Лицо его сохранило свое насмешливое выражение и не обнаружило ни малейшего волнения; он протянул руку и сдавил своей широкой рукой кулаки кавалера де Блиньяка с такой силой, что тот, не будучи в состоянии удержаться от крика боли, выпустил из руки свое орудие, которое со звоном упало на пол.

— Ты лжешь, — заревел гасконец, — если бы это случилось так, как ты рассказываешь, несмотря на то, что он был герцог, сын короля, я бы, наверное, потребовал от де Бофора объяснения.

— Вы так и сделали, потому что столь же самоуверенны, сколь храбры; но результатом вашего вызова было только то, что вас отвели в Бастилию, вследствие чего вы лишились случая получить командование ротой, которое вам обещал де Монтиньи в своем полку. Ваша ли это история и хорошо ли я знаю все, что вас касается, господин кавалер де Блиньяк?

— Тьфу ты черт, — сказал Поль Берто, — мне кажется, что вы веселитесь не так, как предполагали, господин де Блиньяк.

Де Блиньяк скорчил весьма кислую мину и подошел к незнакомцу.

— Кто вы, — спросил он его? — Я перерыл всю свою память и не мог найти в ней воспоминания ваших черт лица и вашей особы.

— Это весьма естественно, господин кавалер. Дворянин, как вы, пресмыкаясь, проходит мимо насекомого, не замечая его.

— Это притворное унижение не обманет меня, милостивый государь. Где вы узнали все эти подробности о тех лицах, о которых вы только что говорили?

— Господин кавалер, — отвечал незнакомец тем же саркастическим тоном, — насекомое, с которым я себя сравнил, между былинок травы, скрывающей его, глядит на светила, и малейшее расстройство запечатляется в его памяти.

— Все это не говорит мне о вашем имени, а я именно его хочу знать.

— Вы о нем не спрашивали, когда пригласили меня сесть за ваш стол; теперь я имею право в этом вам отказать.

— Я его узнаю, черт возьми, — воскликнул кавалер, подняв шпагу, встав в позицию и, топнув два раза ногой в виде вызова, обнажил свою рапиру. — Обманщик, защищайся!

Молодой товарищ де Блиньяка бросился между ним и незнакомцем, который стоял, скрестив руки, но не сделал ни одного движения.

— К моему величайшему сожалению, — сказал он своим твердым и убедительным голосом, — я должен буду заступиться за этого господина и встать против вас, любезный де Блиньяк: ваши недавние намерения были столь мало милосердны, что ваш настоящий гнев имеет вид весьма неприятный.

— Равная партия, черт возьми, — воскликнул гасконец, — ко мне, ко мне, любезный господин Берто, славная дуэль! Вот что еще лучше ландскнехта!

Юноша разразился смехом.

— Обнажать шпагу против моего брата? Вы с ума сошли, кавалер! Решительно вам не везет в эту ночь, и счастье для ваших экю, что мы отказались играть. Вложите в ножны, вложите в ножны! Что за дьявольщина! Не можете же вы драться с человеком, который защищается не более столба, врытого в землю, в который пускают дротиками!

— Я тебя отыщу, обманщик!

— Да сохранит вас от этого Господь Бог, кавалер, — сказал незнакомец, — а теперь позвольте мне объясниться. Если я вам напомнил ваше прошлое, которое, по-видимому, вам неприятно, то я только хотел заставить вас обратить некоторое внимание на мои слова, когда я говорил вам о будущем.

— О будущем, — повторили в одно время все трое.

— Да, господа, о будущем, — повторил незнакомец простым, но уверенным голосом.

В одну секунду всякий след гнева исчез с лица де Блиньяка.

— Именем Господа Бога, — воскликнул он, — вы астролог этого повесы Консини, последнего во Франции? Но я думал, что его повесили на Гревской площади, а предварительно сожгли его любовницу.

— Я вовсе не астролог, господин кавалер, я просто человек, который наблюдает, сравнивает, припоминает и — ничего более.

— И что будет со мной, если я пренебрегу вашими советами.

— Вас постигнет несчастье, какое еще до сих пор с вами не случалось.

— Это очень неопределенно, милостивый государь, и вы должны быть еще столь любезны, чтобы указать мне камень, о который я споткнусь.

— Вы за вашу страсть, лишившую вас состояния, обесславившую ваше звание солдата, поплатитесь жизнью, господин кавалер де Блиньяк.

— Я, может быть, задохнусь от волнения, выиграв сто тысяч пистолей у Мазарена, и затем последует паралич?

— Нет, милостивый государь, вы умрете насильственной смертью.

— Такая смерть — достойная солдата, и я благодарю вас, мой любезный, за предсказание. — Не благодарите меня так, господин кавалер, — возразил незнакомец, — потому что я должен прибавить, что вы умрете через веревку.

— На виселице?

— На виселице.

— Это менее вероятно, любезный господин мой, потому что вам должно быть известно, что я — дворянин, а дворян не вешают.

— Я ничего не объясняю, господин кавалер, я говорю и ничего более.

— Клянусь честью, милостивый государь, — сказал Поль Берто, подойдя к незнакомцу, — вы, верно, скажете и мне что-нибудь?

— После того что я сказал вашему товарищу, — отвечал он, — ваше любопытство, милостивый государь, слишком отважно.

Говоря эти слова, он взял руку молодого человека и внимательно рассматривал ее линии.

В это время вмешался кавалер де Блиньяк.

— Я предупреждаю вас, милостивый государь, — сказал он, — что этот второй опыт не будет иметь для меня ничего убедительного. Легко разгадать лицо, которое, как мое, носит отпечаток всех страстей своего хозяина; так же легко наобум читать и на лице юноши, которому двадцать лет, затем, обладая небольшой проницательностью и некоторым воображением, легко сделать предсказание, которое не лишено правдоподобия, и таким образом рассказывать сказочки честным людям. Вы хотите, чтобы я питал полное доверие к перспективе, которую вы открыли на моем горизонте, чтобы считать себя повешенным, как был повешен покойный Иуда Искариот? Испытайте свои знания на мраморном облике моего товарища; объясните нам причину печали, которая облекает его чело большим количеством туч. Если вы откроете то, чего я тщетно добиваюсь уже три года, с тех пор как он стал моим сослуживцем, я поверю кабалистике, как во времена Катерины Медичи.

Шарль де Лонгеваль подал в свою очередь руку. Незнакомец лишь только успел овладеть ею, как погрузился в лихорадочное созерцание того, что имеет характер феномена.

— Странно! Странно! — бормотал он.

— Ну, что же, черт возьми, — сказал гасконец, — что, не сбивается ли с толку ваша тарабарщина?

Незнакомец встал, его мрачное лицо выражало неопределенное волнение.

— Вы рождены под жестоким созвездием, милостивый государь, — сказал он вполголоса, — и по морщинам вашего лба и по глубоким бороздам вашей руки я отгадываю вашу жизнь, управляемую фатализмом, какое мы встречаем не часто.

— Гм! Гм! — сказал кавалер де Блиньяк, — вот безобидное предсказание.

— Тише! — вскричал молодой офицер.

— Вы любили; предмет вашей любви стал к вам еще ближе через узы родства, и эта привязанность, столь чистая, сделалась преступлением… Вы хотели бежать, вы отделили себя пространством морей от той, которая уже не могла принадлежать вам, — все напрасно. Ее образ преследовал вас постоянно, без пощады. Испытания были выше сил вашего возраста, и вы не могли противостоять соблазну.

Настал час, когда, чтоб только увидеть ее, вы рискнули бы своей жизнью. Она также ожидала вас, она также страдала, она требовала вашей опоры, она умоляла вас приблизиться к ней. Вы повиновались, и с этой минуты ваше существование было жестокой борьбой между долгом и страстью. Эта страсть, вы и в эту минуту стараетесь подавить ее, возбуждала в вашем сердце другие ощущения.

— Довольно, довольно, будьте так добры, милостивый государь! — сказал молодой человек задыхающимся голосом.

Поль Берто побледнел, как мертвец.

Де Блиньяк поднял пробку и машинально щипал ее, не теряя из виду действующих лиц этой сцены.

Все четверо оставались безмолвными в продолжение нескольких минут. Незнакомец первый прервал молчание.

— Мне жаль, милостивый государь, — сказал он, обращаясь к молодому офицеру, отиравшему крупные капли пота, выступившие на его лбу, — мне жаль, что я растравил раны вашего сердца из-за того, чтобы ответить на вызов, который мне сделал господин кавалер де Блиньяк, и я прошу у вас прощения.