— Кристина Паччини.

— Итак, фрау Кристина Паччини может выпить сегодня вечером чаю в главном доме… Идите сейчас за ней!.. Ну, разве моя готовность не заслуживает рукопожатия?

Я вернулась к нему и вложила мою руку в его ладонь. Затем я вылетела за дверь.

Я убеждена, что даже через пустошь, где я, как птица, была свободна от страданий и печалей, я никогда не летела так окрылённо, как сейчас через сад… Я знала, что больше не собьюсь с пути в огромном мире, потому что он будет держать надо мной свою руку, куда бы я ни пошла. Никакой ужас мне больше не страшен, потому что я укрылась на его груди и оказалась в безопасности. Как я дрожала, пока он не обнял меня, и какой покой снизошёл потом на мою душу — это было так же, как в детстве, когда я пугалась до крика, а Илзе открывала передо мной объятья, чтобы успокаивающе прижать меня к своему сердцу.

Когда я вновь появилась у тёти Кристины, она как раз варила себе шоколад. Бланш бегала вокруг стола и слизывала тёртый шоколад с тарелки… Небо, как летали Бланш, шоколад и пирожное в руках моей тёти, когда я ей сказала, что господин Клаудиус передаёт ей приглашение выпить чаю в главном доме! Теперь я впервые увидела, какона рассчитывала и надеялась на этот момент. С полуторжествующей-полурассеянной улыбкой она вытягивала один за другим ящики шкафов — я увидела ужасающий хаос из поблекших цветов, лент и кружев.

— Сердечко моё, мне нужно сначала одеться, и тут ты мне не нужна — комнатка такая узкая — ты не можешь побыть пока наверху у Хелльдорфов? — сказала она быстро. — Но ты должна сделать мне одну любезность; пойди к Шеферу — с этим неотёсанным мужланом я больше не хочу иметь дела — у него выросли прекрасные жёлтые розы — попроси срезать их и дай ему за это столько, сколько он запросит, будь это даже два талера — ты получишь их обратно, может быть, даже завтра… Ну иди же! — воскликнула она и подтолкнула меня к двери, когда я удивлённо поглядела на неё. — Я привыкла держать в руках цветы, когда иду в гости.

Шефер подарил мне розы, и я отнесла их ей. Затем я пошла к моему отцу и получила разрешение выпить чаю в главном доме.

Через час я шла с тётей Кристиной по саду. При моём возвращении она уже ждала меня в пальто и шляпке с вуалью. Уже наступили сумерки и начался небольшой дождь, когда мы подошли к мостику.

— Куда направляются дамы? — раздался голос позади нас. Это была Шарлотта, которая только сейчас возвращалась с горы.

— Я хочу представить мою тётю в главном доме, — ответила я.

Молодая девушка не сказала ни слова, тётя тоже молчала, так мы молча и шли вперёд — и у меня вдруг стало тяжело на сердце… Обе дамы шагали передо мной по мостику. Странно, но это выглядело почти невероятным — сходство между обеими фигурами было просто ошеломляющим: один и тот же гордый поворот головы, одинаковая округлость плеч, одинаковая походка и, я уверена, одинаковый рост — они выглядели похоже до того, что их можно было спутать, но в то же время в душе они были друг другу неприятны. Шарлотта, во всяком случае, держалась неприступно.

— Пожалуйста, разденьтесь в моей комнате, — холодно сказала она в коридоре. Мы вошли в комнату, которая уже была уютно протоплена и ярко освещена. Фройляйн Флиднер накрывала на стол и приветствовала нас весьма сдержанно.

— Где господин Клаудиус? — тихо спросила меня тётя — это было первое, что она сказала, с тех пор как мы вышли из швейцарского домика.

Я молча показала на двери салона.

— О Боже, рояль! — счастливо вскричала она и подлетела к инструменту. — Как давно я была лишена этого зрелища! О, разрешите мне только на секундочку положить руки на клавиши! Пожалуйста, пожалуйста — я буду счастлива, как ребёнок, если смогу взять хотя бы два аккорда!

В секунду пальто и шляпка полетели на ближайший стул, и к моему безмерному удивлению тётя Кристина оказалась в полном концертном наряде. Молочного цвета атлас тяжело спадал на ковёр, а из кружев глубокого декольте поднималась грудь, такая ослепительная, такая мраморная по совершенству форм, какие вряд ли мог предъявить античный кабинет со всеми своими фигурами богинь. Как вились длинные локоны по шее и плечам и как изумительно смотрелись свежайшие бледные розы в воронёной массе волос!

— Ну, это сильно! — сухо сказала Шарлотта. Моя тётя опустилась на стул перед роялем, инструмент ожил под её руками, и не слишком звучный, но сильный голос прогремел с дьявольским выражением: «Già la luna in mezzo al mare» — и тут распахнулись двери салона, и господин Клаудиус, бледный как привидение, застыл на пороге — а за ним маячило удивлённое лицо Дагоберта.

— Диана! — вскричал господин Клаудиус с невыразимым ужасом.

Тётя Кристина подбежала к нему и опустилась на колени.

— Прости, Клаудиус, прости! — умоляла она, почти касаясь лбом ковра. — Дагоберт, Шарлотта, мои так надолго и с такой болью утраченные дети, помогите мне упросить его вновь принять меня в прежней любви!

Шарлотта издала возглас негодования.

— Комедия! — закричала она. — Кто платит вам за эту изумительно сыгранную роль, мадам? — спросила она грубо. Затем она налетела на меня и резко затрясла меня за плечи. — Леонора, вы нас предали!

Господин Клаудиус сразу же встал между нами и оттолкнул её.

— Уведите фройляйн фон Зассен! — велел он фройляйн Флиднер — как глухо и неуверенно прозвучал его голос, как он старался овладеть собой в ужаснейшем внутреннем волнении!

Фройляйн Флиднер обняла меня за плечи и отвела в салон с портретом Лотара — и за нами захлопнулись двери… Пожилая дама дрожала как осиновый лист, у неё от судорог свело челюсти.

— Вы привели плохого гостя в наш дом, Леонора, — выдохнула она и испуганно прислушалась — а из прилегающей комнаты почти непрерывно доносился звучный голос тёти Кристины. — Вы, конечно, не могли знать, что это она, та фальшивая, неверная Диана, из-за которой он так тяжело страдал… Не дай Бог она снова завладеет им! Она всё ещё ошеломляюще красива!

Я сжала голову руками — не обрушится ли сейчас на меня весь мир?

— Как ловко она всё это устроила! — горько продолжала фройляйн Флиднер. — Захватила всех врасплох своим внезапным появлением!.. Она вдруг вспоминает своих «с болью утраченных детей», которых так позорно бросила!

— Она действительно мать Шарлотты и Дагоберта? — выдохнула я.

— Дитя, вы ещё сомневаетесь после всего, что видели и слышали?

— Я думала, они дети его — я показала на портрет Лотара — и принцессы, — застонала я.

Она отпрянула и уставилась на меня.

— Ах, я начинаю понимать! — вскричала она. — Так вот в чём ключ к Шарлоттиному необъяснимому поведению! Она думает так же, как вы?.. Она думает, что родилась в «Усладе Каролины»? Ну, я ещё узнаю, кто открыл эту строго охраняемую тайну и изложил её в таком диком виде! Пока что я вам скажу, что хотя действительно двое детей увидели свет в «Усладе Каролины», но один ребёнок умер через несколько часов, а другой — в полугодовалом возрасте от судорог; к тому же это были два мальчика. Дагоберт и Шарлотта — дети капитана Мерикура, за которым ваша тётя была замужем в Париже и который погиб в Марокко… Бедное дитя, ваш добрый ангел оставил вас, когда вы приняли эту женщину под свою защиту — она принесёт нам всем несчастье!

Я спрятала лицо в ладонях.

— Когда Эрих появился в её доме, она была уже вдовой и примадонной парижской оперы, — продолжала пожилая дама. — Она по меньшей мере на семь лет старше него; но у женщин её склада это ничего не значит. Своих детей она отдала в чужие руки; они воспитывались у мадам Годен — Эрих их полюбил, как своих собственных, и хотя их мать его смертельно оскорбила и глубоко ранила, он был так великодушен, что забрал малышей себе, когда эта забывшая свою честь и обязанности женщина оставила их в пансионе без копейки денег… Мадам Годен вскоре умерла, и мне, единственной, кто знал о происхождении детей, он строго-настрого велел молчать — он хотел избавить брата с сестрой от унизительной боли иметь такую испорченную мать — они его замечательно за это отблагодарили!