— Про Гамлета я слышал еще в юные годы. Раздумывать было некогда. С ходу взял штурмом Щепкинское училище. И со второго курса попал на практику в Малый театр.

— Александр Сергеевич, когда ж вы успели поработать еще и у Любимова на Таганке?

— На всю жизнь запомню пьянь и грязь, царившую там. Даже сцена какая-то «неумытая»: маленькая, вонючая, со сгнившими в занозах досками. Любимов, как говорили и говорят многие мои друзья, всего лишь «кукиш в кармане». Пошел я однажды полюбоваться, как он ставил «Бешеные деньги». Высоцкий в роли Васильчикова говорил только две фразы: «В Москве воруют» и еще какую-то примерно такого же содержания. Все вокруг взахлеб рыдали от умиления, «восторгаясь» этой новостью. Не сдержавшись, я заржал в голос. Принцип «чем будем удивлять?» порочен в театре по сути и сильно попахивает дешевой спекуляцией. Эпатирование публики всегда раздражало. Вот уже много лет как Любимов живет в России, «свободной от тирании». Создай хоть что-нибудь!

— С Высоцким плотно общаться приходилось?

— Высоцкий в те годы не был таким уж знаменитым. Но от его песен все обалдевали. Правда эта влюбленность через полгода как-то незаметно притухала. Володя был далеко не подарок. Мог незаслуженно обозвать человека сволочью. А то и врезать ни за что. Признаюсь откровенно, никогда не считал Высоцкого великим поэтом. Пусть ставят ему любые памятники. Для меня Есенин сильнее и глубже. И, главное, выше по культуре. Высоцкий все-таки больше городской хулиган. Эту нишу никто у него и не отнимает!

Та же история с Окуджавой. Его художественная утонченность поначалу производила впечатление. Даже домой к нему ездил. Пообщавшись поближе, стал разочаровываться в кумире. Может, почувствовал мелковатую одесскую местечковость?

— По вашему мнению, Малый театр поддерживает высокую марку русского классического театра?

— Стараемся. Хотя класс временами падает. Сегодня мало отстаивать свои принципы. Нужно обязательно рождать что-то новое. И претензии к Юрию Мефодьевичу Соломину, как к художественному руководителю, у меня огромные. Но одного у него не отнять — любви к русской национальной культуре и честной жизни в искусстве. Тот же Бабочкин уходил из Малого два раза. Но возвращался обратно. Из такого театра настоящего русского актера можно отправить только на кладбище.

Был я как-то в доме у Де Ниро. У него висят портреты Станиславского и Михаила Чехова. Во всем мире наш театр пользуется гигантским авторитетом. Потому что в нем работают творцы, а не имитаторы.

Самое главное в искусстве — быть, а не казаться. Мне посчастливилось стать свидетелем, как Ильинский играл графа Льва Толстого. Я думал, он по-настоящему помирает на сцене. Такова была сила его таланта.

— Вот, ответь, что самое главное в жизни?

Жить в гармонии с миром?

— Самое главное — утром увидеть солнышко! И больше никаких высоких идей. Когда поймешь, на какой тонкой нитке висишь, только тогда по-настоящему становится страшно.

«Самое главное в жизни — утром увидеть солнышко» — сказал мне на прощание Александр Сергеевич.

Известный актер Театра на Таганке с редким именем Дальвин работает в этом театре с самого его основания. Сохраняя при этом непосредственность духа, мужской оптимизм, озорство и удаль. С Высоцким они друзьями не были. «Всего лишь пару раз выпивали» в тесных мужских кампаниях. Но зато Дальвин Александрович учился во ВГИКе на одном курсе с будущей матерью дочери Владимира — Татьяной Иваненко.

— Актерская наша среда такая: встретил я как-то на гастролях одного известного актера с Таганки. Он мне и говорит: «Вот мол, зашел вчера к Вовке. Выпили с ним по рюмахе. Спел он мне «Коней…» своих «привередливых…» Знаешь, говно…» Вот так… А ведь это одна из лучших его песен…

С Вовкой мы вместе выпивали всего пару раз. Утром после похмелки он замечательно сказал: «Вот для этого и пьем!» Сам процесс опохмеления замечательный: вдохновение на мужиков набегает. Первые утренние десять минут для настоящего алкоголика при вливании жидкости с градусами внутрь организма, это как бальзам на душу.

Пьянствовали как-то у Кеосаяна с Губенко и Высоцким. Но на утренний спектакль «Герой нашего времени» ехали вместе в одной машине. В обнимку с плетеной бутылкой, на которой были нарисованы череп и кости.

Панибратских отношений между нами никогда не было. Я старый московский голубятник и хулиган. У меня была своя кодла друзей фартовая.

С Танькой Иваненко я, правда, учился на одном курсе во ВГИКе. Она была потрясающей бабой. Как Брижит Бардо. Яркая, ухоженная. Очаровашка! Хорошая, нормальная, смешная девчонка. Хотя и не в моем вкусе. У нее был муж, цирковой артист, кажется. Смазливый такой паренек.

Как актрису мне ее трудно судить. Талантами она явно не блистала. Я и сам дерьмо. Как одно дерьмо может говорить про другое дерьмо, что оно дерьмо? Шутка грустная такая. Все мы одинаковые.

Правда, учились мы вместе всего полтора года. Меня из института выперли. Потому что я споил весь курс.

— Игорь, по некоторым книгам о Владимире Семеновиче Высоцком начала «гулять» информация, рассказанная кем-то когда-то будто бы с твоих слов, что, дескать, Высоцкий познакомился с Влади за кулисами Театра на Таганке. Вынужден привести эту «новость» целиком: «19 июля 1967 года. Фотохудожник Игорь Гневашев утверждает, что Высоцкий влюбился в Марину. в коридоре, за кулисами Таганки. По его словам, после репетиции «Пугачева» Влади провела туда Ия Саввина. Высоцкий случайно шел навстречу, увидел Влади — и все, «мгновенно», с ходу. Увидел «колдунью», чуть опешил и, маскируя смущение, форсированным, дурашливо-театральным голосом: «О, кого мы видим!..» Она остановилась: «Вы мне так понравились. А я о вас слышала во Франции. Говорят, вы здесь страшно популярны.» Потом всей кучей сидели в его гримерке, пили сухое вино, и он, конечно, взял в руки гитару.» Зная тебя, как человека очень корректного в высказываниях, не могу не спросит — что правда, а что, извини…

— Полная брехня. Не могу понять, откуда что берется? У меня случались встречи, прямые контакты с так называемыми «свидетелями» загадочных, просто сногсшибательных историй из жизни Высоцкого. Знаешь, что они мне отвечали на вопросы об их персональном вранье и пустопорожней болтовне? — «Мы говорили и будем говорить!» Потому что за это платят деньги. И пусть, мол, кто угодно доказывает, что это неправда. Вот так, — откровенно!

Кто может быть судией известным людям, кроме них самих? Только очевидцы, друзья, а значит, почти участники их отношений. И те — с оглядкой на совесть! Но разве даже ее, совесть, к «делу» пришьешь? Вот Абдулов, кстати, очень правильно делает — бьет промеж глаз. И все!

— Вряд ли это оптимальный способ восстановления справедливости. Ты знаешь, помнишь что-то о встречах Высоцкого с Влади?

— Конечно, помню. Рассказ мой вполне корректен, но субъективен. Марине Влади, конечно, чисто по-женски было приятно, что такой известнейший человек, как Высоцкий начал за ней ухлестывать. Да еще как! Ему же просто крышу снесло. Ухаживал он исключительно по-своему. Ломился в номер гостиницы «Советская», где во время съемок фильма «Сюжет для небольшого рассказа» жила Марина.

Почему я об этом так уверенно рассказываю. Потому что был тому реальным свидетелем. В журнале «Советский экран» отделом информации заведовал тогда выдающийся

Семен Черток. Он давно уже живет вместе с семьей в Израиле. Мы с ним плодотворно тогда работали над темой под названием «От сценария до премьеры». Когда на московские кинофестивали наезжали сестры Поляковы-Байдаровы, Черток очень продуктивно с ними дружил. Возил их везде, выпивал с ними. Общался, короче. Они были знакомы чуть ли не по-семейному. Марина — замечательная девка! А кто такая Иваненко, не помню.