— Помочь следствию? — с удивлением переспросил лейтенант. — Что-то я вас не понимаю, Аурел Филиппович. Зачем это ему?

— Затем, чтобы побыстрее передали дело в суд. Понимает, что «вышку» ему вряд ли дадут, учтут еще и полное признание. Именно на это он рассчитывает. Даже жалобой прокурору грозил: почему тянем со следствием. Хитер, ничего не скажешь. Получит срок — и дело с концом… Никто больше не вспомнит о Краусе. А этот повышенный интерес его к расследованию? Жена Зоммера по своей доверчивости ему все выбалтывала. Он был все время в курсе дела! Далее. Этот Краус, видно, человек чрезвычайно жестокий, мстительный, завистливый, коварный, словом — законченный негодяй. И вдруг проявляет такое участие в горе, которое постигло Зоммеров. Это тем более странно, что незадолго до этого он поссорился с ее отцом. Причина ссоры нам неизвестна. Оба молчат, и это заставляет думать, что поводом послужило не мелкое недоразумение, которое вполне объяснимо в отношениях между соседями, а нечто другое. Но что именно? Краус арестован и полагает, видимо не без основания, что причина ссоры будет свидетельствовать не в его пользу. Но почему молчит Зоммер?

— Боится этот Зоммер. Я так думаю, Крауса боится, он вообще не из храбрых, — высказал предположение Поята. — Вы, Аурел Филиппович, говорили, что Карл все спрашивал, сколько могут дать за хранение обреза. Он, наверно, рассудил: выйдет сосед через пару лет — глядишь, и дом загорится. Иди докажи, кто поджег. Знает, с кем дело имеет. Зря вы ему сказали, что Крауса арестовали за этот самый обрез. Нужно было прямо — что за убийство посадили.

— Эх, лейтенант, — укоризненно покачал головой Кауш, — на что вы меня толкаете? Мягко выражаясь — на дезинформацию. Крауса мы ведь тогда взяли за незаконное хранение оружия.

— Не знаю, как это называется, но нужно было так сказать, — не отступал Поята. — Для пользы дела.

— Лучше всего делу служит правда, — негромко ответил следователь, не столько лейтенанту, сколько самому себе, и добавил: — Вроде все. Будут замечания?

— У меня есть. — Мировский полистал свой блокнот. — Докладывал я начальнику управления о деле Крауса, он и говорит: «Знакомая фамилия». А память у нашего полковника феноменальная. «Подними дело Зильберштейна, зубного техника, его пять лет назад в Заднестровске убили. Кажется, по этому делу какой-то Краус проходил». Порылся я в архиве управления и нашел то дело. Тоже страшное, скажу я вам… Вы, Аурел Филиппович, тогда здесь не работали, поэтому можете и не знать, — как бы извиняясь за свою осведомленность, добавил майор.

— Не томите, Владимир Иванович, ради бога, — взмолился Кауш.

— Этот Зильберштейн, человек немолодой и довольно состоятельный, как и положено, впрочем, зубному технику, жил один. Специалист он был опытный и в клиентуре недостатка не испытывал. И вдруг однажды утром нашли его в квартире мертвым. Убивали его, как показала экспертиза, долго и мучительно. Очевидно, пытали, чтобы показал, где золото, деньги спрятаны. Ничего не сказал старик, а ценности в квартире были, и немалые. Это при осмотре обнаружили. Ну, стали раскручивать… Дверь не взломана, замок в порядке. Скорее всего, знакомые техника или пациенты его прикончили. Он старик был осторожный, чужим дверь не открывал. Установили: среди пациентов был и Краус. Допросили его. Улик собрать не удалось, и приостановили дело. Вот я и подумал: может, сейчас самый момент его возобновить?

— Возможно, возможно… — задумчиво произнес Кауш. — Только мы ведь никакими фактами не располагаем, одни предположения. Этого Крауса голыми руками не возьмешь.

— А мы осторожно, легонько так его пощупаем. Как будет реагировать — это важно.

— Ладно, если легонько, можно попытаться. Его недавно перевели в СИЗО [14], в Кишинев, так что вы теперь с ним вроде как земляки. — Следователь улыбнулся. — Вот и займитесь им, Владимир Иванович. А мы с лейтенантом здесь поработаем. Надо установить, чем он занимался в тот день, когда девочка пропала.

Легко сказать — восстановить во всех подробностях, час за часом, день, после которого два года минуло. «Тут и неделю спустя до истины не всегда докопаешься. — Аурел вспомнил путаницу с нарядами в злополучном жэке. — Да и едва ли наряды в совхозе сохранились». Однако учет труда, не в пример жилищно-эксплуатационной конторе, здесь оказался на высоте. Пожилая бухгалтерша достала из шкафа толстую кипу нарядов и выложила ее на стол. Кауш и Поята перебирали пожелтевшие от времени листки, пока не дошли до 16 августа. Из наряда следовало, что в тот день Краус работал на поливном аппарате с 13 до 19 часов. Под нарядом стояла подпись бригадира Суховой.

Поята сказал:

— Все ясно, Аурел Филиппович, можно идти.

Однако Кауш не торопился. Он решил проверить наряды и за последующие дни. Обратил внимание на наряд за 17 августа. Фамилии Крауса в нем не значилось, выходит, не работал. Один только день. Дальше его фамилия замелькала снова. Заболел? Но что за однодневная болезнь? Аурел вспомнил слова Гертруды: за годы их совместной жизни Краус ни разу не болел. Почему поливальщик в тот день не вышел на работу? Сухова уже не скажет, сам же он может придумать все что угодно. «Жена? — Без всякой симпатии Кауш вспомнил скучное лицо Гертруды. — Странно ведет себя эта женщина. То ли что-то знает о своем муженьке, то ли выжидает».

— Пошли, лейтенант, в бригаду.

— В какую бригаду? — не сразу понял Степан.

— Суховой.

Галину Величко, учетчицу, они застали за рабочим столом. Девушка перебирала костяшки счетов.

— Много работы? — сочувственно поинтересовался следователь.

— И не спрашивайте. А запускать никак нельзя, потом концов не найдешь.

— А мы как раз и пришли за одним из таких концов, милая Галина. Вы не помните, почему Краус не вышел на работу два года назад, 17 августа?

Задавая этот вопрос, Кауш не ожидал, да и не мог ожидать, точного ответа. Оказалось, что девушка помнит многое из того, что предшествовало этому дню.

— Видите ли, 17 августа Краус работал…

— То есть как работал? — удивился Поята. — В наряде его фамилии нет…

— Подождите, лейтенант, — остановил его Кауш, — разберемся. — И подумал: «Неужели и здесь повторится неразбериха с этими самыми нарядами? Прямо наваждение какое-то…»

Однако никакой неразберихи не было. Скорее напротив.

…В тот день бригадир Сухова, как обычно, обходила участок. Ее опытный хозяйский глаз зорко подмечал малейший непорядок. Она обратила внимание на огромную лужу воды, которая скопилась возле поливного аппарата Крауса. Лужа свидетельствовала о том, что к аппарату давно никто не прикасался. Самого же поливальщика поблизости не оказалось. Такого грубого нарушения Сухова простить не могла, да и не в ее характере было закрывать глаза на подобные вещи. После обхода она дала указание учетчице:

— Завтра не включай Крауса в наряд, сегодня он в прогуле. Пусть завтра и отработает прогул.

— А к концу дня, — вспомнила девушка, — прибежал Краус, возбужденный такой, и говорит бригадиру: так мол и так, Надежда Павловна, виноват, прогулял, но причина уважительная. — Я, — говорит, — в любой день отработаю, хоть в воскресенье, только из наряда не вычеркивайте.

— Так и сказал? — недоверчиво переспросил следователь словоохотливую Галину. — А вы ничего не путаете? — Ему показалось странным, что девушка запомнила такие детали, даже и при отличной памяти.

— Почему я все запомнила? Краус сказал тете Наде, что день рождения у него был, вот и загулял. Отмечал, значит. Оно и видно было, что выпивший. Вот потому и запомнила: не один год вместе работали, а о своем дне рождения раньше он и не заикался. Никогда не отмечал в бригаде, не то что другие… Скрытный, нелюдимый какой-то.

— Что ответила ему Сухова?

— Сказала: «Молодец, сам признался, завтра и отработаешь прогул, не поставим тебя в наряд». Он обрадовался, я даже удивилась: с чего бы это, большое ли дело…

— Большое, милая девушка, очень даже большое, — весело сказал Аурел. — Вы даже не представляете себе, как нам помогли. Спасибо!