Подкараулить, что ли директора Галереи В. А. Родионова и эдак эмоционально с ним побеседовать о превратностях бытия? Бессмысленно. Вряд ли Валентин Алексеевич вообще знал про «Курант» что-нибудь еще, кроме того бесспорного факта, что «Курант» как явление природы существует. Не интересовался он такими мелочами.

Хотя, знаете, однажды Родионов вдруг подошел лично ко мне и неожиданно завел разговор про мое житьё-бытьё. Дело было во время официального приема. Вернее еще до приема.

Мы с директором Третьяковки встречали почетных гостей и меценатов средней руки на парадной лестнице. То есть это он их встречал, жал им руки, мило им улыбался, а я так… Рядом стоял и делал вид, что я есть мощный секьюрити с большим «спецсредством». Между гостями образовалась пауза, которую Родионов решил заполнить полезной беседой в стиле «Ленин и печник».

И стал он у меня выспрашивать всякое душевное. Мол, как дела, служивый? Какие нужды? Платят ли зарплату? Детки не болеют ли?

Я ему по-солдатски прямо ответил, не стал юлить:

Дела, говорю, Ваше высокоброть паршивые.

Нужды – самые, что ни на есть, естественные.

Детей у меня пока еще нету.

А что такое зарплата – я и вовсе позабыл!

В общем, зарезал пресловутую правду-матку как молочного поросенка – от уха до уха. Добрейший Валентин Алексеевич покачал головой и обещал облегчить нашу долю. Последствий, по крайней мере положительных, эта беседа не имела.

Разумеется, Родионовым не исчерпывался список лиц, с которыми мы были бы не прочь потолковать о наших кровных. Он даже не Родионовым начинался. Была еще некая М. Зайкова – девушка с волчьими повадками школьной пионервожатой на ставке.

В ее должностные обязанности входило курирование Службы безопасности. Курировала она нас своеобразно. Жестко продрючить с соусом тобаско какого-нибудь зазевавшегося курантовского бобика за недостаточное рвение Зайкова умела неплохо, а вот в денежных вопросах проявляла, мягко говоря, благодушие. Дескать, в культурном месте, среди шедевров живописи меркантильно печалиться – это дурной тон, и даже неприлично! Самые прозорливые из курантовцев видели гордиев узел всех наших несчастий именно в Зайковой.

Доблестный Е. Е. Барханов исправно навещал нашу добрую патронессу, но каждый раз возвращался от нее несолоно хлебавши. То есть, конечно, перед личным составом он держался бравым молодцом, излучал преувеличенный оптимизм, и провозглашал скорый золотой дождь, который вот-вот прольется на исстрадавшийся «Курант». Однако на все просьбы уточнить дату долгожданных осадков, Е.Е. однообразно предлагал идти на пост и заняться контртеррористическими мероприятиями, из чего ясно следовало, что он и сам ничего не знает.

Ходили страшные слухи, что ужасная Зайкова вообще в хуй не ставит Евгения Евгеньевича и его визитам придает значения не больше, чем сезонному, связанному с поспеванием урожая бананов обострению политической ситуации в Демократической Республике Мабумбия.

Диктор на радио: «Повстанцы полковника Бовсфато взяли столицу Мапуту, президент Нконе аккуратно посажен на кол. Повстанцы оставили Мапуту, полковник Бовсфато колесован при большом стечении публики!».

Зайкова (попивая, лежа в шезлонге, куантро): «Да мне по херу, блин… Насрать!».

И вот тут-то за дело взялся Михаил Борисович Лазаревский. Наверное, ему наскучило просто сидеть на Главном входе и тупо утюжить западного туриста. Наблюдая творящуюся вокруг несправедливость, он решил замутить всеобщую стачку и вступиться за нас, сиволапых и безответных. Справедливости ради стоит отметить, что Михаил Борисович продемонстрировал свежий взгляд на проблему и предложил зайти к ней с другой стороны.

Смысл его концепции был прост и он состоял в возврате к истокам всей этой неприятной истории.

На работу нас нанимала не Третьяковская галерея, а генеральный директор ЗАО ЧОП «Курант» Побегалов А. В. Стало быть, и обеспечением материального благополучия своих сотрудников заниматься тоже ему. И, мол, если у него нет средств платить зарплату, то существует множество способов помочь ему их изыскать. Например, можно воззвать к самому гуманному правосудию в мире.

Далее Михаил Борисович рисовал апокалиптическую и торжественную картину торжества справедливости.

ЗОА ЧОП «Курант» решением Басманного суда объявляется банкротом. Все его движимое и недвижимое имущество описано. Судебные приставы под охраной автоматчиков выносят из офиса персональные IBM-совместимые компьютеры, кожаные, почти новые кресла на пневмоподкачке, оргтехнику, ковровые покрытия, шведские стеклопакеты, фикусы в кадках, и прочее ликвидное барахло. Длинноногие секретарши, размазывая тушь по щекам, безутешно рыдают над уничтожителем бумаг типа «Шредер». Посреди гулкой паркетной пустыни безлюдного офиса стоит Насадный и рассеянно теребит двухсотграммовую золотую цепь. Сквозняк ворошит мятые страницы журнала «COOL», забытого на подоконнике.

Дальше – больше, это только начало, ребзи!

В течение короткого времени конфискованное добро настолько успешно продается с аукциона, что вырученного бабла с лихвой хватает и на зарплату за три месяца, и возмещение моральных ущербов, и даже еще на небольшой отвальный банкетик. Это было заманчиво. Раздери меня напополам, это было ве-е-есьма заманчиво! Всем захотелось отвального банкетика.

Но тут, к сожалению, проявилась пара-тройка компетентных скептиков, которые категорически отвергли подобный вариант.

Какие еще на хрен кожаные кресла? – воскликнули они.

Какие ковровые покрытия?

Какой вообще офис?

Вы обезумели, что ли?!

Выяснилось, что со славных времен «Арктики» офиса как такового просто не существует, а все оперативное руководство деятельностью «Куранта» осуществляется из личной квартиры Побегалова в городе Красногорске. Так что выносить нечего, и продавать с выгодой тоже нечего.

Это был, конечно, удар для забастовочного движения. Но удар не смертельный. У «Куранта», слава богу, уже имелся настоящий лидер и главарь, которого подобные пустяки смутить не могли. Наш Валенса тут же выдал на гора новый бизнес-план. Согласно ему Побегалову, а если потребуется, то и Насадному надлежало продать свои квартиры на вторичном рынке недвижимости, и уже из этих средств рассчитаться с курантовской шушерой.

План был принят с восторгом. Ликование было почти что всеобщим, но длилось оно опять недолго. Внезапно возникшие технические вопросы заслонили безоблачную перспективу скорейшего разрешения всех наших невзгод.

Сергей Львович остудил горячие головы. Он напомнил аудитории, что у Побегалова имеется табельный «Макарка» и он, будучи мужчиной немногословным, но решительным скорее всего застрелит насмерть любого кто придет к нему с подобными проектами.

Я в нежных красках китайской акварельной традиции представил себе эту картину.

Живописно одетая группа сотрудников «Куранта» прибывает вечерней электричкой в далекий Красногорск. Перекусив на станции черняшкой с деревенским шпигом и луком, сотруднички оправляются на поиски резиденции Вождя краснокожих. Два часа подряд они гурьбой шляются по красногорским улицам и пристают к прохожим: «Дочка! Не здеся ли Ляксандр Василич проживаить, ась?», «Мил человек, подмогни Христа ради, где тут дом-то, который побегаловский будет?».

Наконец, при помощи соседского мальчонки явка провалена. Беспрестанно осеняя себя крестным знамением, ходоки «всем обществом» вваливаются в подъезд многоквартирного кирпичного дома. Не доверяя лифту, и называя его «дьявольской машинкой», сотруднички ножками поднимаются на десятый этаж. Там, немного переведя дух, звонят в электрический звонок. Звонок откликается заливистой соловьиной трелью. Искренне пораженные достижениями прогресса, сотруднички опять истово крестятся.

Побегалов, одетый по-домашнему – в просторные атласные трусы и стильные тапки с вышивкой, лично открывает дверь. Вид смутно знакомых людей в аккуратно чиненных зипунах и стоптанных валенках его не то чтобы не радует, но он изрядно им озадачен. По крайней мере, в глазах его явственно читается вопрос.