* * *
Я захлопнул книгу. Кожаные кресла Лондонской библиотеки начали нагонять на меня сон. Человек, сидевший рядом со мной, уже храпел, распластав литературный журнал у себя на животе. К черту миграцию! — сказал я себе. Я положил стопку книг на стол. Мне хотелось есть.
На улице было холодно, стоял солнечный декабрьский день. Я надеялся напроситься на обед к одному приятелю. Я шел по улице Сент-Джеймс и поравнялся с клубом «Уайте», как вдруг там притормозило такси, и из него вышел человек в пальто с бархатным воротником. Он протянул пару фунтовых бумажек таксисту и направился к ступенькам клуба. У него были густые седые волосы и сплошная сетка кровеносных сосудов на лице — будто на щеки ему натянули прозрачный красный чулок. Это был герцог — я узнал его по фотографиям из прессы.
В тот же миг другой человек — в старой солдатской шинели, в башмаках, зашнурованных обрывками бечевки, на босу ногу — ринулся ему навстречу с заискивающей улыбкой на лице.
— Э… Простите за беспокойство, сэр, — проговорил он с сильным ирландским акцентом. — Я подумал, может быть…
Герцог молча скрылся за дверью клуба.
Я поглядел на бродягу, и тот понимающе подмигнул мне. Над пятнистым черепом развевались жидкие рыжеватые пряди. У него были водянистый просительный взгляд, сфокусированный близко к носу. Лет ему было, наверное, около семидесяти. Оглядев меня, он счел, что не стоит труда клянчить деньги у такого, как я.
— У меня есть идея, — сказал я ему.
— Да, командир?
— Вы ведь человек странствующий, верно?
— Весь мир изъездил, командир.
— Ну так вот: если вы согласитесь рассказать мне о ваших путешествиях, я с удовольствием угощу вас обедом.
— А я с радостью соглашусь.
Мы завернули за угол и дошли до битком набитого недорогого итальянского ресторана на Джермин-стрит. Там был один свободный столик.
Я не стал предлагать ему снять шинель, опасаясь того, что может обнаружиться под ней. Запах от него исходил неописуемый. Две хорошенькие секретарши попятились от нас, подбирая юбки, словно ожидая нашествия блох.
— Что будете есть?
— Э… А вы что будете?
— Не стесняйтесь, — сказал я. — Заказывайте все, что хотите.
Он проглядел меню, держа его вверх ногами с уверенным видом завсегдатая, который чувствует себя обязанным свериться с plat dujour [71].
— Бифштекс с жареной картошкой! — сказал он.
Официантка прекратила покусывать кончик карандаша и бросила страдальческий взгляд на секретарш.
— Задок или филей? — спросила она.
— Как вам угодно, — ответил бродяга.
— Два филея, — уточнил я. — Один средний. Один средний с кровью.
Он утолил жажду пивом, однако его ум был загипнотизирован предвкушением еды, и из уголков рта уже потекли слюнки.
Я знал, что у бродяг имеется особая методика, что они регулярно наведываются к одним и тем же полюбившимся мусорным ящикам. А в чем, спросил я его, заключается его метод попрошайничать около лондонских клубов?
Он на минутку задумался, а потом ответил, что лучшее место — это «Атенеум». Среди его членов еще остались религиозные джентльмены.
— Да, — задумчиво произнес он. — Там обычно можно и шиллинг выпросить у какого-нибудь епископа.
Вторым по счету «рыбным» местом в прежние времена был клуб «Травеллерз». Состоявшие в нем джентльмены, как и он сам, повидали мир.
— Можно сказать, родственные души, — заметил он. — Но теперь… не то… не то…
Теперь «Травеллерз» сильно изменился, не то что раньше. Там собирались люди совсем другого склада.
— Рекламные работники, — сказал он хмуро. — Очень прижимистые, могу вас заверить.
Он добавил, что «Брукс», «Будлз» и «Уайтс» относятся к той же категории. Слишком высокий риск! Или щедрость… или ни шиша!
Бифштекс, когда его принесли, полностью лишил его способности поддерживать беседу. Он набросился на него со слепой яростью, поднес тарелку к лицу, начал слизывать соус, а потом, вспомнив, где находится, снова поставил тарелку на стол.
— Еще порцию? — спросил я.
— Не откажусь, командир, — отозвался бродяга. — Очень любезно с вашей стороны!
Я заказал еще один бифштекс, а он начал рассказывать историю своей жизни. Она стоила внимания! Это была именно такая развернутая повесть, какую я желал услышать: бедная ферма в графстве Голуэй, смерть матери, Ливерпуль, Атлантика, скотные загоны в Чикаго, Австралия, Депрессия, острова Южных морей…
— О-о-о! Вот это место, молодой человек! Та-ити! Ва-инес!
Он высунул язык, провел им по нижней губе.
— Ваинес! — повторил он. — Так там называют женщин… О-о-о! Кра-сотки! Занимался этим, стоя под водопадом!
Секретарши попросили счет и ушли. Я заметил тяжелые челюсти метрдотеля, который сверлил нас враждебным взглядом. Я уже начал опасаться, что сейчас нас вышвырнут.
— Ну, хорошо, — сказал я. — Я хотел бы у вас еще кое-что спросить.
— Да, командир! — отозвался бродяга. Я само внимание.
— Вы бы хотели когда-нибудь вернуться в Ирландию?
— Нет. — Он прикрыл глаза. — Нет, я не хочу туда. Слишком много плохих воспоминаний.
— Ну, а есть ли на свете такое место, которое вы считаете своим «домом»?
— Конечно есть. — Он снова вскинул голову и усмехнулся. — Promenade des anglais [72]в Ницце. Когда-нибудь слышали о нем?
— Приходилось, — ответил я.
Однажды летней ночью, гуляя по Набережной, он разговорился с очень грамотным французским джентльменом. Они не меньше часа обсуждали по-английски международные дела. Затем джентльмен достал из бумажника купюру в 10 тысяч франков — «Старыми, заметьте, старыми!» — и, вручив ему свою визитную карточку, пожелал ему приятного отдыха.
— Тысяча чертей! — прокричал он. — Это был начальник полиции!
Он пытался при любой возможности снова вернуться к этому памятному и самому трогательному эпизоду своей карьеры.
— Да, — хихикал он. — Я стрельнул милостыню у начальника полиции… в Ницце!
Ресторан был уже не таким заполненным. Я заказал бродяге две порции яблочного пирога. От кофе он отказался, объяснив, что у него от кофе брюхо болит. Он рыгнул. Я расплатился.
— Благодарю вас, сэр, — произнес он с видом человека, который закончил давать очередное из множества интервью, назначенных на сегодня. — Надеюсь, вам пригодился мой рассказ.
— Безусловно, — я тоже поблагодарил его.
Он поднялся, но вдруг снова уселся и внимательно на меня посмотрел. Описав внешние события своей жизни, он решил, что не следует уходить, не сказав хотя бы несколько слов о ее внутренней мотивации.
Медленно, очень серьезно, он проговорил:
— Меня будто какая-то сила все тянет и тянет на дорогу. Я как полярная крачка, командир. Это такая птица. Красивая белая птица, которая летит с Северного полюса на Южный полюс, а потом обратно.
36
Дождь лил всю ночь, а утром, когда я выглянул в окно, светило солнце, а от склона горы Либлер, казалось, отслаиваются багровые облака пара.
В десять часов мы с Рольфом отправились на поиски Хромоножки. От Аркадия, с запозданием в три недели, пришло сообщение, чтобы мы ждали его с почтовым самолетом. Важно… опять — «очень важно», чтобы Хромоножка и Титус были на месте.
Над долиной носился лекарственный запах эвкалиптовых костров. Собака завыла, почуяв наше приближение. Люди сушили одеяла.
— Хромоножка! — позвал Рольф, и едва слышный голос отозвался из обветшалого каравана, стоявшего чуть выше, на холме.
— Ах, вот они где! — сказал Рольф.
На караване была сделана краской оптимистичная надпись: «Рекреационный центр». Внутри стоял шаткий пинг-понговый столик без сетки, покрытый пленкой рыжей пыли.
На полу сидело трое величавых стариков — Хромоножка, Алекс и Джошуа — в головных уборах. На Хромоножке была ковбойская шляпа, на Джошуа — бейсбольная кепка, как у янки, а на Алексе — великолепная поношенная «партизанка».