Г-жа де Блион сделала движение остановить его, но г-н де Брео продолжал:

— Я даже не скажу вам, как я зовусь. Мое имя скромно и вам незнакомо. Я вас люблю, сударыня, вот все, что важно знать вам относительно меня. С тех пор как я вас увидел, ваш образ непрестанно стоит передо мною. Им заняты мои мысли. Он сопутствует моим желаниям. Конечно, я мог бы скрыть от вас чувства, меня одушевляющие, и не подвергать их опасности быть отвергнутыми вами. Вместо того чтобы громко вам их высказать, я мог бы питать их втайне и избегнуть горечи встретить безразличие с вашей стороны. Тогда в своем несчастье винил бы я свое молчание и свою робость. От вас мне остался бы только очаровательный образ, сокровище моих воспоминаний, которым я в мечтах свободно могу располагать по своему усмотрению. Ваша красота без запретов не сделалась ли бы послушным наслаждением моих ночей? Нагая, лежа рядом со мною, она повиновалась бы моим капризам, так как ничто не защитит женщину от мечтаний мужчины. Они должны мириться с неизвестными и неизбежными любовниками, которым они не могут отказать в воображаемых ласках. Почему бы мне так не поступить, сударыня? Но должен признаться, что я считаю за некоторого рода низость злоупотреблять даже тенью любимой, а я вас люблю, сударыня, и то, чего от вас желаю, не пустой призрак. Это вы сами, ваше очаровательное тело и прелестное лицо, созданные для любви и наслажденья.

Фонтан журчал тихонько меж неподвижных деревьев, пока г-н де Брео так говорил. Когда он умолк, г-жа де Блион некоторое время пребывала безмолвной, наконец голосом, которому она старалась придать уверенность, начала:

— Любовь, сударь? Кто вам сказал, что я хочу такой любви, о которой вы говорите? Ах, все вы одинаковы, и мужчины даже не предполагают, насколько слова их, самые искренние, — оскорбительны. Как! Разве любовь, что вы предлагаете, не состоит из наслажденья, которое доставит вам первая встречная и которого вы от нас требуете, не справляясь, находим ли мы удовольствие в этих ласках, кончающихся тем, что быстро понижают нас в ваших глазах, потому что если раньше они представлялись вам чем-то особенным и прелестным, то вскоре начинают казаться чем-то таким, в чем все женщины равны между собою, так что вы даже не видите оснований к благодарности, которую вы нам обещали?

Г-жа де Блион продолжала, все более оживляясь:

— Вы оказываете мне честь, испытывая ко мне желание, которое современный язык зовет любовью, и я охотно верю, что это движение ваших чувств искренне и даже что в нем есть некоторая подлинная сила и увлечение; но, говоря по правде, долговечно ли оно? Оно возникло, сударь, от мимолетного впечатления, развившегося в незанятом уме и в одиноком воображении, но неизвестно, останется ли оно после прикосновения наших тел, после поцелуя наших уст. Во мне вы видели лишь зыбкий образ, который вам понравился, нравится еще и теперь и возродить иллюзию которого вы ищете во мне. Увы, сударь, уверены ли вы, что я такова, как ваше воспоминанье? Вы не боитесь испытания действительностью? Женское тело не всегда таково, каким оно кажется под складками одежды, удаленное подмостками, и то, чего вы желаете от моего тела, поведет вас к новым открытиям, которые, быть может, будут не в мою пользу. То, что вы зовете любовью, придает лицам неожиданные выражения. По вкусу ли придется вам мое лицо, и не пожалеете ли вы об образе, созданном вами и еще закрывающем от ваших глаз тот, который может показаться вам до такой степени различным, что вы не найдете утешения от перемены, в которой вы ничего не выиграли?

Она продолжала:

— Я думаю, сударь, вы не преминете уверять меня, что ваше желание приобрело от впечатления, его породившего, силу, которой я должна быть только довольна, и что многие женщины не отказались бы принять поклонение такого рода и такой пламенности, которое внушается не всеми. Ах, сударь, разве подобный образ мыслей так распространен? Я в самом деле думаю, что мы тоньше в этом отношении, чем представляют себе мужчины. Вы думаете, мы очень заботимся об этих восторгах, из которых большинство женщин извлекает больше, может быть, тщеславия, чем удовольствия? Тело наше нежно и хрупко, сударь. Настолько ли нравится ему, как это утверждают, быть потрясенным во всем существе натиском, чаще его утомляющим, чем пленяющим? Силе мужчин мы скорее подчиняемся, чем наслаждаемся ею. Эти яростные и повторяющиеся порывы скорее нас удивляют, чем забавляют, и я знаю многих женщин, которые предпочли бы этим грубоватым доказательствам внимания иные, более сдержанные ласки, более скромные, что нас волнуют и тревожат сильнее, чем определенность, которую спешите вы нам предложить. И я часто думала, что любовь совсем другое, чем то, что вы из нее сделали, и я охотно вам скажу, какою я ее себе воображаю.

Г-жа де Блион, опустив глаза, продолжала, понизив голос, как будто она говорила сама себе, хотя обращалась к г-ну де Брео:

— Неужели правда, нет ничего слаще того телесного наслаждения, к чему большинство любовников сводят свои искания и встречи и в чем, по их мнению, заключается высшая точка их блаженства и предел взаимных, может быть, подлинных влечений? Хорошо, если бы для того, чтобы этого достигнуть, они могли только следовать обоюдной склонности, влекущей их туда. Но разве это часто случается? Наоборот, сколько приходится им преодолевать препятствий и опасностей! К каким обходам и хитростям приходится им прибегать! На что они не отваживаются, чтобы добиться минуты вульгарного блаженства? Если бы еще им достаточно было вкусить однажды! Но мы замечаем, что они принуждены его возобновлять, и эта необходимость в повторных впечатлениях не доказывает ли нам, насколько оно легко и летуче, раз нет в нем постоянства, способного наполнить навсегда воспоминанье и до старости оставаться его постоянной радостью? Ах, сударь, не тщетно ли любовники такого рода стремятся заключать один другого в цепи объятий, которые их связывают, не соединяя! Подобные мысли всегда удаляли меня от этих способов любви, заставляя предполагать, что существуют другие. Разве, сударь, это не способ, например, знать, что существует человек, которой мечтает о вас нежно и тайно и о котором мы также мечтаем, человек, который всегда с нами, даже когда его нет, и с которым мы не расстанемся, который нас понимает и которого мы понимаем без слов, который составляет половину нас самих и с которым мы составляем одно? Что нам тогда до времени и расстояния! Если два человека однажды испытали подобное чувство, то не образовалось ли между ними чего-то вечного и неразрывного, что заслуживает названия любви? Подобная любовь, сударь, единственно кажется вполне достойной тонкой и пламенной души. Поклонение такого человека я бы приняла навсегда и о нем часто мечтала в моем уединении. Я воображала себе у него на лице почтительность, нежность, дружественность, и в таком-то виде я хотела бы, сударь, сохранить о вас воспоминанье. Ничто так не смягчило бы моей печали и скорби, как сохранение этого вашего образа, которого не стерло бы время из моего сердца, где ему нашлось бы тайное место и где он уничтожил бы тот, другой, под которым вы ко мне сейчас явились и лесные лохмотья которого свидетельствуют о намерениях, для меня оскорбительных, и о планах, которые я охотно предала бы забвению.

Г-жа де Блион умолкла и смотрела на г-на де Брео. Она была бледна, и губы ее слегка дрожали. Г-н де Брео был безмолвен. Слезы текли у него из глаз. Он с восторгом взирал на г-жу де Блион, стоявшую перед ним. Она наступила ногой на рогатый парик. Позади ее фонтан взвивал туманно-серебристую струю. Г-ну де Брео показалось, что он видит в последний раз танцующее тело, рассеивающееся как влажный дым, словно нимфа этих вод исчезла навсегда. Он почувствовал себя готовым лишиться чувств и отвечал умирающим голосом г-же де Блион:

— Раз вы этого хотите, сударыня…

Он не докончил. Она обе руки положила себе на сердце, словно для того, чтобы укрепить слово, только что услышанное ею, и, закрыв глаза, вздыхая, прошептала.