— Как вы все там помещались? Такая теснота! Со стороны Вильяма Генриховича — благородно…

— Такой он человек. До войны мы ютились в крошечной квартире, но не чувствовали себя чего-то лишенными. Маленькая комнатуха, где жила я, была перегорожена шкафом.

Тут же стоял письменный стол для уроков, напротив — моя кровать. С другой стороны шкафа спала Эвуня. Пространство за шкафом в семье называлось «закуток» — это была личная территория дяди Вилли. Когда он был дома, то в основном возился в «закутке» со своей радиоаппаратурой. Она непрерывно издавала разные звуки, свист и гул, врывались обрывки азбуки Морзе. В «закутке» непонятно каким образом умещалось множество железяк, трогать их категорически запрещалось.

— А есть ли какие-то семейные предания о том, как познакомились Вилли Фишер и Елена Лебедева?

— Не предания, а история одной вечеринки. Владимир Робертович Расс, товарищ дядя Вилли по радиороте, в которой они служили в 1925-м, пригласил друзей на вечеринку. Сестра Володи — Татьяна Расс — привела свою подругу Элю, с которой они жили в одном доме на улице Грановского. Зашел и Вилли Фишер. А в результате знакомств на той вечеринке вскоре появились две семейные пары. Одна — мама Эля и дядя Вилли.

— По воспоминаниям вашей сестры, Эвелины Вильямовны, знаю, что жили небогато.

— Жили бедно. Дядя Вилли…

— …Вильям Генрихович Фишер, он же Абель…

— …Был человеком светлым, бескорыстным, всегда нуждался. А меня все равно взяли к себе. Помню, до войны надо было пойти на какой-то прием, так у него даже костюма не было. И мы занимали деньги у друга — Рудольфа Ивановича Абеля и его жены тети Аси, чтобы купить нечто более или менее приличное. Нам, девчонкам, все перешивали из каких-то старых пиджачков. Мама Эля была очень хозяйственной, дома все в порядке идеальном, хорошо вязала, шила. И в музыке талантливый человек. Арфисткой была прекрасной. А в Норвегии, куда они втроем с Эвелиной поехали в свою первую командировку, набрала учениц, создала маленькую школу балета. Эвелина там тоже занималась. А вот жили в Москве очень скромно.

— Но ведь Вильям Фишер все-таки работал в органах, был там чуть ли не лучшим радистом. Почему такая бедность?

— А вы смотрите, сколько иждивенцев, которые не работали! Откуда деньги брать?

— Случались ли какие-то праздники, посиделки?

— На Новый год всегда наряжали елку. Справляли в основном по-семейному. Папа его уже умер, а мать дяди Вилли, Любовь Васильевна, всегда приезжала с праздничным английским пудингом.

— Неужели английские традиции сохранялись чуть ли не до самой войны?

— Как видите. И по той же традиции пудинг всегда подавался на стол горячим. Вы знаете, я бы все же заметила, что английских традиций придерживались во всем. Была в семье некая сдержанность, чувств не выдавали, держались достойно и скромно.

— Ну а другие гости собирались?

— Изредка. В основном — сотрудники по работе. Было время между довоенными командировками, еще до увольнения дяди Вилли из органов, когда они приходили чаще. Накрывался праздничный стол. Без всяких излишеств, зато хорошо сервирован. И вкуснотища — всем нравилось. Мама Эля была мастерица готовить.

— Выпивали? Или Вильям Фишер был аскетом?

— Я бы не сказала. Пили в основном сухие вина — «Цинандали», «Напареули» — и в небольших количествах. Иногда дядя Рудольф (Абель. — Н. Д.) приносил бутылочку коньяка. За столом в основном разговаривали. Чтобы петь? Может, изредка, что-то не припоминаю. Случалось, играли на струнных. После войны играть стали почаще. У нас, детей, был свой отдельный стол. Вот где было крику!

— Лидия Борисовна, Фишеры вас официально удочерили?

— Все время хотели, но знаете, как мы привыкли — тянем-тянем, все руки не доходили. Но когда к нам приходили гости или кто еще, дядя Вилли всегда говорил: это моя старшая дочь, а вот эта — младшая.

— Вы постарше Эвелины?

— На шесть лет. Мне мама Эля говорила: почему не зовешь папой? А я привыкла «дядя Вилли» и не могла переступить, папой назвать. Такой он был человек — добрый, уважаемый, правда, иногда вспыльчивый, но никогда не злопамятный.

— Видел немало самых разнообразных фотографий вашего приемного отца. Но как он все-таки выглядел внешне? Не могли бы дать, как говорят разведчики, словесный портрет?

— Физически выглядел не очень здоровым. Выше среднего роста, худощав, всегда покашливал. Курил много: в молодости — трубку, потом — «Беломор». Почти всегда немногословен, пустых разговоров не любил. Как бы человек в себе. В общении с посторонними неизменно вежлив. Но абсолютно не сентиментален, скорее сдержан. Совсем был не спортивен. Плавать — никогда не плавал, зато любил ходить, собирать грибы. Уже после возвращения из США в бадминтон мы на даче играли. И здесь в дяде Вилли просыпался азарт.

— Что рассказывал вам приемный отец о себе, о работе?

— Свои мысли дядя Вилли особо не высказывал. Про работу никогда не вспоминал — так, несколько слов. Заводили разговоры о политике, а он этого очень не любил. Если говорили что-нибудь не то, тотчас вставал, бросал еду. На даче уходил к себе, наверх…

— В командировки за границу вы с ними не ездили?

— Нет, уезжали мама Эля и Эвелина плюс брали кота с собакой. А я оставалась в квартире одна с бабушкой. Нельзя было столько людей за собой тащить. Кажется, первый раз они поехали в одну из европейских стран, в Норвегию. Жизнь здесь, в Москве, была трудная, и присылали нам оттуда боны, были такие, слышали? Мы с бабушкой шли в магазин на Сретенке, Торгсин, в нем в обмен на золото и эти боны покупали вкусную-вкусную селедку, что-то еще. Не забывали, присылали боны, поддерживали. И нашим родственникам тоже немного оставалось. Бабушка Капитолина так всегда радовалась. Она в жизни много чего повидала. Была акушеркой, принимала роды у жен богатых купцов. А ее покойному мужу, медику, присвоили дворянский титул. Но в то, советское время бабушка Капитолина — уже на пенсии, как тогда говорили, «иждивенка». Ей купить селедку в Торгсине и еще чего-то понемножку для себя и внучки — радость. Потом ходили в кино, тут же около магазина. Я смотрела, а бабушка минут через пять засыпала, сопела. Не представляю, как бы и на что мы жили-выживали без мамы Эли и дяди Вилли.

— Вы знали, чем занимался отец?

— Понимала, где он работает, но без подробностей. Знаю его ближайших товарищей. Самый лучший друг — дядя Рудольф Абель. Еще Женя Андреев с женой Ниной. Но он в войну как сгинул. Куда-то его послали и — исчез. Был еще такой Кирилл Хенкин, с дядей Вилли они познакомились, как мне кажется, не во время войны, а еще до нее. Их семья долгое время жила во Франции, потому Кирилл отлично знал французский. Тоже не простая история. Отец Хенкина был актером, а дядя, Владимир Яковлевич Хенкин, народным артистом, веселил правительство на всех государственных праздниках. Мать Кирилла, Елизавета Алексеевна, из дворянского рода. Помогала французскому подполью. Приехала в Москву, и их семья получила квартиру в правительственной высотке на Котельнической набережной. В войну Кирилл учился у дяди Вилли на радиста или нечто в таком роде. Но не получилось. Мы тогда все оказались в эвакуации, и подробности как-то затерялись. Кирилл устроился работать переводчиком французского на иновещании. Жена его, помню, пробивная такая женщина, очень советскую власть не любила. Они уехали в Мюнхен на постоянное место жительства, и Хенкин трудился на радио «Свобода».

Он в Мюнхене написал книгу про Вильяма Генриховича Фишера — «Охотник вверх ногами». Я от нее не в восторге. Автор уверял, будто еще до отъезда Вилли признавался ему, что «едет проверять Орлова». Того самого сбежавшего от Сталина резидента, который, по мнению некоторых, никого не выдал, а по утверждению других — все-таки выдал. К чему было дяде Вилли его проверять, подставляясь ради этого арестом? И хотя Орлов своего старого радиста американцам не выдал, отношусь к нему, да и к Хенкину, без всякой симпатии. А вот Эвелина, несмотря на хенкинскую книгу, относилась к Кириллу с пиететом.