«Никто и ничто не помешает взять мне крепость урусов», – размышлял Давлет, когда крымчаки подошли к стенам казачьей крепости.

«Что же это за народ – урусы? Почему так дерзки и отважны? Откуда находят в себе силы?» – мучительно раздумывал темник, поглядывая из кибитки на Раздоры.

Крепость стояла черная, обугленная, облитая смолой, искореженная ядрамй. Над городом вились дымы пожарищ.

«Жаровня!.. Проклятое место! Аллах отвернулся от нас. Нам не взять эту крепость. Аллаху нужна жертва,

й принесу ее я – верный защитник ислама, темник Давлет! Я пойду от Тана к Итилю и уничтожу в apos;сех, кто встретится на моем пути».

Давлет сорвал с козьего рога саблю, опоясался и выскочил из кибитки. Вскоре он прискакал к шатру Джа-нибека. Тот угрюмо восседал на подушках и потягивал из серебряного кубка хорзу. .

– Что тебе, темник? Какую принес новость?

– Отпусти меня в степи, – горячо начал Давлет. – Я не хочу сидеть сложа руки. Отпусти мой тумен на Раз-дорский шлях. Я пройдусь до Итиля и вернусь с богатой добычей. Я приведу тысячи рабов.

Мурза Джанибек недовольно отставил кубок.

«Я бы и сам ушел в степи. Но великий хан Казы-Гирей повелел нам стереть с лица земли казачью крепость!» – хотелось крикнуть темнику. Но мурза сдержался: Давлет заговорил о ясыре. А он так нужен!.. Не послать ли, в самом деле, темника в Междуречье? Только богатым полоном можно умаслить хана Казы-Гирея и снять его гнев за неудачный набег на Раздоры.

Джанибек хитро прищурился и вновь отпил из кубка.

– А не ты ли, славный Давлет, обещал первым ворваться в крепость урусов? Не ты ли при всех хвастал, что одним своим туменом раздавишь Раздоры?

– Это дьявольское место, мурза! Мой тумен был самым храбрым. Все это видели. Я не отсиживался в шатре, а сражался вместе с моими джигитами. Я сделал все, что мог!

– Никто не обвинит тебя в трусости, – кивнул Джанибек. – Но никто не воздаст тебе и почести, темник. Крепость урусов как стояла, так и стоит. А теперь ты хочешь и вовсе отвернуться от Раздор. Аллах разгневается.

– Аллах жаждет мести, мурза! Тысячи воинов ислама пали от руки иноверцев. Я испепелю Междуречье, захвачу ясырь, и аллах вновь смилостивится над нами. Отпусти, мурза! Треть добычи станет твоей, – настаивал Давлет.

– Ты скуп, темник. Если я отпущу тебя в степи, на меня падет немилость Казы-Гирея.

– Много ли ты хочешь, мурза?

– Половину, мой славный Давлет.

– Якши, мурза!

– Я даю тебе пять дней. Ступай и вернись с добычей.

В тот же час тумен Давлета выступил в степь. От десяти тысяч в тумене осталось семь. Давлет разделил войско на три отряда. В главном корпусе – коше – он оставил три тысячи крымчаков; они должны были двигаться по центру Междуречья. Остальных же воинов темник разбил на два крыла, которые охватят Раздорский шлях с правой и левой стороны, взяв в кольцо все Междуречье. Впереди коша Давлет выставил быстрых и ловких юртджи. Они должны захватить «языков», указать места вражеских становищ и предостерегать войско от неожиданных нападений казаков и засечных ратей.

Кош и крылья сомкнулись через три дня. Наступил час дележа добычи. Но она оказалась ничтожной: несколько сотен лошадей, быков и овец да сотни две женщин, детей и стариков.

Давлет обрушился с плетью на тысячников.

– Где добыча, ленивые ослы?!

Тысячники отвечали:

– Урусы покинули степи. Они спрятались в лесах и разбежались по городам. Междуречье пусто.

– Проклятая страна, проклятый народ! Я уничтожу ясырь! Темник направился к полонянкам. Долго разглядывал лица урусов, а затем приказал:

– Джигиты, ясырки ваши!

Татары кинулись к женщинам; у многих из них на руках были грудные дети.

– Пощадите наших младенцев! – закричали женщины. Но степняки были неумолимы. Они вырывали детей из рук, швыряли их под ноги коней и грубо валили женщин наземь.

– Что же это, православные? Ужель срам терпеть? Бей зверей! – выступил из толпы один из седовласых мужиков.

– Бей! – огневались старики и, безоружные, набросились на татар.

– Убить! – коротко бросил Давлет.

Стариков уничтожили ножами и саблями.

На пятый день тумен Давлета без полона и добычи вернулся к Раздорам.

На правом берегу Оки войско Казы-Гирея встретила стотысячная русская рать. Хан не решился на битву и повернул вспять. До самых Валуек орду преследовала русская конница.

Узнав о бегстве хана, мурза Джанибек тотчас снял осаду и спешно отвел свои тумены в Бахчисарай.

ЧАСТЬ X

БОГАТЫРСКИЙ УТЕС

Глава 1 СУЖЕНЫЙ

Три дня и три ночи ликовали Раздоры; давно среди казаков не было столь великого праздника. Допивали запасы горилки, пива и браги, доедали остатки хлеба, сушеного мяса и рыбы. Веселье было буйное, разудалое, какое можно встретить лишь среди шумной донской повольницы.

Отгуляв праздник, раздорцы вновь надумали сплавать в боярский Воронеж. Гутарили меж собой:

– Поганых на Русь не пустили. Авось ноне царь и смилостивится.

– Грех ему не в милости Дон держать. Сколь лиха бы натворили ордынцы, коль не Раздоры. Сплаваем на Воронеж за хлебом и зипунами!

– Сплаваем! Чать, продадут бояре.

Снарядили десять стругов.

А потом Васильев собрал круг и молвил:

– Просьба к вам, атаманы-молодцы. Погодили бы расходиться по станицам. Глянь на Раздоры. Крепость чудом держится. Тын пробит до третьего ряда, снесены башни, засыпан ров. Негоже нам, казакам, Раздоры в таком виде бросить. Добро бы подновить крепость. Поганые могут и вернуться.

– А пущай, батько! Как придут, так и уйдут. Сабля завсегда при нас! – задорно выкрикнул Устим Секира.

– Сабля-то при нас, а вот крепость развалилась. Не только разбита, но и сожжена. Не крепость – головешка. Восстановить, гутарю, надо. Она нас от орды прикрыла. Матерь родная нам Раздоры. Так ужель дети свою мать бросят? Ужель вольной крепости на Дону не стоять?

И круг горячо отозвался:

– Стоять, батько!

– Подновим крепость!

– Навеки стоять!

В тот же день вооружились топорами, сели на струги и поплыли за лесом.

Ладили крепость споро, в охотку: недавние мужики по топору соскучились, по смоляному запаху срубов. Многие вспоминали свои деревеньки, избы из звонкой сосны.

Рад был плотничьему делу и Болотников. В селе Богородском ему не раз доводилось стучать топором. Приноравливался к пожилым мужикам, деревянных дел мастерам, что славились на всю округу. Постиг от них разные рубки: в обло, когда круглое бревно кладется чашкой вверх или вниз; в крюк, когда рубятся брусья, развал и пластинник, а концы пропускаются наружу; в лапу, когда изба рубится без углов…

Крепость оживала, молодела, поднималась новыми башнями. Среди плотников сновал отец Никодим, ворчал, потрясая медным крестом:

– Христопродавцы, греховодники! Храм наперед надо ставить. Сколь воинства пало, а за упокой и помолиться негде. Негоже, православные, забыли бога!

Казаки, стуча топорами, посмеивались:

– Поспеешь с храмом, отче. На твой лик будем креститься. Ты у нас на Николу-чудотворца схож. Бог-от простит.

– Не простит, греховодники! – ярился Никодим.

– Вестимо: у казака грехов, что кудрей на баране. Ни один благочинный не замолит. Так пошто нам храм, батюшка? Един черт в ад попадем, – хохотнул Устим Секира.

– Тьфу, окаянный! Не поминай дьявола… Ты и впрямь в преисподнюю угодишь. Примечал тебя, немоляху. Подле храма жил, но ко мне и ногой не ступал. В кабак бегал, нечестивец!

– А то как же, батюшка. Хоть церковь и близко, да ходить склизко, а кабак далеконько, да хожу потихоньку.

– Любо, Секира! – заржали казаки.

Никодим еще пуще разошелся:

– Прокляну, антихрист!

Секира, скорчив испуганную рожу, рухнул на колени.

– Батюшка, прости! В чужую клеть пусти, пособи нагрести да и вынести.

– Тьфу, еретик!