— Доложите, что произошло с Долаберидзе, — повторил Бахтин.

Неожиданно Карлов всем своим телом почувствовал, как мелкой дрожью залихорадило самолет. Быстрым взглядом окинул все приборы. Указатель давления масла стоял на нуле. Неприятный холодок пробежал по спине летчика.

Тряска усиливалась. Стрелка, температуры воды ползла по красной черте к цифре сто сорок градусов. Было ясно, что пробит масляный радиатор или бак. До линии фронта еще минут двадцать полета.

— «Воробей одиннадцать!» Я — «двадцать первый». У меня барахлит мотор, — доложил Карлов ведущему.

За привычным потрескиванием в наушниках чувствовалось затаенное дыхание летчиков.

— «Двадцать первый», выходите вперед, — приказал Бахтин.

Георгий дал полностью от себя сектор газа, и самолет его плавно обогнал товарищей. Через минуту он увидел, как плотно прижались к нему друзья, увидел за боковыми форточками кабин их тревожные лица. Крыльями своих штурмовиков они как бы пытались поддержать его подбитую машину. Георгий чувствовал, как теряет силы раненый мотор.

Из выхлопных патрубков потянулся сизый дымок. «Вряд ли дотяну до линии фронта», — мелькнуло в сознании. В этот момент что-то хрустнуло в двигателе и лопасти винта неподвижно застыли.

Карлов успел выключить зажигание. Не выпуская шасси, он произвел посадку прямо на снежной равнине. Самолет сначала плавно пополз по снегу, затем от резкого торможения летчика по инерции швырнуло вперед, и он ударился головой о приборную доску.

Карлов быстро открыл фонарь, отстегнув лямки парашюта, выбрался из кабины. Крылья штурмовика почти на метр врезались в толстый слой рыхлого снега. Сквозь шум в ушах Георгий услышал в воздухе гул моторов. Он запрокинул голову и увидел: пять штурмовиков на малой высоте описывали над ним круг. А выше, словно стрижи, носились истребители прикрытия. Вот у одного штурмовика вывалилось шасси. Карлов понял, что кто-то из друзей решил произвести здесь посадку, чтобы вывезти его с вражеской территории. Георгию стало страшно. Приземление на колесах в такой глубокий снег грозило неминуемой катастрофой. Он скрестил над головой поднятые руки, что на языке летчиков значило — запрещено, выключено.

Но капитан Бахтин сам уже видел, как зарылись в снег крылья подбитого самолета, и по радио запретил посадку. Он пролетел над Карловым, покачал крыльями, прощаясь с товарищем, и взял курс на северо-восток. Остальные летчики сделали то же. От самолета Мордовцева отделился какой-то предмет и упал метрах в двухстах от притихшего на снегу штурмовика. Это воздушный стрелок Андрей Светлишнев сбросил Георгию автомат, который всегда брал в боевой полет — на всякий случай.

Георгий смотрел на удаляющуюся группу штурмовиков, как вдруг над его головой с ревом просвистел истребитель и, резко устремившись ввысь, сделав восходящую бочку, полетел в сторону уходящих к горизонту самолетов.

Георгий успел разглядеть номер.

— Сергей Жуковский!

Лейтенант Карлов остался один в пустынной белой Сальской степи.

Глава III

Остальные летчики группы Бахтина без каких-либо особых происшествий вернулись на свои аэродром.

После посадки, когда самолет ведущего зарулил на стоянку, к нему подъехал новенький «виллис». Бахтин спрыгнул с крыла на землю и доложил подошедшему вместе с Емельяновым командиру дивизии:

— Товарищ полковник! Задание выполнено. Сержанта Долаберидзе после третьего захода никто не видел. Очевидно, погиб над целью. Лейтенант Карлов на подбитом самолете произвел посадку в степи в двадцати километрах севернее города Сальска, — Бахтин достал из-за спины планшет. — Вот здесь, — показал он пальцем на карте. — Мордовцев хотел за ним садиться, но я запретил... Там очень глубокий снег... — И, как бы раздумывая вслух, Бахтин добавил: — А место безлюдное, кругом никого нет. Вот если бы самолет на лыжах послать.

Лицо командира дивизии стало мрачным, Он повернулся к Емельянову и медленно сказал:

— Только позавчера Карлову орден вручил, и на тебе. А Долаберидзе сегодня вечером вручать собирались...

— Разрешите мне за Карловым полететь? — попросил у командира дивизии подбежавший Мордовцев. — По-два на лыжах, сяду на снег и вывезу Карлова.

— Вас же собьют. Вы туда даже не долетите, — возразил Рубанов.

— На этой стрекозе не так-то просто меня сбить. Я на ней такие виражи закладываю, что ни один «мессер» не прицелится. Разрешите рискнуть, — не сдавался Мордовцев.

— Товарищ командир! Он действительно на По-два как акробат летает. Может, рискнем? — поддержал летчика Емельянов.

— Да знаете ли вы, что такое риск? — начал сердиться Рубанов. — Рискуют, когда хотя бы восемьдесят процентов успеха, а остальные двадцать под сомнением. А у вас получается наоборот. Это уже не риск, а опрометчивость. — И несколько мягче он добавил: — Не могу же я жертвовать еще одним летчиком... Карлова не выручите и сами погибнете.

В последних словах командира дивизии не чувствовалось уверенности. Он пытливо поглядывал на окружающих. Летчикам показалось, что Рубанов колеблется, что сейчас, взвесив все за и против, он разрешит Мордовцеву полететь за Карловым. Они пристально смотрели на полковника, пытаясь угадать его мысли.

И действительно, чувствуя потребность что-то предпринять, попытаться спасти хотя бы одного Карлова, место посадки которого было известно, Рубанов задумался... Через минуту он резко повернулся к командиру полка:

— Емельянов, срочно готовьте По-2 и позвоните командиру корпуса. Спросите у него от моего имени разрешение на вылет Мордовцева.

Вокруг облегченно вздохнули.

После небольшой паузы, когда Емельянов уже бежал на командный пункт, а Мордовцев — к самолету связи, Рубанов обратился к Бахтину:

— А как на Сальском аэродроме? Сколько «юнкерсов» уничтожили?

— По-моему, самолетов двадцать сожгли. Да еще, наверное, с десяток повредили, — неуверенно прикинул Бахтин. — Пять заходов сделали.

— Там все горело. Особенно считать-то некогда было, — наперебой заговорили летчики.

Дождавшись, пока все умолкли, Бахтин спокойно повторил:

— Двадцать-то наверняка уничтожили. А может быть, немножко больше.

Храбрые, скромные летчики, они не знали, что в эту самую минуту командующий фашистской транспортной авиацией, приданной 8-му авиационному корпусу, полковник Ферстер оцепенело сидел в своем кабинете. Ему только что доложили, что в результате удара русских штурмовиков на аэродроме Сальск уничтожено семьдесят два транспортных самолета и почти половина экипажей выбыла из строя. «Майн гот», — он смотрел на портрет фюрера и ломал себе голову над тем, как доложить в Берлин, что снабжение по воздуху окруженной армии Паулюса еще более усложнилось.

Эту задачу поставил ему лично сам Геринг, и теперь Ферстер боялся гнева своего всемогущего шефа. Он проклинал советские штурмовики, которые так неожиданно обрушились на его базовый аэродром; проклинал огромную, занесенную снегом, непонятную страну и этих русских, наносящих столь ощутимые удары тогда, когда по всем правилам ведения войны они должны были давно капитулировать...

А Рубанов благодарил своих летчиков:

— Поздравляю с успехом, — протянул он Бахтину руку. — Поезжайте в штаб авиационного корпуса. Там вас ждет командующий Сталинградским фронтом. Он интересуется результатами удара и прислал за вами свой «виллис».

Озадаченный капитан сел в машину, а летчики направились на командный пункт готовиться к следующему боевому вылету.

В штабе корпуса дежурный проводил Бахтина в кабинет, где над большим столом, покрытым развернутой картой, склонились два генерала, носивших одну и ту же фамилию. Это были командующий Сталинградским фронтом генерал-полковник Еременко и командир авиационного корпуса генерал-майор авиации Еременко.

Бахтин подробно рассказал командующему об успешных действиях группы. Генерал-полковник Еременко похвалил капитана и поздравил его с назначением на должность командира штурмового авиационного полка той же дивизии.