Десяцкого же Федька не ведал: то был человек По-тылицына. Но с какой вестью приперся этот жердяй?

– Говори, – буркнул Берсень.

– Не ведаю, как и вымолвить… Язык не поворачивается… Беда тебя ждет, батюшка. Спасаться те надо.

– Спасаться?.. От кого спасаться, Свирька? – резко оборвал стрельца Федька, и на душе его потяжелело.

– Сотник обо всем дознался… Не воевода-де ты, а разбойный атаман Федька Берсень, – чуть слышно выдавил десяцкий, но слова его прозвучали набатом. Загорелый Федькин лоб покрылся испариной; он шагнул к Свирьке и притянул к себе за ворот кафтана.

– Чего мелешь! Кой Федька? Воевода я, воевода Тимофей Егорыч Веденеев!

– Вестимо, батюшка. Но Потылицын иное речет. Спасайся!

Берсень оттолкнул десяцкого, выхватил саблю.

– Убью, подлая душа! Ты сотника лазутчик. Он тебя подослал?

Свирька попятился к стене, побледнел. Вид воеводы был страшен.

– Не лазутчик я, батюшка. Люб ты народу и мне люб. А сотник наш душой корыстен и лют, аки зверь. Выслушай меня. Срубить Моюголову всегда поспеешь.

Федька чуть поостыл.

– Слушаю, стрельче. Но гляди, коли слукавишь, пощады не жди.

– Верен я тебе, батюшка. Верой и правдой буду служить и дальше. Послушай меня. Потылицын седни рязанского купца повстречал, кой воеводу Тимофея Егорыча хорошо ведает…

Десяцкий рассказывал, а Берсень с каждым его словом все больше и больше мрачнел. Случилось то, чего не ожидал, и теперь смертельная опасность нависла не только над ним, но и над донской повольницей.

– Спасибо, Свирька. Награжу тебя по-царски. А пока иди.

Десяцкий вышел, а Федька заметался по избе.

«Дознался-таки, рыжий пес! Ночью норовит схватить. Меня с содругами – в железа, остальных – вырубить под корень. Крепко замыслил сотник. Крепко! Надо опередить Потылицына… Собрать донцов и ударить по людям сотника… Осилим ли? Под его началом втрое больше… А казачья отвага? А задор и удаль донцов? Осилим!»

Выскочил из Воеводской избы, крикнул Викешке:

– Коня!

Викешка отвязал от коновязи белого аргамака, подвел за узду к Федьке; тот лихо взметнул в седло и поскакал к терему; за ним припустил и Викешка.

Ворвался в хоромы и тотчас повелел разыскать Болотникова и Шестака. Вскоре оба были в покоях. Берсень торопливо поведал о беде, а затем приказал:

– Садитесь на коней и стягивайте казаков к терему. Сокрушим сотника!

Васюта метнулся к двери, а Болотников призадумался.

– Не мешкай, Иванка! – крикнул Берсень, натягивая поверх голубой шелковой рубахи тяжелую серебристую кольчугу.

Болотников подошел к оконцу, глянул на Шестака, вскочившего на коня.

– Стой, Васюта! Вернись!

Федька боднул Болотникова недовольным взглядом.

– Ты что, к сотнику в лапы захотел?

– Не горячись, друже. Присядь. Сломя голову дела не решают. Худо ныне город булгачить.

– Худо?.. Не понимаю тебя, Иванка. Ужель сидеть сложа руки? Да Потылицыну только того и надо. Сам к донцам пойду!

Федька надел поверх кольчуги кафтан, опоясался, сунул за кушак два пистоля и шагнул к двери. Но перед ним встал Болотников.

– Не горячись! Донцов сейчас не собрать. Пьяны станичники, по кабакам да по бабам разбрелись. А коль собирать начнешь да шум поднимешь – Потылицын враз заподозрит. Он-то наготове. Тихо надо сидеть, как будто ничего и не ведаем. В том наше спасенье.

– Сидеть на лавке и ждать?

– Не ждать, а с разумом дело вершить. Надо перехитрить сотника, заманить его в ловушку.

– Заманишь его, пса!

– Заманим, – твердо вымолвил Болотников.

В Стрелецкую избу пришел Викешка. Поклонился сотнику.

– Воевода кличет, Лукьян Фомич.

– Воевода? – сотник поперхнулся, по лицу его пошли красные пятна, глаза настороженно блеснули. – Пошто понадобился я воеводе?

– Веселье готовится, – простовато заулыбался Викешка. – Воевода Тимофей Егорыч надумал жениться.

– Аль вдовец наш воевода? – с тайной усмешкой вопросил сотник, теребя щепотью рыжую бороду.

– Вдовец. Жена-то еще когда преставилась, царствие ей небесное. Старшим дружкой кличет тебя воевода.

– Немалая часть, – вновь со скрытой издевкой произнес Потылицын. – А скоро ли свадьба? Скоро ли молодым под венец?

– Через седмицу, Лукьян Фомич. А ноне воевода хочет совет с тобой держать и деньгами пожаловать.

– Деньгами?.. Какими деньгами, милок?

– А те, что на свадьбу пойдут. Самому-то воеводе недосуг свадьбу готовить, пущай, грит, Лукьян Фомич распоряжается. Дам ему полтьпци рублев, вот он все и урядит.

– Полтыщи?! – протянул сотник, приподнимаясь с лавки. – Богатую свадьбу задумал воевода, зело богатую.

Потылицын натянул на голову шапку с меховой опушкой, пристегнул саблю к поясу и пошел на улицу. В голове его роились радостные мысли:

«Удача сама в руки валится. Эких деньжищ вовек не достать. Полтыщи рублев! То и во сне не привидится. Вот так Федька – тать! Награбил, а таперь деньги на девку швыряет, лиходей. Ужель седни же в руки передаст? Вот то хабар!»

Но сотник вдруг замедлил шаг: голову резанула иная думка:

«А почему седни? Уж не подвох ли?.. От этого злодея всего можно ожидать. Уж не созвал ли к себе разбойную ватагу? Возьмет да и нагрянет па Стрелецкую избу».

Потылицын и вовсе остановился. А до Воеводского терема рукой подать, не повернуть ли вспять?

– Чего встал-то, Лукьян Фомич? – с улыбкой вопросил Викешка, поддергивая малиновые порты.

– Чего?.. Да в животе что-то свербит. Никак после грибков крутит, – страдальчески скорчился сотник, а сам цепко, настороженно окинул взглядом воеводские хоромы.

– Ниче, пройдет, Лукьян Фомич. Плеснешь чарку – и полегчает.

– Полегчает ли… Воевода в тереме?

– В бане был. Да вот холоп со двора. Спросим.

Навстречу брел рыжий, ушастый детина в дерюжном

зипуне. Глаза веселые.

– Погодь, милок, – остановил детину сотник. – Где ноне воевода?

– В мыльне парился. Да, поди, уж в покои пришел, – позевывая, ответил холоп и шагнул дальше.

Сотник поуспокоился: ежели воевода в бане, то ничего худого он не замышляет. Да и на подворье улежно: ни стрельцов, ни казаков, ни оружной челяди.

Сотник приосанился и неторопливой, грузной походкой направился к терему. Викешка проводил его до самых покоев, услужливо распахнул сводчатую дверь.

– Воевода ждет, Лукьян Фомич.

Сотник пригнул голову и шагнул за порог. В покоях ярко горели восковые свечи в медных шандалах. В красном углу, под киотом, развалился в дубовом резном кресле Федька Берсень; подле на лавке сидели Болотников и Шестак.

– Здравия те, воевода, – с легким поклоном произнес Потылицын. – Звал?

– Звал, сотник… Однако проворен ты.

– Радею, воевода. Дело-то у тебя нешутейное, – льстиво промолвил Потылицын.

– Нешутейное, сотник… Веселое дело.

Берсень говорил тихо и вкрадчиво, протягивая слова, глаза его смотрели на Потылицына в упор.

– Помогу, порадею, – вновь заугодничал сотник.

– Да уж будь другом, порадей, порадей Лукьян Фомич. Горазд ты на службу, ни себя, ни людей не щадишь.

– Не щажу, воевода, – по-своему истолковал Федь-кины слова Потылицын, продолжая стоять у порога.

– Вот и я о том же… Пятунку Архипова, донца моего верного, пошто сказнил?

Потылицын так и обомлел. Ведает! Федька Берсень все ведает!.. Но откуда? Кто донес о Пятункиной казни?

– Какой Пятунка?.. О чем речь твоя, воевода? – прикинулся простачком сотник.

– Не петляй! – резко поднялся из кресла Берсень. – Не петляй, дьявол! Хотел в клетке меня к царю доставить. Не быть тому!

Потылицын побагровел, понял, что угодил в Федькин капкан, но страха не было, одна лишь лютая злоба вырвалась наружу.

– Тать, разбойное семя! Не миновать тебе плахи!

Выхватил саблю. Обнажил саблю и Федька. Метнулись

с лавки Болотников и Васюта.

– Не лезь! – закричал им Федька. – Сам расправлюсь!

Звонко запела сталь, посыпались искры. Федька и сотник сошлись на смертельную схватку, но она была недолгой. Сильный, сноровистый, привычный к бою Берсень рассек Потылицына до пояса.