Это радовало. Фронт работ сократился сразу на двадцать процентов. Ни моих, ни Андреевых стрел в трупах лошади и наездника не было. Лошадь поймала болт прямо в сердце, поэтому сразу кувыркнулась через голову. Татарина то ли об землю приложило, то ли лошадью прижало во время падения. В нем тоже только болт от самострела торчал.

Чем-то наше задание напоминало охоту, поэтому взял с собой взведенный самострел. Как-то спокойнее себя чувствуешь. Андрей ехал с наложенной на тетиву лука стрелой. Мы начали бороздить наш участок поперек, пытаясь найти следы. Практически сразу мне стало понятно, что следопыт из меня слабый. Андрей тоже чувствовал себя в этой роли неуверенно, но след нашел первым. Крови видно не было, но идущий галопом конь рвал копытами землю, его следы были заметны. Естественно, мы пошли по ним.

С каждой минутой видимость улучшалась, рассеивался легкий туман, а наше занятие перестало мне казаться безнадежным, как это было в начале. Андрей тропил след, а мне все больше приходилось крутить головой, не притаился ли где злой татарин, желающий отомстить своим обидчикам. Именно поэтому мне удалось увидеть странное, темное пятно в стороне, в стапятидесяти шагах от нас. Это оказалась раненая лошадь. Она умирала, но была еще жива. В ней торчала Андреева стрела и болт от самострела. Поэтому и не ушла далеко. Рядом с ней никого. Андрей полоснул ее саблей по шее, а мы вернулись на наш старый след, настороженно вращая головами. Вскоре следы стали неразличимы, но мы продолжили двигаться в том же направлении. Ясно, что лошадь резко сбавила скорость, поэтому следы копыт стали невидимы на твердой целине. Вскоре мы ее увидели, спокойно щипающую траву. Рядом лежал ее бывший хозяин, сжимая в кулаке уздечку. Андрей издали пульнул в него стрелой и попал. Видно надоело стрелу в руках так долго держать.

Стрелял из лука он заметно лучше меня, а в бою все было наоборот. И стрел я больше выпускал и попадал чаще. Он не преминул похвастаться сразу после этого боя:

— Шесть стрел пустил! Ни одной мимо! Троих снял, четвертый со стрелой ускакал, но я ему лошадь подранил. И еще одному в коня попал! А ты как?

— Девять.

— Чего девять?

— Девять стрел пустил.

— А завалил сколько?

— Семерых.

— Брешешь…

— Оно мне надо. Вернусь, стрелы собирать буду, сам увидишь.

Андреевы слова подтвердились сразу, как мы подъехали к лежащему татарину. Извлеченные Андреем обломок первой стрелы и целая вторая неопровержимо указали на него, как на автора этой композиции.

— Мой! Это тот, которого я подранил!

Я не стал напоминать, что по его словам и лошадь должна быть с его стрелой. Так даже лучше. Целая лошадь намного ценнее раненой. Быстро освободив мертвого от ненужных ему, а нужных нам вещей, мы продолжили поиски. Остались две раненые мной лошади. Исходя из формальной логики, искать их нужно было правее того курса, по которому мы двигались. И действительно, через несколько минут, выехав на очередной горбок, мы увидели на поле характерное темное пятно. Местность хорошо проглядывалась до самого леса, а второго пятна на ней не было. Тому могло быть много причин, но ни одна из них не могла меня заставить продолжать поиски в лесу, где могло находиться, минимум, трое татар, питающих к нам сугубо отрицательные чувства.

— Цепляем лошадей и вертаемся. Доложим атаману, пусть решает, как быть дальше.

***

Как выяснилось, улизнуть удалось почти десятку татар, а некоторым из них даже на здоровых лошадях. Атаман послал пятерку организовать заслон на дороге в основной татарский лагерь, но всем было понятно, рано или поздно весть о наших деяниях дойдет до высшего татарского руководства. Реакцию его тоже спрогнозировать несложно. Об этом атаману открытым текстом сказали несколько пленных взятых нами в этой сшибке. Выбраны они были по простому принципу. Им единственным на ночь растянули небольшой шатер.

Так вот, они заявили, что как только мурза с труднопроизносимым именем узнает об этом подлом, бесчестном нападении, так нас всех сразу и зарежут. Поскольку это было второе предложение, которое произнесла троица пленных, а в первом они поклялись, что их тушки можно обменять на сотню лошадей за каждую, атаману пришлось лишь криво улыбнуться. Цена пленника с отрезанным языком могла быть существенно ниже и приходилось наступать на горло собственной песни. Но к смыслу сказанного, атаман отнесся на полном серьезе.

— Друже Георгий, — обратился он к Непыйводе, — будет тебе дело молодецкое. Возьмешь с собой два десятка. Десяток своих и десяток моих казаков. Не спорь! Я сказал десяток моих и десяток своих. По два заводных коня возьмешь каждому, с припасом и зерном для коней и скотины. Со стада пятую часть скотины отдели. Как найдется ручай добрый, так и разойдемся мы с тобой. Тебе за собой татарскую погоню вести. Днем и ночью идти будешь, скотину за собой на налыгаче тащить. То ты и сам добре знаешь. Уведи их подальше, друже. Как догонят, брось скотину и убегай, но два дня ты нам дать должен. Иди.

Мы разошлись с атаманом на первом же ручье, который нам повстречался. Он гуськом повел вверх по ручью свою необозримую колонну из трехсотпятидесяти коней, на каждом из которых кто-то сидел, а часто и не по одному, каждая баба еще по ребенку рядом с собой имела. За конем на веревке тащили что-то из скотины. Всю дорогу до ручья мы шли сзади, уничтожая на влажных участках их следы и натаптывая свои, часто заставляя коней и скотину топтаться почти на месте двигаясь медленно, искусственно увеличивая плотность.

Дальше пошли сами, тщательно уничтожив любые намеки на разделение отряда. Шли широко, не менее двенадцати-пятнадцати коней в ряд. Скотину тащили на веревке. Шли мы на юго-восток, пытаясь выдержать условное направление на Черкассы. Атаман пойдет прямо на юг, затем свернет на восток, так чтоб выйти степью прямо к нашему селу.

Шли шагом, но практически без остановок. Остановились в жару на два часа, дали коням и скотине попастись, подкормили зерном. Дальше шли без роздыху до самого утра. Спали на конях. Конь идет шагом, укачивает. Ляжешь ему на шею и спишь в полглаза. Главное на землю не свалиться. Потом снова на два часа остановка. На остановке не отдохнешь. Нужно хворосту насобирать, костры развести, имитировать остановку большого каравана. Захромавшую скотину безжалостно резали. Вторые сутки повторили первые. Мы шли и шли, делая две короткие остановки, тщательно натаптывая вязкие грунты возле бесчисленных весенних ручьев, часто уже пересохших, но отличающиеся мягкой почвой от твердой целины.

По всем расчетам выходило, что если за нами пустили погоню, а в этом не сомневался никто, догнать нас должны на третий день. В лучшем случае, на наш след они стали вчера утром и за световой день пройдут полтора наших суточных перехода. Мы достаточно часто меняли направления, поэтому в их распоряжении только световой день. Вечером и в утренних сумерках они вынуждены остановиться. Зато остальное время двигаются не в пример быстрее нас.

На третий день Непыйвода остановил нас чуть раньше полудня, на лугу возле небольшого ручья.

— Все, братья, отпускай скотину. Отмучилась, бедная. Два дня, как обещали Иллару, вели мы за собой погоню. Чую, близко они уже. Вместе нам не уйти. Будь у нас полдня в запасе, можно бы было разом скакать и то … Разойтись нам следует, дальше по одному пойдем. Татары след потеряют. У нас по два заводных коня. В спокойной скачке им нас не взять. По одинокому следу галопом не помчишь. И на рысях одинокий след не углядишь. А там, как Бог даст. Отдыхайте казаки и землю слухайте. Как гул татарских копыт услышим, так и разъедемся.

***

В ту ночь, Аслан проснулся по нужде и побрел к своему коню. Тот не обидится, что он возле него землю покропит. Потянется к хозяину мягкими губами, выпрашивая угощения, хитрец. Под утро стало холодно и сыро, возле земли лег легкий туман. Где-то вдали закричал пугач. Ему отозвались еще три. "Откуда столько пугачей в поле?", — мелькнула здравая мысль в сонной голове, но организм требовал сконцентрироваться на более насущных делах. Уже подтягивая штаны, Аслан услышал низкий гул, который он, выросший с табунами коней в степи, ни с чем перепутать не мог.