– Ты чегой-то дерзишь, сердешный. Прикажу тебя батогами бить за непочтение.

– Ох, любишь ты, когда перед тобой спину ломают, приказчик. Только батоги теперь забудь. Покуда я княжий стремянной и прислан к тебе Телятевским с грамотой, – припугнул Калистрата Иванка.

– Вон оно как, сердешный. Выходит, при князе нонче служишь, – с досадой крякнул Калистрат Егорыч.

Иванка вытянул из-за пазухи бумажный столбец и передал приказчику княжий наказ.

– Так-так, сердешный. Повеление батюшки Андрея Андреевича сполню, – вымолвил Калистрат Егорыч и напустился на бобылей:

– Чего рты разинули. Вершите стога, окаянные!

Бобыли взялись за вилы и потянулись к копнам. Иванка, не обращая внимания на озадаченных приказчика и

Мокея, подошел к стогу, задорно крикнул стоящему наверху:

– А ну, принимай сенцо, Потапыч!

– Енто можно. Эких работничков – да побольше. Как с басурманами управились, Иванка?

– Побили поганых, Потапыч. Прытко от нас бежали, только лысые затылки сверкали, – весело проговорил Иванка, вскидывая на стог большую охапку сена.

Бобыли подтаскивали сено к стогу, а Болотников, стосковавшись по крестьянской работе, скинув суконный кафтан на пожню, один успевал подавать Потапычу. Да все покрикивал:

– Ходи веселей, борода!

Через полчаса Потапыч совсем запарился. Отдуваясь, уселся на вершине стога, свесив вниз длинные ноги в об-лезных лаптях.

– Уморил ты меня, парень. Дай передохнуть малость.

– Отдыхай, Потапыч. А я к отцу поскачу. Он нонче тоже стога вершит.

••••••••••••••••••••

Оставив за старшего Потапыча и строго-настрого предупредив бобылей, чтобы княжыо работу выполняли споро и с толком, Калистрат Егорыч поспешил с Мокеем в Богородское.

– Забыл спросить у смутьяна, вернулся ли Афоня Шмоток. Поди, в бега подался, лиходей, – сердито проговорил приказчик, выехав на проселочную дорогу.

Приехав в свою просторную в два яруса избу, Калистрат Егорыч, не мешкая, снарядил Мокея с двумя дворовыми за бобылем.

Но вернулись челядинцы без Афони.

– Нету Шмотка дома. Баба его сказывала, что в лес за малиной подался.

Калистрат Егорыч затопал на дворовых ногами.

– Бегите в лес, дурни! Ищите Афоньку.

Приказчик еще долго сновал по двору, плевался, громко бранился, пока не вспомнил про княжыо грамоту. Писал в ней Андрей Андреевич, что по указу великого государя всея Руси Федора Ивановича надлежит на крестьян новая ратная повинность. На пополнение оскудевшей за войну казны царь повелел собирать денежный оброк – по полтине с каждого лошадного двора и по десять алтын с бобыльского. В своей грамотке князь отписал также, чтобы оброчные деньги Калистрат выслал с Мамоном к первому Спасу.

Калистрат Егорыч присел на крыльцо и стал размышлять. Мужики нонче уж больно прижимисты. Намедни на себя едва по десятку яиц со двора собрал ¹²⁸ . Сколь шуму было. А тут деньги немалые.

Сказал Мокею:

– После косовицы собирай сход. С мужиками буду толковать.

Глава 4 ЗАВЯЗАЛИ ИЛЬЕ БОРОДУ

Завтра – Ильин день. Селяне худо-бедно, но все же готовились к большому празднику. Судьба урожая в руках батюшки Ильи. Он все может – либо засуху на мирян напустит, либо дождя ниспошлет, а то за великие грехи и градом весь хлебушек побьет. Как тут не помолиться за святого пророка да не почествовать.

Ранним утром, когда солнышко едва над дремавшей землей вылупилось, Карпушка Веденеев направился селом на сенокосное угодье. Припоздал повопорядчик с косовицей. Все свою новую избенку рубил с плотниками.

Возле храма Карпушку повстречал благочестивый старик в чистой домотканой рубахе.

– Куда снарядился, голуба? – спросил страдника белоголовый Акимыч.

– Лужок докосить, батюшка. Спозаранку да по росе коса легко шаркает.

Акимыч сурово покачал головой.

– Илыо гневишь почтенный. Ступай в избу, а не то тебя мужики кнутом отстегают.

Карпушка остановился посреди дороги, почесал затылок и побрел назад.

– Упаси бог Илыо гневить, – проворчал ему вслед Акимыч.

Не зря осерчал благочестивый старик на селянина. Уж так издавна повелось – на Ильин день стогов не мечут, в поле не жнут и всякую работу оставляют. А то либо громом убьет, либо молнией спалит все село. Всякого, кто нарушит древний обычай, селяне жестоко наказывали.

Накануне, до всенощной, в храме Илью задабривали.

Несли в церковь приготовленные заранее три ендовы меду, малый бочонок браги, пучок колосьев, зеленый горох, а также краюху хлеба, выпеченную из свежей ржицы.

После приношений Илье мужики, принарядившись в праздничные рубахи, потянулись к своим загонам – «завязывать пророку бороду».

Исай вступил на межу сосредоточенный и строгий. Широко перекрестился, трижды поклонился золотистому полю, молвил:

– Даруй, святой Илья, доброй страды и хлебушка вволю. Приступим с богом.

Пахом, Прасковья и Иванка вслед за Исаем углубились в поле и связали тугими перевяслами колосья в один большой сноп.

– Ну вот и завязали Илье бороду, – снова произнес Исай.

Молча постояли вокруг снопа, перекрестились и вышли на край загона.

К оставленным на корню перевязанным колосьям на селе относились с великим почетом. Освященный сноп не трогали до окончания всех пожинок. В последний день оставленные колосья «Илье на бороду» подрезали всей семьей при полном молчании. Мужики верили, что если при уборке последнего снова кто-нибудь скажет хотя бы одно слово, то пожиночный сноп утратит свою чудодейственную силу. Затем пожиночный сноп с великими предосторожностями приносили в избу, ставили на лавку в красный угол, под иконы, а в день Покрова торжественно выносили во двор и совершали обряд закармливания скотины. После этого крестьяне считали, что вся дворовая живность подготовлена к зиме, господь бог защитит ее от напастей и порчи. И с этого дня скотину уже не выгоняли на выпас, а держали у себя во дворе.

…На краю нивы мужики нарвали по пригоршне колосьев, сложили их в шапки и понесли домой.

В избе, поставив икону на стол, вышелушили перед образом из колосьев зерно в деревянную чашку, вынесли ее во двор и поставили на ворота.

– Ступай, Прасковья, за отцом Лаврентием, – сказал Пахом.

– Тут спешить ни к чему, Захарыч. Батюшка Лаврентий о том ведает. По избам он ходит. Скоро и к нам завернет, – степенно проговорил Исай.

Священник появился перед избой в сопровождении дьячка и псаломщика Паисия с плетенкой.

– Провеличай Илью, отче, – попросил старожилец.

Батюшка Лаврентий, сняв с тучного живота медный крест, осенил им деревянную чашу с житом и минут пять молил пророка о всяческой милости мирянам.

Мужики, перекрестив лбы, положили в плетенку Паисия алтын да дюжину яиц.

А батюшка не спеша шествовал дальше.

Глава 5 БЫТЬ БЕДЕ

– Матвея мы с Прасковьей навестим, дела обговорим, но со свадьбой повременить надо, – сказал отец.

– Отчего так, батя?

– Нешто не разумеешь? Ниву надо обрать, хлеб молотить, озимые сеять. Какой мужик в страду весельем тешится. После покрова свадьбу сыграем.

Иванка угрюмо насупился.

– До покрова ждать нельзя, отец. На заимку княжьи люди часто наведываются. Сведут они Василису Либо надругаются.

– Ох, не торопи меня, сынок. Недосуг нонче. Сумеешь Матвея уговорить – приводи девку. А свадьбу после страды справим, – вымолвил Исай и пошел запрягать лошадь.

На другой день мужики всем селом вышли на зажинки. А Иванка перед тем, как отправиться в поле, забежал к Агафье. Баба, в окружении пятерых ребятишек, горестно сидела на крыльце и всхлипывала, распустив космы из-под темного убруса.

– Как там Афоня, мать?

– Ой, худо, Иванушка. Второй день в застенке сидит. Отощал. Едва упросила краюшку хлеба да свекольник осу-дарю моему передать. Пропадем мы теперь.