Васильев вновь подошел к окну.

– Ромка! Кличь старшину!

Глянул на Болотникова – грузный, крутоплечий, насупленный, подавленный недоброй вестью.

– Как с оружием в станице?

– Сабли при казаках, а вот зелья и самопалов маловато.

– И у меня не густо… А с хлебом?

– Худо, атаман. Станица на Волгу идти помышляет.

– Опять на разбой?

– А чего ж казакам остается? Годунов нас хлебом не жалует. С голоду пухнуть?

Васильев ничего не ответил, лишь еще больше наугрю-милея. А тем временем в горницу вошла старшина – семеро выборных казаков от раздорского круга. Среди них был Федька Берсень, чернобородый, сухотелый есаул лет под сорок; на широких плечах его – алая чуга, опоясанная желтым кушаком, за опояской – два коротких турецких пистоля с нарядными рукоятями в дорогих каменьях. Увидев в курене Болотникова, Федька поспешно шагнул к нему, стиснул за плечи.

– Ну как родниковцы поживают, станичный? Не всю еще горилку выпили?

Глаза приветливые, веселые. Рад Федька земляку, почитай, полгода не виделись. Рад и Болотников раздор-скому есаулу: как-никак, а оба из одной вотчины, когда-то вместе у князя Андрея Телятевского за сохой ходили.

– Присаживайтесь, – показал на лавку Васильев. – Гутарь, Болотников.

Иван поведал старшине о пленном татарине. Писарь Устин Неверков, едва выслушав до конца Болотникова, вскочил с лавки.

– Не зря запорожцы из Сечи доносили. Собирает орду Бахчисарай, копит войско. Казы-Гирей уже три года не ходил в большой набег. Когда это было, чтобы хан на пуховиках отлеживался? Верю я лазутчику. Не сбрехал!

– Ия верю, атаман, – кивнул Федька Берсень. – Волк долго в логове не усидит. Надо готовить к бою крепость.

– Собирай в Раздоры станицы, Богдан Андреич, – молвил третий из старшины – Григорий Солома, степенный казак с каштановой бородой.

– Добро. Но то решать кругу, – сказал Васильев и позвал из сеней Ромку. – Беги на майдан и бей сполох.

Старшина потянулась из атаманского куреня, а Берсень вновь подошел к Болотникову, подхватил под руку и повел к своей избе.

– Покуда казаки сходятся, пропустим по чаре.

Курень Федьки стоял неподалеку от майдана, откуда

уже начали доноситься частые, звонкие удары сполошно-го колокола.

В Раздорах многие казаки жили семьями, имел жену и Федька Берсень.

– Агата! Встречай дорогого гостя! – закричал еще с базу есаул.

Агата, услышав зычный голос мужа, тотчас выскочила на крыльцо; молодая, синеглазая, увидела Ивана, зарделась, поясно поклонилась.

– Милости прошу, Иван Исаевич.

Берсень ухмыльнулся: давно догадывался, что женке нравится чернобровый, статный Болотников. Догадывался и втайне посмеивался над своей половиной.

– Собери-ка что-нибудь, Агата.

Женка метнулась на баз, казаки же присели к столу, пытливо глянули друг на друга.

– Как в есаулах ходится, Федор?

– По-всякому, брат. Не шибко любит меня Васильев. Грыземся.

– Отчего ж так?

– А ты будто не ведаешь? Васильев за домовитых горой, а они мне поперек горла. Возьми нашего писаря Неверкова. Ух, хваткий мужик! Глянь, какие хоромы себе отгрохал, глянь в окно. Зришь? Укрыл у себя десятка два холопов и боярится. А сам Васильев? Один дьявол ведает, сколь у него беглых. Кто на конюшне, а кто в степи табуны пасет да сено косит.

– А чего ж беглые мирятся? У меня того в станице не заведено.

– У тебя. Сказал тоже. Ты на дозоре, станица твоя в степь выдвинута. А тут, брат, домовитые жирком обрастают. Сидят себе в куренях да меды попивают. Им по сторожам не ездить, с татарином не биться… А беглые. Что беглые? Они и тому рады. Упрятались от бояр и малым куском довольны. Привыкли на господ спину гнуть, вот и пользуются их смирением домовитые. Не всякий мужик казаком рожден. А мне от того тошно, тошно, Болотников! На Дону не должно быть холуев.

Вошла Агата. Поставила на стол вина и закуски.

– Угощайтесь.

Казаки выпили по чарке и вышли на баз. Со всех улиц и переулков тянулись к майдану густые толпы донцов.

– Пошто сполох?

– Зачем собирает атаман?

– О чем будет круг, братцы?

Но никто ничего не ведал, теряясь в догадках. Вскоре казаки запрудили огромный майдан. Мелькали зипуны, кафтаны, чуги, казакины. Многие пришли на площадь без шапок и голые до пояса, но никто не забыл в курене своей сабли. Казак без сабли – бесчестье кругу.

Пришли к майдану и молодые парни-донцы, не принятые еще в казаки. Они толпились в сторонке: быть на кругу им не дозволялось. Их удел – ждать своей поры, когда проявят себя в степи и покажут удаль в злой сече с ордынцами. А сейчас они с любопытством вытягивали шеи и чутко прислушивались к выкрикам с майдана.

В куренях остались одни женщины; они стайками собирались на опустевших базах, ожидая прихода мужей. Ни одной из них нельзя было показаться в казачьем кругу, то было бы великим поруганием всему войску донскому.

Год назад казачка Ориша прибежала на круг за мужем; добралась до самого помоста, где стоял атаман со старшиной; нашла у деревянного возвышения своего казака и потянула за собой с круга.

– Поспеши, Сашко! Кобыла жеребится!

Круг порешил: высечь дерзкую женку арапником, а казака Сашко выдворить с майдана.

Сашко заупрямился, но атаман веско изрек:

– Твоя баба – тебе за нее и ответ держать. Прочь с круга!

– Прочь! – дружно поддержали донцы…

Васильев взошел на помост, за ним поднялись Федька Берсень, Устим Неверков и остальная старшина.

Васильев оглядел гудящий майдан, вскинул над головой атаманскую булаву, и донцы притихли.

– Братья-казаки! Дозвольте слово молвить!

– Гутарь, атаман!

– Дошла в Раздоры худая весть. Хан Казы-Гирей собирается всей ордой выступить из Бахчисарая. Хан жаждет добычи!

Сказал несколько слов и замолчал, шаря глазами по застывшим лицам казаков.

– Далече ли собрался Гирей? – выкрикнул один из донцов.

– К Москве, братья-казаки, – ответил Васильев.

– К Москве? Вот и нехай его Годунов встречает! – зло воскликнул все тот же донец.

– Верна-а-а! – пьяно качаясь, протяжно прокричал другой казак. – Годунов наших собратов на кол сажает. Не пойдем за Годунова!

– Чушь несешь! Не о Годунове сейчас речь, – отделился от старшины Федька Берсень. – Казы-Гирей мимо Раздор не пройдет. Какой же он будет воин, коль позади себя целую вражескую рать оставит? Хреновина! Казы-Гирей не впервой на Русь ходит. Он кинется всей ордой

– Есаул дело гутарит, – поддержал Берсеня атаман. – Хан зол на Раздоры. Припомните, донцы, сколь раз мы тревожили его кочевья? Сколь табунов у хана отбили? Сколь дувана в улусах взяли?

– Зачем считать, батька? – прервал атамана стоявший подле Болотникова длиннющий полуголый казак с отсеченным ухом. – Поганые на нас ходят бессчетно. Разве мало от них урону? Разве мало станиц они в крови потопили?

– Немало, казаки, – мотнул головой Васильев. – Немало мы лиха от поганых натерпелись. А ноне новое лихо идет. Пятнадцать туменов собрал Казы-Гирей в Бахчисарае. Как будем татар встречать, донцы?

– А сам-то как мекаешь, атаман? – вопросил Григорий Солома.

– Погутарили мы со старшиной. В поле выходить не будем, не устоять нам противу всего ханского войска. Соберем станицы в Раздоры и примем осаду.

– Выдюжим ли, батька?

– Выдюжим, донцы. Крепость добрая, отсидимся. А там, глядишь, и засечная рать поспеет. Тогда ударим вкупе и наломаем бока поганым. Так ли, донцы?

– Так, атаман!

– Кличь станицы в Раздоры!

– Примем осаду!

Васильев постоял, послушал и ударил булавой по красному перильцу.

– Так и порешим, донцы!

Атаман и старшина начали было сходить с помоста, но их остановил громкий возглас казака, прискакавшего к майдану от Засечных ворот:

– Погодь, батька! Царев посол-боярин в гости прибыл. До тебя, батька, просится!

Васильев приказал:

– Проводи боярина в мой курень.

Федька Берсень недовольно глянул на атамана и вновь взбежал на помост.