— Вы ведь сообщите мне о себе? — спросил Жан-Пьер, чувствуя, что похож на любящего отца, который отправляет любимое чадо учиться за границу.

Слабая улыбка тронула бледные губы.

— Да, обязательно. Спасибо вам, Жан-Пьер… за все, что вы для меня сделали.

Жан-Пьер кивнул.

— Мне бы очень хотелось… чтобы все сложилось иначе.

Жаль, что рядом с этой девочкой не стоит Манфред…

Она поняла, что он имел в виду.

— Да, мне тоже.

— Прощайте, Ариана, — нежно произнес он. — Счастливого путешествия.

Взглядом она поблагодарила его еще раз и стала подниматься по трапу на корабль. Она обернулась в последний раз, помахала Сен-Марну рукой и прошептала: «Прощайте». По ее щекам текли слезы.

Книга третья

АРИАНА

НЬЮ-ЙОРК

29

Пароходу «Гордость пилигрима» это название подходило как нельзя больше. Тесный, дряхлый, пропахший плесенью корабль и в самом деле выглядел так, словно на нем путешествовали еще первые переселенцы в Америку. Но при этом «Гордость пилигрима» вполне держалась на плаву, да и в пассажирах недостатка не было. Судно было зафрахтовано совместными усилиями нескольких американских благотворительных организаций, среди которых главенствовало нью-йоркское Женское общество взаимопомощи. Оно уже организовало четыре подобных рейса и перевезло больше тысячи беженцев из разоренной войной Европы. Члены Женского общества взаимопомощи находили спонсоров для своих подопечных, расселяли их по всей территории Соединенных Штатов. Нью-йоркским энтузиасткам удалось подобрать неплохую команду, которая весьма ответственно подходила к своему делу, доставляя женщин, мужчин, стариков, детей из опустошенной Европы в Америку, где их ждала новая жизнь.

Почти все пассажиры были в неважном физическом состоянии; многие попали во Францию из других стран. Некоторые неделями, а то и месяцами брели по дорогам. Были и такие, в особенности дети, которым довелось обходиться без крова в течение нескольких лет. Все эти люди изголодались, многие никогда не видели моря, никогда не путешествовали на корабле.

Женскому обществу взаимопомощи не удалось найти дипломированного корабельного врача, но зато пароходу повезло с медсестрой. Эта молодая женщина прекрасно знала свою работу, на пароходе она была поистине незаменима. Медсестре пришлось девять раз принимать роды, несколько раз помогать при выкидышах, у четырех пассажиров случились инфаркты, шестеро умерли. Нэнси Таунсенд — так звали эту женщину — привыкла иметь дело с голодными, усталыми, отчаявшимися людьми, которые столько претерпели в эти страшные годы. В предыдущем плавании на корабле оказались четыре женщины, которых немцы продержали в тюрьме возле Парижа два года. Американцы освободили заключенных, но женщины были в таком состоянии, что две из них умерли во время плавания. Встречая на борту пассажиров, Нэнси знала, что не все они доплывут до Нью-Йорка. Она уже научилась распознавать тех, кто может не вынести плавание. Но нередко оказывалось, что не выдерживали как раз те, кто выглядел более благополучно. Были люди, силы которых иссякали, когда испытания уже близились к концу.

На сей раз у Нэнси особое беспокойство вызывала хрупкая блондинка, расположившаяся в большой каюте на нижней палубе с девятью другими женщинами.

Вскоре после отплытия из Гавра к медсестре прибежала девушка с Пиренеев и со слезами сообщила, что ее соседка по койке умирает. Когда Нэнси увидела больную, она сразу поняла, что та и в самом деле умирает — от морской болезни, голода, нехватки кислорода, боли. Трудно было сказать, что именно стало последней каплей. Глаза блондинки закатились, сухой лоб пылал лихорадкой.

Медсестра опустилась на колени возле кровати, нащупала пульс, попросила остальных женщин отодвинуться. Они посматривали на Ариану с тревогой, боясь, что она скончается прямо в каюте. Накануне одна из пассажирок — маленькая, худенькая еврейская девочка, освобожденная из концлагеря Берген-Бельзен, — умерла от слабости и истощения.

Минут двадцать провозившись с больной, медсестра велела перенести ее в каюту-изолятор. Там Ариане стало хуже — температура поднялась, появилась болезненная ломота в руках и ногах. Нэнси боялась, что у девушки начнутся конвульсии, но до этого не дошло. В последний день плавания наступил кризис. Ариану постоянно рвало, а всякий раз, когда она пыталась приподняться, давление падало так низко, что она теряла сознание. Все ее знание английского куда-то улетучилось, и Ариана разговаривала с медсестрой по-немецки, отрывочно и бессвязно произнося слова, которых Нэнси понять не могла. Но со временем медсестра уловила, что повторяются одни и те же имена: Манфред, Герхард, Хедвиг, слово «папа». Несколько раз больная принималась кричать:

— Нет, Хедвиг, нет!

При этом она невидящим взглядом смотрела на Нэнси. Ночью девушку начали сотрясать рыдания, и утешить ее было невозможно. Временами медсестре казалось, что Ариана просто не хочет больше жить. Что ж, не она первая…

Наутро температура стала понижаться. Ариана смотрела на медсестру усталыми глазами, в которых по-прежнему жила боль.

— Надеюсь, вам лучше? — ласково улыбнулась Нэнси Таунсенд.

Ариана слабо кивнула и снова провалилась в сон. Она так и не увидела, как пароход входит в нью-йоркскую гавань, не имела возможности полюбоваться статуей Свободы с факелом, который вспыхивал золотыми искрами в лучах солнца. Стоявшие на палубе обнимались, радостно кричали, по лицам многих текли слезы. Наконец их путь завершился! Но Ариана ни о чем не догадывалась. Она очнулась, лишь когда в каюту вошел иммиграционный чиновник. Он негромко поздоровался с медсестрой, ознакомился с историей болезни. Обычно пассажиров сразу же препоручали заботам спонсоров, но эту девушку лучше подержать в изоляторе. У нее температура, частые обмороки. Нужно убедиться, что у нее нет никакой заразной болезни. Чиновник похвалил медсестру за то, что она поместила девушку в отдельную каюту. Потом, взглянув на уснувшую вновь Ариану, спросил шепотом:

— Как вы думаете, что с ней?

Нэнси жестом поманила его в коридор и там объяснила:

— Не могу сказать наверняка, но полагаю, что ее подвергали каким-нибудь истязаниям. Возможно, она была в концлагере. Вам нужно быть с ней повнимательней.

Чиновник кивнул, сочувственно покосившись на приоткрытую дверь.

— Открытых ран, инфекции, внутренних кровоизлияний не обнаружено?

— Нет. Но ее все время рвало. Не исключено, что внутренние повреждения есть. Извините, но я об этой пациентке почти ничего не знаю, — смущенно призналась Нэнси.

— Не беспокойтесь, мисс Таунсенд. Ведь вы отдаете ее нам. Представляю, сколько вам пришлось с ней повозиться.

Чиновник снова углубился в изучение истории болезни.

Нэнси улыбнулась.

— Да, но, слава богу, она выжила. Теперь, думаю, все обойдется. Но был момент, когда мне казалось…

— Могу себе представить.

Он зажег сигарету и стал смотреть, как беженцы спускаются с корабля на причал. Потом в коридоре появились двое санитаров. Они осторожно сняли Ариану с кровати и положили на носилки. Она пришла в себя, бросила прощальный взгляд на Нэнси, и ее понесли куда-то вниз. Ариана не знала, что с ней происходит. Да ей, собственно, было все равно.

30

— Ариана?.. Ариана… Ариана…

Казалось, голос доносится откуда-то издалека. Ариана не могла понять, кто ее зовет — не то мама, не то Хедвиг. Сил ответить не было. Ариана чувствовала себя бесконечно усталой, отяжелевшей, словно отправилась в какое-то дальнее путешествие, из которого слишком хлопотно возвращаться.

— Ариана… — настойчиво звал голос. Нахмурившись во сне, Ариана почувствовала, что расстояние между ней и голосом сокращается. Все-таки придется ответить. Но так не хочется… Чего они все к ней пристали?

— Ариана…

Голос был настойчив, и в конце концов Ариана открыла глаза.