уселась на край ванны.

– Фрэнк, я так рада, что ты здесь, – прошептала я.

Он открыл глаза и добродушно на меня посмотрел:

– Хочешь сюда?

Нет, я просто хотела ему сказать, как рада, что он дома. Кончиками пальцев я коснулась пышной пены, пузырившейся на поверхности воды.

– Фрэнк, – сказала я, – все будет не так плохо, как ты думаешь.

– О нет, дорогая! Еще как плохо! Не строй себе иллюзий!

– Прежде – да, но не теперь… Да, это было опасно, но раньше…

Он пристально посмотрел на меня и все понял. Понял, что я все разузнала. Он опустил голову.

– Ты не знал, – поддразнила я его, – не знал, что есть на свете полицейский, которому ты можешь доверять? А я к тому же твоя жена… А? Я же твоя жена, разве нет?

– Черт! Мэри-Джо, прекрати! Дай мне полотенце!

– Раз меня больше никто не хочет, что же мне делать? Все-таки я твоя жена.

Я смотрела, как он вылез из ванной. Протянула руку, чтобы дать ему полотенце, но так и не дала. Почему-то мне вдруг вздумалось вытереть его самой. Раньше, в самом начале нашей совместной жизни, я это делала.

– Но… послушай… Что это ты делаешь? – пробормотал он.

– Как что? Вытираю тебя. Что такого?

Мне показалось, что он дрожит. Вот уже несколько лет я не прикасалась к нему, и мне тоже было странно ощущать под рукой его кожу. Ну и вид, наверно, был у нас обоих!

– Успокойся, – сказала я, – мы здесь одни. И я вовсе не собираюсь выставлять нас на посмешище. Не волнуйся!

У меня даже не хватало смелости посмотреть на него. Я уставилась в одну точку в самом центре его груди, где появились седые волоски… а он как будто хотел ускользнуть от меня…

– Может, все еще наладится? – спросил он наконец.

Я опять внимательно взглянула на него, потом протянула ему полотенце, а сама ушла в комнату и растянулась на постели. Все же это лучше, чем выброситься в окно! Я сцепила руки за головой.

Фрэнк вошел в комнату, на ходу застегивая ремень. Лицо у него было обеспокоенное. Но, конечно, вовсе не из-за моих чувств, конечно же нет.

Стоя около кровати, он натянул рубашку и неловко принялся ее застегивать. В окне за его спиной темнело.

– Фрэнк, ты смотришь на меня так, будто боишься. Могу я узнать почему?

Он нахмурился.

– Ладно, проехали, – сказала я, поднялась с кровати и вышла из комнаты.

Я как раз набирала номер Риты, когда он подошел ко мне сзади.

– Нет, Мэри-Джо, ну что ты дурака валяешь? – спросил он. – Ты это нарочно?

Я повесила трубку.

– Ну что еще? Чего тебе надо? ~ с тяжким вздохом спросила я.

Я попыталась объяснить ему, что в моей жизни не все благополучно, но он словно не слышал. То есть он все время меня перебивал. Он говорил так: «О какой жизни ты говоришь, дурочка несчастная? О тех считанных часах, что нам еще остались?»

Рамон здорово его застращал, можете мне поверить. Я даже и представить себе не могла, до какой степени. Фрэнк просто зеленел от страха при одном упоминании этого имени. Застывал и прислушивался с жуткими гримасами на лице. Метался по комнате из угла в угол, втянув голову в плечи, и твердил без остановки, что я не понимаю, с кем мы имеем дело. С психом. Насильником. Садистом. Настоящим негодяем. Напрасно я твердила Фрэнку, что народ такого сорта – это мой хлеб, что я видала и похлеще, – он только тряс головой, грыз ногти и умолял меня ему поверить.

Когда же я спросила, что же он предлагает, он рухнул в кресло и уставился куда-то в небо, да так и остался сидеть с отвисшей челюстью у раскрытого окна.

– Фрэнк, послушай меня. Все очень просто. Эту ночь он проведет в тюрьме и уже оттуда не выйдет. Я засажу его за решетку, Фрэнк. Это моя работа, я занимаюсь этим ежедневно.

Фрэнк что-то прокудахтал; казалось, он вот-вот заплачет.