Дорога эта кончалась бедной деревушкой, скучившейся вокруг маленькой церкви. Вдали видны были остроконечные башни от замка господина де Барандэна. Неприветливый был вид, сударь, у этого старого жилища с его постройками и башнями; окружен он был зеленоватою водою, где мрачно он отражался. Довольно обширные службы высились в некотором расстоянии. Лягушки квакали в поросших тростником рвах. Летучие мыши чертили темный воздух. С трудом я мог поверить, что из этого непривлекательного места могло произойти привлекательное златокудрое создание, превратившееся из барышни де Барандэн в герцогиню де Гриньи. Покуда я размышлял об этом, лакеи старались у замка докричаться. Держа зажженные факелы, они подняли страшный шум у подъемного моста. Наконец у окна показалась какая-то странная фигура. Это был седой человек, казавшийся очень недовольным, что его потревожили; так что, когда старший лакей прокричал, что от него требуется, человек грубо ответил, что им от господина де Барандэна распоряжения не получено, что людям, ему неизвестным, дверей он не откроет и что, если мы будем топтаться там у рва, он нам сумеет доказать, что нет никакой выгоды находиться от него в таком близком расстоянии. При этих словах он навел на нас свой мушкет и, без всякого сомнения, выстрелил бы, если бы назойливые негодяи не отскочили и не спрятались за кареты. В это время деревенские жители, привлеченные криками и светом факелов, прибежали к нам на помощь.

Узнав, что в гробу нашем барышня де Барандэн, они очень этим опечалились. Герцогиня в память дней, проведенных ею в этих местах, присылала обильные пожертвования. Добрые крестьяне эти уверили нас, что от замкового смотрителя ничего не добьешься и что, если с ним продолжать переговоры, он снова примется за пальбу. С другой стороны, по их словам, деревенский священник в отлучке и вернется только завтра, а у него с собой ключ от церкви. Остаются только службы, где можно найти пристанище. Они предложили принести туда корма для лошадей, а для нас соломы. Утром священник вернется и совершит погребение, относительно которого герцог де Гриньи не сделал никаких распоряжений, так же как и господа де Барандэн не озаботились, чтобы тело их дочери принято было надлежащим образом в замке. В глубине души они не могли простить ей сумасбродного завещания, сумасбродно выполненного герцогом, и смиренномудренной причуды истлевать в провинциальной глуши, отправясь туда в сопровождении компании грехов в маскарадных костюмах.

Г-н Эрбу умолк. Г-н де Брео хотел поторопить его с окончанием, но тот сам продолжал:

— Нам пришлось расположиться в конюшне, сохранившейся лучше других полуразвалившихся построек. Втащили в какой-то сарай дроги с гробом герцогини. Солома, которую нам дали деревенские жители, к счастью, оказалась сухой, но такими же сухими оказались хлеб и сыр, которыми они нас снабдили. Съев несколько кусков, я растянулся на спине и закрыл глаза. Крестьяне нам оставили два больших роговых фонаря. Они кое-как освещали конюшню. По временам я открывал глаза. Я видел, как вповалку лежали участники нашей странной поездки. Маски храпели. Неподалеку от меня покоилась Люси Робин рядом с Лардуа. Чревоугодие, Зависть, Гнев, Леность, Сластолюбие и Скупость спали, один другого крепче. Жюстина Лекра и Жан Гильбер, горбун, лежали бок о бок. Глаза у меня снова закрылись, веки стали как свинцовые.

Не знаю, долго ли я спал; проснулся оттого, что зашуршала солома. Немного погодя поднялся Жан Гильбер и вышел тихими шагами. Горбатая тень прогримасничала по стене и исчезла. Через минуту я увидел, как Жак Рагуар сделал то же самое; потом все успокоилось. Маленькая летучая мышь все прилетала к огню от фонаря. Лошади глухо били копытами о землю. Жан Гильбер и Жак Рагуар не возвращались. Так прошло некоторое время, как вдруг я вздрогнул от подозрения. На четвереньках я дополз до двери.

Ночь была темной, но звездной. Я медленно вдыхал воздух. Глаза мало-помалу привыкли к темноте. Через минуту я заметил слабый свет у поворота стены, за которым как раз находился сарай, где стоял гроб герцогини. Я медленно направился в ту сторону. Мокрая трава заглушала мои шаги. Я еще ступил вперед и вышел на полный свет… и вот что, сударь, я увидел:

Жан Гильбер, горбун, с факелом в руке стоял перед гробом, на который Жак Рагуар поставил ногу, Чтобы взломать гробовую крышку, он воткнул туда острие алебарды, входившей в состав костюма Гнева для Клода Лардуа. Рагуар пользовался им как ломом. Время от времени он пыхтел от усилия. Горбун пальцем указывал ему, в каком месте следует нажать, то поднимая, то опуская факел, от которого по земле шевелились страшные тени. Негодяи, надеясь, что на герцогине, без сомнения, надеты какие-нибудь драгоценности, задумали украсть перстни и подвески, которые, по их мнению, не могли не украшать столь именитую покойницу, и, чтобы вырвать их от могилы, не остановились перед отвратительным предприятием. При виде этой кощунственной работы я почувствовал омерзение. Я хотел позвать на помощь, но ни звука не вышло у меня из горла, и я остался недвижно, без сил, без слов.

Они продолжали свое гнусное занятие. Доски трещали от нажимов. Я отчетливо видел каждое их движение. Мало-помалу крышка начала поддаваться. Я онемел от ужаса и едва дышал от любопытства. Та, которою я так часто восхищался в ее нарядах, которую я видел полуобнаженной в ту ужасную ночь, одна мысль о которой приводила меня в трепет, та, останки которой я сопровождал до этого места в постыдном маскарадном костюме, она, сударь, готова была предстать предо мною в последний раз в погребальном убранстве. От этой мысли, сударь, холод проникал до мозга костей.

Вдруг крышка отскочила, и Рагуар упал навзничь. Жан Гильбер бросился вперед; высоко подняв факел одной рукою, другою он стал шарить в открытом гробу; я видел, как двигалась его длинная рука. Горб придавал ему вид паука, чудовищного и свирепого. Рагуар тоже наклонился над гробом и вытягивал оттуда что-то вроде золотой кудели, навив на кулак; это он тянул волосы герцогини.

Я хотел накинуться на негодяев и споткнулся о большой камень. Не помню как, я бросил его под ноги Жану Гильберу, который выпустил факел из рук. Рагуар глухо крикнул. Я слышал их дыхание. Они пробежали мимо, не заметив меня, и скрылись в ночном мраке. Факел на земле трещал, угасая.

Мои руки так дрожали, что я едва мог схватить его. Медленно я приблизился. Герцогиня лежала в гробу, покрытая таким тонким саваном, что все формы ее тела были заметны. Смерть не лишила ее гибкости. Она лежала на боку; я не видел ее лица, а только распущенные пышные косы, которые, казалось, тянулись ко мне, хотели обвиться вокруг рук, колен, окружить меня бесчисленными извивами. Они росли и приближались. Они были из золота, из пламени… Привлекали, как клад, сияли, как костер…

Догоревший факел обжег меня, я тоже его бросил; золотые косы угасли.

Я отскочил. Как добрался я до конюшни, где стояли лошади, сам не знаю. Когда я пришел в себя, я уже несся по полю, уцепившись за гриву лошади. Край неба белел от зари. Топот копыт раздавался у меня в ушах. Я был не бог весть каким наездником, так что нужно приписать чуду, что я так долго продержался на лошади. Она метнулась в сторону, и я свалился. Головой я стукнулся о пень, и только много часов спустя люди графа де Рагьера подобрали меня и, давши подкрепительной настойки, отвели к своему господину, думая его позабавить странной личностью, размалеванной, как скоморох, и одетой, как карточный король.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ЧТО Г-Н ЭРБУ, ПАРТИЗАН, ДОБАВИЛ К ПОВЕСТИ, РАССКАЗАННОЙ Г-НУ ДЕ БРЕО

Г-н Эрбу перестал говорить. Г-н де Брео тоже пребывал в задумчивости и молча осматривался. Все вокруг достаточно ясно говорило, какой путь г-н Эрбу совершил с того утра, когда люди графа де Рагьера подобрали его на дороге в костюме греха. Г-н де Брео вывел заключение, что никогда не нужно отчаиваться, так как у судьбы есть свои пути, которыми она ведет нас к желанной для нее, часто нам самим неожиданной цели. Благодаря удивительному капризу рока, и г-н Эрбу, начавший свое существование в лачуге бедного обойщика, оканчивал его в доме, украшенном драгоценнейшей обстановкой среди всех ухищрений роскоши и наслаждений. Г-н Эрбу был богат и, без сомнения, был счастлив. Мог ли он спустя столько времени испытывать настоящее волнение от приключения ранней юности, только что рассказанного г-ну де Брео? А между тем, последний в течение рассказа не раз замечал у г-на Эрбу признаки взволнованности, как будто память об этой истории была совсем свежей и горячей.