Расстроенный, Филипп разбудил хозяина с женой, но они сообщили ему, что ближайший доктор живет в Нанте. Несмотря на предлагаемое Филиппом золото, он отказался в такую бурю до утра посылать кого-либо туда. В такое время добрый хозяин и собаку не выгонит за ворота. Но еще задолго до наступления утра, когда свирепый ветер со всех сторон штурмовал маленькую гостиницу, почти вдвое сгибая стволы деревьев на дороге, Анжела с Филиппом потеряли наследника, рождение которого они с такой любовью и с таким восторгом ожидали.

Жена хозяина гостиницы, мадам Питу, хотя и не была повитухой, оказалась сострадательной женщиной, достаточно поднаторевшей в подобных женских делах. Она постаралась как могла облегчить состояние Анжелы, а когда ей стало лучше, открыла дверь спальни перед Филиппом, оставив их наедине.

Филипп подошел к ее кровати с изможденным, посеревшим лицом. Дрожащим от горя голосом он произнес:

— Мой сын… мой сын…

Анжела закрыла от изнеможения глаза.

— Нам нужно было остаться на этом зловонном болоте, — мне следовало прислушаться к твоим словам, — опустившись перед нею на колени, он положил ей на грудь свою голову. — Прости меня, моя дорогая, прошу тебя.

Не открывая глаз, Анжела ответила почти безжизненным тоном:

— Не знаю, смогу ли я, Филипп.

9

Париж, 1804 год

Дом на улице Невер был небольшим и высоким, как и все остальные по всей округе. Сад, расположенный за домом и окруженный высокой стеной, был не больше ее клумбы для камелий в "Колдовстве". От мартовских холодов листья деревьев порыжели и почти все облетели. Каким контрастным выглядел здешний пейзаж в сравнении с облитым весь год солнцем хитросплетением зеленых, цветущих кустов, с увитыми вьющимися растениями деревьями в "Колдовстве", с их длинными свисающими бородами мха и гирляндами белой омелы. Трудно было это сейчас все представить.

Просыпаясь в своей спальне, расположенной над двумя лестничными пролетами, возле теплого, спящего Филиппа, Анжела уже не слышала криков пересмешников, мягкого ржания, доносящегося с конюшни, где Жюль задавал корм лошадям, а внимала лишь монотонному чириканию воробьев, подающих сигнал о приближении уличных торговцев, или крикам с причаленных поблизости к берегу Сены лодок. Призывные возгласы, приглушенные утренним туманом, распластавшимся вдоль реки, раздавались все громче и громче, покуда не превращались прямо под окнами в громкие завывания:

— Ус-три-ца!.. Све-жая ску-…м…брия… Жи… вая… селе-д-ка…!

Потом, через несколько секунд, эти возгласы перекрывал густой бас:

— Све… жие… толь…ко что из… печи… булочки. Пе…че…ные ябло-ки… Бу-…лоч… ки…

Она лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к приглушенному топоту слуг по лестницам, которые торопились вниз, чтобы перехватить странствующих торговцев, обменяться сплетнями со слугами из других домов во время покупки провизии для своих "месье и мадам".

"Здесь даже городские запахи совсем иные", — подумала она, вспоминая, как пахло от горящих на кухне дров в "Колдовстве" и этот запах был сдобрен мускусным ароматом гниющих листьев на болоте. Раннее утро в Париже пахло рыбой, свежевыпеченным хлебом и лепешками свежего лошадиного навоза, от которого еще шел пар.

В это мартовское утро она услыхала новый голос, на сей раз баритон, который напевал на улице у них под окнами:

— Португалия! Португалия!

— Что он продает? — поинтересовалась она у Филиппа, который еще не открывал глаза. Но она знала, что он не спит. Она играла с его волосами на груди, наматывая их себе на палец.

— Апельсины, — прошептал он. — Их доставляют сюда из Португалии, — перехватив ее руку, он поднес ее пальчики к губам.

Сбросив одеяло, он поднялся с кровати, заставив ее завопить от охватившего ее холодного сквозняка. В доме номер десять по улице Невер всегда было темно и холодно, и это все больше удручало ее. Как все это было не похоже на тропическую жару, не прекращавшуюся почти весь год; на яркий свет, пробивающийся через ставни во все просторные с избытком свежего воздуха комнаты у нее в "Колдовстве".

Филипп рассмеялся из-за ее воплей, но, живо повернувшись, склонился над ней и заботливо подоткнул под нее одеяло, прикрыв Анжеле плечи и нежно ее поцеловав. Потом через смежную дверь он пошел к себе в комнату, где его уже ожидал лакей с чашечкой кофе.

Его не будет дома почти весь день, об этом знала Анжела, он все время встречался с влиятельными людьми, которые могли бы ему помочь заручиться благосклонностью Наполеона. Она оставалась здесь, чтобы заниматься только ничегонеделанием и только беспокоиться по поводу нового урожая сахарного тростника там, в "Колдовстве", — постоянно напоминала она себе.

С того времени, как она окончательно пришла в себя после этого страшного путешествия от морского побережья до Парижа, они вместе не завтракали. Они снова начали испытывать друг к другу нежную страсть, но хотя Анжела знала, как Филипп горевал об утрате наследника, которого он с таким нетерпением ждал, она оказалась неспособной разделить с ним свои глубокие страдания. Никто из них никогда не говорил о той беде, которую пришлось испытать в ту ночь, когда произошел выкидыш.

Через несколько минут после ухода Филиппа в дверь тихо постучали:

— Войдите! — сказала Анжела.

Вошла Минетт с кофе и булочками на подносе, который она молча поставила на круглый, накрытый скатертью столик возле ее кровати под балдахином.

— Доброе утро, Минетт, — сказала Анжела, устраиваясь поудобнее на подушках.

— Оно совсем не доброе, а дождливое и холодное, — ответила девочка.

Дочь Мими заметно выросла за те месяцы, которые они провели за границей, и маленькие бутоны ее грудей распустились, превратившись в нечто круглое, полное, подобное португальским апельсинам. Но у нее в глазах уже не мелькали веселые, озорные искорки, а красоту ее лица портило кислое выражение. Как всегда, Анжела чувствовала себя неловко в присутствии этой девочки.

Она знала, что в таком выражении ее лица виновата не только парижская зима, хотя она знала, что Минетт также люто ненавидит холод, как и она сама. "Маленький котенок" был недоволен тем, что ее отослали вниз, на кухню, где неуклюжий, как медведь, шеф-повар Филиппа, месье Брева, который пребывал безработным после того, как его бывшего хозяина спешно увезли куда-то на закрытой двуколке, вел себя как самодержавец.

На улице у них под окнами начинали сновать кареты, их колеса и копыта лошадей скользили по мокрым булыжникам, с привычным для слуха Анжелы визжащим звуком, который всегда сообщал ей о мокрой погоде на дворе. Она вздохнула.

— Мне сказали, что весна в Париже — самое лучшее, самое счастливое время года. Так что нужно набраться терпения.

Грустные глаза Минетт с такой прямотой смотрели на Анжелу, что она испытала от этого взгляда легкое замешательство, так как поняла, как несчастна здесь Минетт.

— Минетт, ты наберешься в Париже опыта, — строго сказала она. — Когда мы вернемся в мое поместье "Колдовство", ты будешь так умело справляться с уходом за домом, что даже твоя мать тебе позавидует.

На какое-то мгновение глазки Минетт заблестели, но нервы Анжелы напряглись в ожидании очередного возражения со стороны этой девочки. Но она, опустив ресницы, только тихо с полным самоотречением сказала:

— Да, мадам.

В комнату вошла мадемуазель Оре, и, когда Минетт вышла, она скорчила недовольную мину. Ей было около сорока, у нее были заостренные черты лица, блестящие черные глаза, — это была та самая "парижанка", которую, по настоянию Филиппа, Анжела взяла к себе на службу в качестве репетитора перед ее будущим появлением при дворе Первого консула. Ее отыскала мадам Ремюза, жена одного родственника Филиппа, Огюста де Ремюза, который служил офицером при протокольной службе Наполеона.