В слове всего три буквы, и когда смысл наконец доходит до меня, я начинаю смеяться.

«Где?» – спрашивает у меня твой розовый указательный палец. Первая буква «г» и последний вопросительный знак выглядят как братья-близнецы, один из которых родился на несколько секунд раньше.

«Ты» – торопливо пишу в ответ, надышав на стекле новый островок пара. Наверное, мой указательный палец с твоей стороны выглядит точно таким же розовым и любопытным, как твой – с моей стороны.

«Сам ты», – старательно выводит он на стекле и демонстративно рисует рожицу. Спускаюсь ниже и начинаю снова энергично дышать, думая о том, что совсем скоро на стекле уже не останется свободных участков и нам придется перейти к другой оконной раме.

В этот момент ты исчезаешь.

Сквозь бесконечные потеки на стеклах я не могу проследить твой путь, но знаю почти наверняка, что ты не воспарила в воздух, а отошла от окна обычным способом, который используют все люди для того, чтобы перемещаться в пространстве.

Хотя все эти способы, по которым живут и перемещаются в пространстве обычные люди, для тебя абсолютно ничего не значат. И я давно уже подозреваю, что с законом всемирного тяготения у тебя какие-то свои, особенные и очень приятельские отношения. Ты можешь запросто похлопать его по плечу и послать ко всем чертям. Он на тебя не обидится, а ты будешь наслаждаться состоянием невесомости до тех пор, пока оно тебе не наскучит.

Ты исчезаешь, а я некоторое время безрадостно разглядываю мокрое стекло, на котором спустя минуту уже невозможно различить ни слова. Только грустные монстры, захлебнувшиеся в потоке собственных слез.

Слова, написанные на облаке пара, слишком недолговечны и в качестве вещественного доказательства собственного бытия абсолютно бесполезны. На них нельзя положиться, потому что их существование в настоящем времени еще короче, чем процесс их рождения.

Некоторое время я еще липну к стеклу. Прижимаюсь расплющенным, холодным и влажным, как собаки-пикинеса, носом. Играю не по правилам – ты строго-настрого запретила мне смотреть на «все это безобразие», каковым является дурацкий школьный спектакль по дурацкой сказке дурацкого датского сказочника.

Дурацкая сказка называется «Снежная королева». Ты согласилась на роль злодейки не из любви к искусству, а из гораздо более прозаических побуждений – для репетиций участников спектакля снимают с уроков алгебры, а уроки алгебры ты ненавидишь сильнее всего на свете. Причина этой ненависти – загадка даже для меня, возомнившего себя Человеком, Который Тебя Знает.

Еще одна загадка из множества, неотвратимо стремящегося к бесконечности.

Уснувшая совесть испуганно вздрагивает и просыпается от тяжелого взмаха крыльев какой-то диковиной птицы. В темноте я не успеваю ее разглядеть, вижу только, что сама птица огромная и крылья у нее большие. Такие птицы не водятся в наших краях. Сомнений в том, что ты специально подослала эту птицу, чтобы она разбудила мою совесть, почти не остается. Выполнив свою миссию, птица исчезает абсолютно беззвучно. Растворяется в воздухе, как и полагается несуществующей, придуманной птице.

Ничего сверхъестественного.

Повесив голову, покорно бреду через школьный двор к выходу. Оборачиваюсь в последний раз – актовый зал освещен огнями, но с такого расстояния разглядеть сцену уже нельзя. Мне предстоит час ожидания, по истечении которого мы должны встретиться у ворот городского парка.

Парк в ста метрах от школы. При всем желании потратить на дорогу шестьдесят минут невозможно. Отойти от ворот тоже невозможно, потому что существует опасность разминуться. Стою у ворот целый час, тупо разглядывая трещины на асфальте, и повторяю про себя заданную на дом тему по географии.

Если ты узнаешь, чем я здесь занимаюсь – поднимешь меня на смех.

Но к счастью, ты умеешь читать мысли только с близкого расстояния. В ста метрах от тебя я могу предаваться своей постыдной деятельности относительно спокойно, не опасаясь разоблачения. Что я и делаю, хотя сконцентрироваться на географии удается с большим трудом.

В тот момент, когда ты с опозданием на двадцать четыре минуты наконец возникаешь в поле зрения, я в который раз понимаю, насколько безнадежно в тебя влюблен. Во рту появляется ощущение привкуса медной монеты, как будто кто-то незаметно сунул ее мне за щеку, а в горле образуется круглый ком, который невозможно проглотить, как не старайся.

Я смотрю на тебя и думаю о том, что влюблен в тебя безнадежно. Точно так же безнадежно, как влюблены в тебя все фонари на школьном дворе. Все деревья в парке, все птицы на этих деревьях, все букашки, копошащиеся в траве, и сама трава тоже.

Ты – в белом платье из пышной и блестящей парчи. Широкая юбка с голубыми оборками закрывает щиколотки. Прозрачные рукава отливают серебром в свете вечерней луны. На голове у тебя корона, сверкающая сотнями бриллиантов. На ногах – белые лакированные туфли на высоченных и тонких каблуках.

Снежная королева.

Ты идешь быстро, почти бежишь, и смотришься немного неуклюже на каблуках, которых раньше никогда не носила.

«Дурацкая сказка», – говоришь ты, с трудом переводя дыхание и гневно сверкая глазами. Ресницы густо подведены тушью, на веках – сверкающая синева. Боже мой, думаю я. Ты раздраженно дергаешь вниз корону, которая оказывается закрепленной на голове при помощи обыкновенной бельевой резинки, и бросаешь ее на асфальт. Сотни сверкающих бриллиантов в тот же миг превращаются в осколки цветного стекла. Они уже не сверкают. Я цепенею от нежности, глядя на твою лохматую стриженую голову, и соглашаюсь:

«Дурацкая сказка».

Медная монета за щекой никуда не исчезает, а круглый ком в горле придает моему голосу неестественную хриплость.

«Простудился, что ли?» – интересуешься ты без всякого интереса. Я знаю, что на этот вопрос можно и не отвечать.

«Эти придурки куда-то задевали ключ от раздевалки. Так и пришлось уйти в этом прикиде. Ужасно. А ты что стоишь, как замороженный? Знаешь что, давай поиграем в прятки!»

Ответ написан у меня на лице. Это детская игра. Нам же не пять лет, в конце концов. И даже уже не десять.

«О-о, какие мы взрослые! Какие мы большие и серьезные!» – ты корчишь подобающую рожицу и сообщаешь мне, что я должен простоять на этом месте, досчитав до ста, а потом начать поиски.

В сумерках, насквозь пропитанных мятной сыростью вчерашнего дождя, иду по твоим следам, накрывая каждый твой след своим следом. Дурацкая игра в прятки действует мне на нервы, но играть в нее все равно приходится, потому что любая из моих попыток образумить тебя обречена на провал. Отпечаток тонкого каблука и скругленного носа исчезает, примятый рифленой подошвой моих грубых ботинок, за ним исчезает следующий. Поиски наконец завершаются – замечаю светлое пятно возле старого дуба с выжженным стволом. Когда-то давно в него ударила молния. С тех пор он перестал расти, но почему-то до сих пор так и не умер. По каким-то понятным только тебе одной соображениям ты считаешь этот дуб священным и всегда разговариваешь только шепотом в его присутствии.

Можно было и не сомневаться в том, что ты прячешься именно здесь.

Стоишь, прислонившись спиной к стволу, откинув голову, с закрытыми глазами. Вздрагиваешь, когда я хлопаю тебя по плечу и издаю ликующий вопль идиота. Смотришь на меня и молчишь.

«Я нашел тебя!» – сообщаю, глядя в твои затуманенные сыростью глаза.

«Да?» – переспрашиваешь ты равнодушно. Игра в прятки тебя уже не интересует. Перестала интересовать еще в тот момент, когда я старательно накрывал первый найденный след от твоей хрустальной туфельки своим следом. Оказывается, можно было и не стараться.

Некоторое время молчу, уставившись себе под ноги. Пытаюсь справиться с обидой, но обида оказывается сильнее, и я глупо спрашиваю:

«Почему ты такая?»

Ожидаю услышать исчерпывающий ответ, который поможет мне наконец постигнуть твою загадочную сущность.

«Потому что такая», – отвечаешь ты, и мне все становится ясно.