Инга зажмурилась – брызги апельсинового сока попали в глаза. Глаза сразу защипало. Подорвавшись с места, он бросился к ней и зачем-то стал дуть ей в глаз. С ума можно было сойти от такой заботливости!

– Да перестать ты в меня дуть! – пробормотала она, отстраняясь. – И сядь наконец, как нормальный человек, на кровать! И почему ты все время на полу сидишь на корточках? И… и я тебе, между прочим, вопрос задала. А ты на него не ответил.

– Говорю же – через дверь они меня пускать не хотели. Поэтому и пришлось через окно, – терпеливо объяснил Горин и послушно опустился на краешек больничной кровати, отогнув уголок пододеяльника. – Вот. Я теперь нормальный?

– Не знаю, – Инга, к своему удивлению, захотела улыбнуться.

Резкие перепады настроения – первый признак нервного расстройства. И не известно еще, кто из них двоих более ненормальный. Горин, который залез к ней в окно с пакетом апельсинов в зубах, или она сама, которая то плачет, то смеется.

Ужас какой-то.

– У меня такое ощущение, что ты теперь от меня никогда не отстанешь, – сказала она слабым голосом в пустоту.

– Не отстану, – подтвердил он, и не подумав обидеться. – И не рассчитывай. И вообще, с чего это я должен от тебя отстать? Если ты меня не помнишь – это еще не значит, что всего того, что было между нами, не было. Оно было. И поэтому я от тебя никогда и ни за что не отстану. А когда ты все вспомнишь, ты мне еще спасибо скажешь.

– Скажи хоть, как тебя зовут, – обреченно вздохнула Инга.

Он протянул ей дольку апельсина. Поднес к губам. Инга, взбунтовавшись против этого интимного жеста, вырывала дольку у него из рук и донесла до рта самостоятельно.

– Вообще-то меня зовут Андрей. Но ты называешь меня Сергеем.

– Это как это? – она едва не поперхнулась апельсином, услышав такую нелепость. – Если Андреем – то почему Сергеем? Это что за ерунда такая?

– И никакая не ерунда, – довольный произведенным эффектом, Горин улыбался. – Имя Андрей тебе не нравится. Так звали твоего одноклассника, который однажды выдавил тебе на голову целый стержень синих чернил. Знаешь, обыкновенный стержень, который бывает в шариковых ручках. Если из стержня вытащить сам шарик, и потом надавить на него… Не помнишь?

– Да что ты несешь?

Горин в ответ пожал плечами.

– Ты сама рассказывала. Он выдавил тебе на волосы целый стержень чернил, и тебе потом пришлось подстричься коротко-коротко. Отрезать свои длинные косы, потому что отмыть чернила было невозможно. Ты тогда училась во втором классе, и было тебе восемь лет. Ты была очень красивой девочкой, похожей на принцессу. А когда подстриглась, стала похожей на мальчика. С тех пор ты возненавидела этого Андрея и заодно всех Андреев на свете. Поэтому и придумала мне новое имя…

Следующую дольку апельсина он тактично вложил ей в ладонь.

– … Вернее, это я сам его придумал. Когда ты призналась, что ненавидишь всех Андреев на свете. Я предложил тебе звать меня Сергеем. Или по фамилии. Чтобы ты меня не ненавидела.

– Я что, на самом деле такая… странная?

– Ты необыкновенная. Совершенно необыкновенная, – с гордостью завил Горин. Как будто в самом существовании такой вот необыкновенной Инги была его личная заслуга. И добавил: – Ешь апельсин. Зря я, что ли, рисковал здоровьем своих зубов? Пакет, между прочим, тяжелый был. Кило триста. Хотя эта тетка наверняка меня обвесила грамм на двести. Но даже кило сто – это не шутка для зубов, не привыкших к таким нагрузкам. Как ты считаешь?

– Я никак не считаю. Я не пробовала никогда таскать в зубах пакеты с апельсинами. Знаешь, даже в голову не приходило. Хотя, конечно, утверждать с уверенностью я не могу, поскольку не помню…

Ей снова захотелось улыбнуться. Она некоторое время раздумывала над тем, можно или нельзя улыбаться, разговаривая с человеком, который еще пять минут назад вроде бы собирался лишить тебя жизни. Хотя, как выяснилось, вроде бы и не собирался этого делать. Хотя, опять же, еще ничего не известно. Можно или нельзя? Не будет ли эта улыбка первым и очевидным признаком надвигающейся шизофрении? Но потом решила, что долгие и упорные размышления на эту тему сами по себе являются не менее тревожным признаком. Перестала размышлять – и все-таки улыбнулась. Очередную дольку апельсина она взяла из его руки, склонив голову в насмешливом поклоне. Вся эта чепуха, которую он нес, не останавливаясь, на самом деле подействовала на нее как-то успокаивающе. И теперь вдвоем с Гориным, то ли Сергеем, то ли Андреем, ей стало почти уютно.

Как будто они и правда были знакомы давным-давно.

Наверное, правда, подумала Инга, наблюдая за тем, как плавно скользит лунный свет вниз по подоконнику, расстилаясь на плиточном полу ковровой дорожкой. Сама луна уже исчезла из прямоугольника, очерченного оконной рамой, и теперь заглядывала в окна и пугала народ где-то на другом конце земли.

– Послушай, а может быть, ты лунатик? Может, это ты все во сне проделывал? Говорят, лунатики часто во сне по крышам и по карнизам…

– С апельсинами?

– Непременно с апельсинами! Настоящие лунатики – только с апельсинами! А те, что без апельсинов – это неправильные лунатики… А ты – правильный…

– Ага, – с готовностью подтвердил Горин. – Точно, я – правильный лунатик. Правильный и продвинутый, действую в полном соответствии с передовыми технологиями лунатизма… Слушай, а что мы будем делать, если я сейчас вдруг проснусь? Представляешь, как я испугаюсь? Начну кричать, звать на помощь и требовать, чтобы меня отнесли обратно в мою кровать…

– Какой ужас. Лучше не просыпайся, – посоветовала Инга. – Или проснись потом, когда в свою кровать вернешься.

– Ладно, – согласился Горин. – Проснусь потом. Только не в кровати, а в кабинете. В кабинете можно проснуться?

– Можно. Это же твой кабинет. Ты не испугаешься, если в нем проснешься. Может, только удивишься немного.

– Решено. Буду просыпаться в кабинете. Может, ты для верности позвонишь и разбудишь меня, чтобы я не проспал?

– Непременно позвоню. Если только сама не буду спать в это время после бессонной ночи.

– Всегда завидовал тем, кто может себе позволить спать допоздна, – мечтательно вздохнул Горин. – Знаешь, я такая сова.

– Я тоже сова. Кажется, – усмехнулась Инга. За три дня пребывания в больнице она еще ни разу не проснулась к утреннему обходу врачей.

– Сова, сова, – подтвердил Горин. – Такая же, как и я. Знаешь, мы с тобой вообще во многом похожи.

– И в чем же? Расскажи.

– Ну, во-первых… Мы любим апельсины.

После этих слов повисла долгая пауза.

– А во-вторых?

– Во-вторых… Во-вторых – не знаю. Но разве этого не достаточно?

– Ты все-таки странный, – серьезно сказала Инга.

– Я странный, – охотно подтвердил Горин. – А еще я упрямый, как осел. Непробиваемый, как бетонная стена. Наглый, как танк. Не всегда, но очень часто…

– А какие-нибудь положительные качества, кроме самокритичности, у тебя есть? – с усмешкой перебила Инга.

– Есть. Масса положительных качеств. Например, я добрый, как… Как не знаю кто! И надежный. Как… кредитная карточка Сбербанка. Или как лапша Доширак. И даже еще надежнее. И еще я…

– Галантный, как средневековый рыцарь, – подсказала Инга, принимая из его рук последнюю дольку очищенного апельсина.

– И еще я люблю тебя. Знаешь, это самое главное.

Не глядя, он поднялся и отошел, чтобы выбросить в мусорное ведро шкурки от апельсина. Инга нахмурилась. Ну это же надо было так все испортить! Чувство легкости и зыбкое ощущение давней привязанности в миг испарилось, уступив место напряженности и настороженности. Зачем он опять это сказал? И что она теперь должна сказать в ответ на эти слова? Чего он ждет от нее? Ответного признания? Благодарности? Озарения? Или всего сразу?

«Память вернется к вам», – послышался нестройный хор голосов старшего и среднего медицинского персонала. От этого хора Ингу уже тошнило, потому что она улавливала в нем слишком много фальшивых нот. Нет, так дело не пойдет, подумала она, сердитым взглядом наблюдая за тем, как ее посетитель извлекает из пакета еще один апельсин. От расстройства ей даже расхотелось этого апельсина – хотя еще минуту назад она сама собиралась попросить, чтобы он почистил еще один.