— Вас не было и позже, когда Майер возвратился за термосом. Его показания…

— Меня они не интересуют. Повторяю: опоздал, потому что почувствовал себя плохо после обеда. Отравился, видимо. Хотел совсем не выходить на работу. В какое время вышел — не помню.

— Отравились, говорите? Но вас, Краус, видели в это время пьяным. Как это совместить?

— Очень просто. Водка — самое верное средство, это нее знают. Ну, выпил немного.

— Где именно выпили?

— Дома, где еще.

— В каких вы были отношениях с бригадиром Суховой?

— В служебных, так сказать.

— А точнее?

— Не любила меня покойница, если откровенно… придиралась по пустякам. Как потруднее работа — так меня посылала всегда, а своих любимчиков при себе держала. Им и почет, и заработки, и грамоты.

Задав еще несколько вопросов, следователь протянул Краусу протокол.

— Прошу ознакомиться. Если нет возражений или дополнений, подпишите.

Краус устремил взгляд своих водянистых глаз в исписанные четким почерком страницы и поставил подпись. За окном раздался скрежет тормозов, в темноте блеснул желтый луч от автомобильных фар. В комнату вошел сержант милиции.

— Машина прибыла.

Через минуту, оставляя за собой невидимый в темноте шлейф пыли, машина увезла подозреваемого. Она уже давно скрылась, однако в вечерней тишине еще долго слышался лай собак, потревоженных ее внезапным появлением.

РУЖЬЕ, КОТОРОЕ ВЫСТРЕЛИЛО

Новое здание прокуратуры находилось от дома Аурела дальше, чем прежнее. Соответственно и времени на дорогу уходило больше, однако он этому обстоятельству был даже рад. Так уж получалось, что наедине с собой он последнее время оставался редко. Всего несколько дней прошло, как возвратился из отпуска, а кажется, что это было сто лет назад. Отпуск… Беззаботные дни возле моря, счастливый смех Ленуцы, убегающей от волны, неожиданная ласковость жены. Они с Вероникой чувствовали себя молодоженами, юными и счастливыми, словно открывшими друг друга. Как давно это было!

— Мэй, Аурел, доброе утро! — раздался совсем рядом веселый голос Павла Ганева. — Нехорошо, брат, начальства не замечаешь.

Погруженный в свои мысли, Кауш от неожиданности, чуть не вздрогнул. Обернувшись, увидел вылезающего из газика прокурора. В свежей рубашке, тщательно выбритый, он был явно в отличном расположении духа.

— Разве заметишь, если начальство на лимузинах разъезжает…

Ганев рассмеялся:

— На лимузинах марки «мерседес-бенц». Слышал, небось? А наш «бенц» только вчера из капремонта, и я решил проверить, бегает или снова в мастерскую загонять. Для вас же стараюсь, а все недовольны… Скажи лучше, как идет следствие? — переходя на другой тон, спросил прокурор.

«Знаем, как ты для нас стараешься, — усмехнулся про себя Аурел. — На рыбалку давно не ездил, вот и рад, что машина на ходу». Вслух же сказал:

— Продвигается… Я как раз к тебе собирался, обсудить кое-что.

— Лады. Пошли…

Переступив порог своего нового просторного кабинета, Ганев улыбаться перестал, лицо стало серьезным. Кауш привык к таким переменам, они не смущали его, скорее напротив. Служба есть служба.

— Понимаешь, Павел, вчера мы задержали некоего Крауса, рабочего совхоза.

— Оперативно работаете, ничего не скажешь. Краус, значит? Ну и как, раскололся?

Слух Аурела неприятно резануло это словцо — «раскололся», взятое из блатного лексикона. Он с удивлением замечал, что и у него самого порой проскальзывали подобные словечки. Некоторые были острые и даже образные, но все же это был язык другого мира, чужого, темного, циничного. Поэтому он стал тщательно следить за своей речью.

— Нет, пока не признался. Вчера допрашивали. Держится спокойно. Лжет, глазом не моргнув. Ни одному слому этого Крауса не верю.

— Не поторопился ли ты, Аурел? Да и как его арестовали, я же санкции не давал.

— А мы без санкции…

Ганев вскинул голову, внимательно взглянул на следователя.

— Не волнуйтесь, товарищ прокурор, не волнуйтесь. Не арестовали, а задержали. Я же говорил. За незаконное хранение огнестрельного оружия. Старый обрез нашли у него. И знаешь где? В выгребной яме. Вот куда упрятал. Пока пусть посидит по этой статье, а дальше видно будет. Старое ружье должно выстрелить.

— Какое ружье, куда выстрелить? — не понял Ганев.

— Классиков надо знать, а не только кодекс. Чехов говорил: если в первом акте пьесы на стене висит ружье, то в третьем оно обязательно должно выстрелить.

— Смотри, какой грамотный… — пробормотал несколько задетый прокурор. — Ладно, готовь постановление о взятии под стражу твоего клиента.

Аурел быстро набросал постановление, отдал машинистке перепечатать, потом открыл сейф, вынул ножи, изъятые при обыске, и стал рассматривать клинок. На отливающей матовым блеском стали весело заиграли солнечные блики, так не вязавшиеся с устрашающим, острым жалом. Замерив линейкой ширину лезвия, он приложил ее к одному из многочисленных порезов на платье Суховой. Ширина лезвия точно соответствовала порезу. Аурел снова внимательно осмотрел кинжал. На гладкой стали не было ни единого пятнышка. Не доверяя своему зрению, он открыл ящик стола, чтобы взять лупу. Ее не оказалось ни в этом, ни в других ящиках. Догадался: «Видимо, при переезде где-то затерялась». Лупой, которая считается чуть ли не символом профессии следователя, он пользовался редко, буквально считанные разы за годы службы. Но сейчас пришел случай, когда она действительно понадобилась.

В поисках лупы Кауш зашел в кабинет Балтаги. Тот долго рылся в ящиках стола и наконец обнаружил злополучную лупу в его недрах. Это «орудие производства» не пользовалось в прокуратуре особой популярностью.

Осмотр через лупу (довольно сильную) дополнительных результатов не дал. Металл был идеально чист, будто его тщательно вымыли. Аурел направил лупу на деревянную, отполированную от частых прикосновений, ручку ножа. Отчетливо различимы прожилки на дереве, и ничего больше, что могло бы заинтересовать следователя. Покончив с осмотром «вещдоков», он упаковал их в конверт для отправки на экспертизу. Потом набрал номер судебно-медицинского эксперта и попросил ее приехать в райотдел милиции.

— И не забудьте ножницы прихватить, — напомнил он Ольге Петровне.

Краус содержался в комнате предварительного заключения. При их появлении он нехотя поднялся с койки, молча выжидая, что скажет следователь.

— Маникюр вам будем делать, Краус.

— Какой еще маникюр? Мне сроду никакого маникюра не делали, — хрипловатым от долгого молчания голосом произнес Краус.

— А теперь вот сделают.

Рядом с изящными женскими руками большие, короткопалые, с пучками рыжих волос руки Крауса выглядели отталкивающе. Ольга Петровна ловко обрезала ногти на толстых пальцах. С внутренней стороны срезанных ногтей Кауш разглядел буроватые пятнышки. Он нашел то, что тщетно искал на ноже.

Когда с «маникюром» было покончено, Кауш вызвал сержанта и поручил ему откатать дактилоскопическую карту подозреваемого. Вскоре «выступающие части ногтей» вместе с другими вещественными доказательствами спецпочтой были отправлены в Кишинев.

Мировского Кауш нашел в кабинете начальника отделения уголовного розыска. Начальник отделения, седой моложавый майор, сказал, обращаясь к следователю:

— А мы с Владимиром Ивановичем как раз толковали о вашем деле. Может, нужны еще люди? Если говорить откровенно, у нас каждый на счету, но найдем…

— Как, Владимир Иванович, примем предложение или своими силами обойдемся? — переадресовал следователь вопрос Мировскому.

— У них и без того забот хватает.

— Что верно, то верно, — откликнулся начальник угрозыска. — Всегда на передовой линии борьбы с преступностью — так, кажется, пишут о нас в газетах.

Кауш и Мировский вышли на улицу. Поравнялись с летним кафе; Аурел остановился, нерешительно предложил:

— Может, зайдем? Пивка выпьем и поговорим.