После поразившей всех как гром среди ясного неба смерти маэстро накануне юбилея руководство театром с всеобщего согласия перешло к Ивану — любимому ученику и соратнику мастера. Он давно исполнял обязанности второго режиссера, активно участвовал в постановке «Гамлета» и самостоятельно выпустил два спектакля из текущего репертуара театра.

Первое время все вроде бы шло по-прежнему: поддерживался студийный дух, интриги пресекались в зародыше, зарплаты стараниями нового директора увеличились. Наташа, числившаяся уже в рядах «основателей», после серии удачных гастролей, купила «Жигули».

После развода она так и осталась одинокой, хотя определенное место в ее душе занял партнер по сцене, Никита. Он был также учеником маэстро, однокурсником Ивана, но в отличие от него режиссерских амбиций не имел, курсов не заканчивал и вполне довольствовался своим актерским ремеслом. И положением негласного «премьера» в труппе. Впрочем, его лидерство было очевидно: один из самых одаренных актеров труппы, он обладал к тому же внешностью «настоящего героя» без слащавости и раздражающей миловидности — был высок, строен, спортивен. Он был красив, но это была красота солдата, а не принца. Он неплохо играл на гитаре, хорошо пел, проникновенно читал русских поэтов, что делало его постоянным участником творческих вечеров в литературных гостиных всяческих «домов» — ученых, композиторов, работников искусств. Единственным его режиссерским поползновением была постановка сценических боев — и в этом он не имел себе равных среди отечественных пластиографов.

Их сближение произошло далеко не сразу. Боль утраты в Наташиной душе постепенно сменилась одиночеством. Не ожиданием влюбленности, как в ранней юности, а одиночеством зрелой женщины. Недостатка в поклонниках у нее никогда не было, но все казалось — тот неискренен, этот глуп, один коллекционер романчиков на стороне, другой просто пошляк…

А вот с Никитой у Наташи сложились приятельские отношения. Были долгие совместные чаепития после спектаклей и репетиций, с водкой и без водки, доверительные разговоры в курилке, походы по магазинам и музеям на гастролях — постепенно они научились понимать друг друга с полувзгляда. Но наступил момент, когда Наташа ощутила со стороны Никиты растущую напряженность. Он перестал упоминать в разговорах о семье — жене и сыновьях, паузы стали длиннее, прогулки до метро — молчаливее. В любовных же сценах актриса стала чувствовать атмосферу истинной страсти, волны которой докатывались до зрительного зала.

Это мгновенно ощутили и другие актеры, заражаясь и подпитываясь энергией партнеров. Собственный отклик на эманацию желания, исходившую от Никиты, Наташу даже испугал. Ее чувственность, почти загубленная Степаном, вдруг заявила о себе в полный голос. После особенно страстных объятий на сцене, возвращаясь в гримерную, Наташа чувствовала, как у нее дрожат и подгибаются колени. Через месяц подобной игры, одеваясь перед спектаклем, она вспомнила, каким взглядом окинул ее Никита в курилке. «Это произойдет сегодня», — поняла она. И вдруг подумала: «Да! Пусть произойдет! Я больше не могу, это должно чем-то кончиться».

Спектакль прошел как в лихорадке. Кульминационная сцена доконала обоих. Они не обмолвились ни словом, но, когда грянули аплодисменты, между ними все было решено. Наташа умылась, оделась. Подумала немного и вместо снятого грима нанесла легкий макияж. Отворила дверь и выглянула в коридор. Из душа в свою гримерную, завернувшись в полотенце, шел Никита. В курилке еще сидели двое актеров. Увидев их, он тихо чертыхнулся. Закрыв дверь, Наташа прижала к косяку пылающее лицо и, сконцентрировав всю свою волю, послала мысленный приказ: «Уходите немедленно! Чтобы духу вашего тут не было через две минуты!» Села за гримерный столик и уставилась в зеркало. И не узнала себя. Вероятно, она бывала такой в экстазе, на сцене, но в подобные моменты зеркала под рукой нет. Волосы выбились из косы, русая прядь упала на лоб. «Глаза горят, как у голодной кошки», — подумала она. Она была очень бледна, черты лица от волнения заострились.

В этот момент дверь за ее спиной открылась и вошел Никита — в джинсах и незастегнутой рубашке. Наташа встала, не зная, что сказать, что сделать. Он подошел к ней вплотную, обнял, медленно опустился на колени и замер, обхватив руками ее бедра, обтянутые тонким трикотажем. «Милая моя!» — шептал он, прижимая свое лицо все крепче. Наташа чувствовала каждый его палец на своей спине, каждое шевеление губ. Желание стало нестерпимым, она закрыла глаза, до боли закусила губу и вдруг вспомнила.

— У меня дверь не запирается изнутри…

— Пойдем ко мне, — тихо ответил он, — у меня все запирается…

Когда он разжал объятия и они вышли в коридор, решимость покинула женщину. Миг страсти миновал, и ей снова стало не по себе. Никита вошел в свою гримерную, запер дверь, взял с подоконника бутылку шампанского, не торопясь, открыл без хлопка и начал разливать в стоявшие там же бокалы.

«Он все понимает», — подумала Наташа.

Никита молча протянул ей бокал. Она послушно выпила. Он тоже. Затем притянул ее к себе, обнял за плечи, прижал к своей груди ее лицо. Она слышала, как гулко бьется его сердце, гоня кровь по всему его сухому, горячему телу. Они стояли обнявшись так долго, что она успела услышать, почувствовать движение каждой его мышцы, каждого сустава, поймать ритм его дыхания, ощутить свежий запах кожи. Она осязала его возбужденную плоть, но он не спешил. Ее пальцы крепче впились в его плечи, и тогда он начал медленно целовать сначала ее лицо, затем шею, руки, снова лицо, и наконец его губы прижались к ее губам, руки легли на ее грудь. Он не издал ни звука, но она почувствовала, как сильно это его взволновало, и, когда сладострастное ощущение внизу живота сделалось невыносимым, она застонала. Казалось, все ее кости плавятся, становясь мягкими, как воск. Она отстранилась и с мольбой взглянула в его глаза. Если бы он улыбнулся в ответ, она бы, наверное, рванулась и убежала, но он, оставаясь абсолютно серьезным, молча кивнул.

Он достал из стенного шкафа спальный мешок и расстелил его на полу. Выключил свет, оставив гореть маленькую настольную лампу, и, освещенный ее розоватым светом, разделся. Не решаясь взглянуть на него ниже пояса, Наташа залюбовалась его торсом.

— Какой ты красивый! — вырвалось у нее.

— Тебе помочь? — спросил он.

— Нет, — ответила она и начала раздеваться.

Он лег на спину и смотрел, как она снимает платье, туфли, белье. Сев на своем импровизованном ложе, осторожно коснулся пальцами ее колен. Он гладил ее ноги, икры, внутреннюю поверхность бедер и шептал:

— Это ты красивая, горе мое… Ты такая, как я и думал… Как мне приятно тебя ласкать, какая у тебя чудесная грудь, и твои шелковые ноги, и живот, о котором я мечтал…

Его руки страстно сжали ее бедра, и у нее помутилось в голове от того, как среагировало на это ее тело. На глазах выступили слезы, и она легла рядом с ним, обнимая его за шею. Но он не спешил. Он продолжал ласкать ее, все более интимно, уже молча. Она наконец решилась коснуться его члена и вздрогнула, ощутив его твердость, казалось, кожа на нем натянулась до предела и готова лопнуть. Наташа почувствовала раскаяние, ей почудилось, что она заставляет его страдать, и она повернулась на спину, держа его за плечи, но он отвел ее руки, отрицательно покачав головой.

— Не спеши… — сказал он. Он ласкал ее, продолжая целовать, пока не наступил высший миг наслаждения, будто рухнула плотина и хлынула полноводная река, затопляя и унося с собой все ее сомнения и комплексы, и она застонала глухо, стиснув зубы, и сжала его плечи, прижимая к себе, словно боясь, что он уйдет, в животном нетерпении стремясь ощутить его плоть внутри себя. Он встал на колени между ее ног и с силой вошел в нее. На секунду задержался и сделал несколько ритмичных движений. И в этот миг она заплакала навзрыд, не в силах перестать, отвечая ему каждой клеткой своего тела шепча:

— Прости меня, прости, я больше не буду, мне так хорошо…