Обнаруженная страсть к растворимому кофе в пакетиках показалась ей не слишком аристократичной. Но от этого ее ценность отнюдь не уменьшалась. Пусть кто-то скажет, что это плебейская привычка. Что растворимый кофе – это напиток не богов, а проводников в поездах дальнего следования, дальнобойщиков и челночников, коротающих годы в бесконечном маршруте «за товаром». То, что она, Инга Петрова, не бог – совершенно понятно и вовсе не оскорбительно.

А вот то, что она не проводник из поезда дальнего следования, не челночник и не дальнобойщик – это еще не известно. Вполне возможно, что как раз проводник. Или челночник. Или даже дальнобойщик. Первая и единственная женщина-дальнобойщик в отечественной истории Инга Петрова.

За рулем КАМАЗа с длинным и тяжелым прицепом представить себя было все-таки сложно.

Надо было бы поинтересоваться у Горина насчет таких мелочей. И насчет всего остального надо было тоже… поинтересоваться. Жаль, времени не было…

Новая волна воспоминаний поднялась откуда-то из глубины и разлилась по всему телу раскаленной лавой.

Прижав на секунду ладони к пылающим щекам, она снова тихо засмеялась. Поднялась с постели и пригладила волосы. Расправила мятый халат, нашарила под кроватью тапочки и вышла в коридор. Пакетик с кофе нырнул в карман и слегка топорщился в нем в ожидании момента своего превращения в чудесный напиток. Нужно было спуститься вниз на один этаж и пройти через вестибюль в противоположное крыло корпуса. Оттуда уже доносились смешанные запахи утренней пшенной каши, которую Инга терпеть не могла, и тушеной капусты, которую готовили, видимо, уже на обед. Звон тарелок и чашек, бойкие голоса поварих и мяуканье местной кошки Дульсинеи, серой и костлявой, больше похожей на ветряную мельницу, чем на возлюбленную странствующего рыцаря. Инга видела эту кошку однажды, прогуливаясь бесцельно по больничным коридорам.

В столовой она попросила себе стакан с кипятком и чайную ложку. Ей все выдали и велели не забыть принести обратно после завтрака. Инга кивнула и задержалась в столовой еще на некоторое время – соблазн ощутить желанный аромат оказался слишком велик. Осторожно высыпав серо-коричневый порошок в стакан с кипятком, она размешала кофе чайной алюминиевой ложкой и вдохнула.

Так и есть. Она совершенно точно любит растворимый кофе с молоком.

Обратный путь – от столовой в палату – она проделала осторожно. Слегка кружилась голова – то ли от бессонной ночи, то ли от пережитых эмоций. Стакан, наполненный до краев, Инга несла бережно, стараясь не расплескать ни капли. Обратный путь показался ей очень длинным – из-за головокружения, и еще потому, что очень хотелось кофе. Не выдержав, она все же остановилась на лестнице между этажами и отпила один глоток.

Чудесно. Ради такого удовольствия можно всю жизнь работать проводником в поезде дальнего следования. Замечательная профессия.

Приоткрыв дверь палаты, Инга сразу почувствовала, что-то не так. Вздрогнула и едва не расплескала кофе, увидев возле окна силуэт мужчины.

Видимо, она ошиблась номером. Или ошиблась этажами.

Она ошиблась, а кто-то другой успел за время ее отсутствия перенести в эту чужую палату тот самый пакет с апельсинами и кофе, который еще несколько минут назад находился в ее палате. И положить его на тумбочку.

Мужчина, стоящий у окна, обернулся.

Это был другой мужчина.

– Извините, – прошептала она одними губами.

Хотя уже успела понять, что извиняться ей не за что – на самом деле она ничего не перепутала. Ни этаж, ни номер палаты. И ее пакет с апельсинами никто не трогал.

В несколько шагов он одолел пространство, их разделяющее. Подошел близко, почти вплотную. Взял у нее из рук стакан с кофе и зачем-то поставил его на пол. А потом тихо сказал:

– О господи. Инга.

Она уже слышала эти слова.

Она смотрела вниз, на остывающий на полу кофе. И думала о том, что это, наверное, такая традиция – прежде, чем перейти к разговору по существу, каждый ее посетитель непременно должен сказать:

«О господи. Инга».

И глубоко вздохнуть.

Так, как сделал это сейчас другой мужчина.

Он взял ее за плечи, притянул к себе. Она безвольно уткнулась носом в его плечо и почувствовала его запах.

Запах был незнакомым.

Интуиция молчала, не подавая никаких сигналов. Ни одного, даже самого слабого, сигнала.

Оказалось, что надеяться на нее можно далеко не в каждом случае.

ЧАСТЬ 2

Зима наступила за одну ночь.

Потерявшая бдительность, заснувшая крепким сном осень так и не смогла уже выбраться из-под снежного покрова, оказавшимся для нее непосильно тяжелым. Теперь вместо желто-коричневых, скрюченных ветром, дождями и угасающим солнцем листьев в окна стучала мелкая снежная крупа. Первый снег был сердитым и колючим, он и не думал таять, как полагается нормальному первому снегу, на следующий же день. Лежал на тротуарах и крышах домов, идеально белый и чистый, невозмутимо отражал лучи солнца, которое оказалось для него совсем не опасным. И только на дорогах, под колесами не знающих пощады бесконечных машин, превращался в серую кашу, разлетаясь мстительными брызгами в стекла, чавкая под ногами прохожих и пачкая все вокруг.

С неба все падал и падал новый снег. Несколько дней подряд, без перерыва, как будто в этом году зима решила подстраховаться, чтобы не попасть, как это обычно случается в начале ноября, в плен межсезонья.

Лежа утром в постели, уже не во сне, но еще и не наяву, Инга слышала, как снег стучит в окно. Прислушавшись, в этих звуках можно было различить паузы, длинные и короткие, и череду беспрерывных ударов, которая обрывалась всегда внезапно. Точки и тире сменяли друг друга, как в азбуке Морзе.

Но понять, что же хочет сказать снег, было невозможно.

Проснувшись, она почти сразу забывала об этом, оказываясь во власти совершенно иных ощущений.

За две недели пребывания дома она так и не избавилась от странного чувства, возникающего в первые минуты начала нового дня. Испуганно оглядывалась по сторонам, отмечая совершенно обычные предметы обстановки – бледно-желтые стены, пейзажи в деревянных рамках, люстра на потолке, туалетный столик в углу, напротив – небольшой стеллаж с книгами. «Где я?» – эта мысль была первой, она сопутствовала ее пробуждению, как фраза «С добрым утром», и каждый раз, засыпая, она почти молилась о том, чтобы утром этот кошмар не повторился.

Но он повторялся снова и снова. Четырнадцать ночей, проведенных в этой спальне, ничего не значили.

Спустя четырнадцать лет, думала Инга, наверное, будет то же самое.

Страх проходил быстро. Всего несколько секунд страха – и быстрое, приятное, теплое спокойствие, согретое ароматом кофе, всегда доносящимся из-за полуоткрытой двери.

Там, за дверью, коридор. Коридор длинный, и в самом конце его поворот направо. Большая кухня с большим окном и тюлевыми занавесками. С одной стороны – ряд встроенных шкафов с плитой и мойкой, приятного светло-бежевого цвета. С другой стороны – круглый деревянный стол на массивных резных ножках. И четыре мягкие табуретки, тоже на резных ножках, с сиденьями, обитыми красивым гобеленом.

На плите турка. Возле плиты – Павел Петров. Темные прямые волосы, доходящие почти до плеч, еще не расчесаны и только слегка приглажены. Легкая тень пробивающейся щетины на щеках и на шее. Белая футболка с тонкими лампасами на плечах, синие спортивные трикошки – широкие, как штаны турецкого султана. Босые ноги с ровными и круглыми, похожими на крупный розовый жемчуг, пальцами. Внимательный и спокойный взгляд, сосредоточенный на поднимающейся вверх кофейной пене.

Павел Петров варит кофе на двоих, чтобы принести прямо в постель. На маленьком подносе две маленькие фарфоровых чашки. На фарфоровых блюдцах серебряные кофейные ложки. Сахар-рафинад в фарфоровой сахарнице. Густые сливки в фарфоровом кувшинчике. И два высоких бокала из тонкого стекла со свежевыжатым апельсиновым соком. Всегда сверкающие и запотевшие по краям от того, что сок очень холодный.