— Уэймарш, я убежден, вел, так сказать, за моей спиной переписку с Вулетом, — поведал он мисс Гостри, осведомившейся об адвокате из Милроза, — и в результате вчера вечером я получил оттуда грозный окрик.
— Вы хотите сказать, письмо с просьбой вернуться?
— Если бы так. Телеграмму — она у меня в кармане: «Первым пароходом домой».
Собеседница Стрезера, как можно было заметить, разве что не побледнела. Но, спохватившись, на время сохранила хладнокровие. Возможно, именно это обстоятельство и помогло ей сказать с напускным равнодушием:
— И вы собираетесь?..
— Что вы почти заслуживаете, бросив меня на произвол судьбы.
Она покачала головой так, словно его упрек был не достоин ответа.
— Мое отсутствие пошло вам на пользу — достаточно взглянуть на вас. Каюсь, я сделала это намеренно, и расчет мой оправдался. Вы уже не тот, каким были. И для меня теперь главное, — она улыбнулась, — быть вам под стать. Вы уже стоите на собственных ногах.
— Сегодня я все еще чувствую, — любезно вставил он, — как вы мне нужны.
Она снова внимательно на него посмотрела.
— Обещаю впредь не бросать вас, но с тем, чтобы только слегка приглядывать за вами. Вы уже получили импульс и способны передвигаться без посторонней помощи.
— Да, пожалуй, — благоразумно согласился он, — передвигаться худо-бедно я могу. Вот что, по правде говоря, и вывело нашего друга из себя. Он — особенно глядя, как яхожу, — не может этого вынести. Последняя капля, переполнившая чашу. Он жаждет, чтобы я убрался отсюда, и, надо думать, написал в Вулет, что я нахожусь на краю гибели.
— Ах, полноте, — пробормотала она. — Но ведь это только ваша догадка.
— Догадка, вы правы. Но она все объясняет.
— А он все отрицает? Или вы еще его не спрашивали?
— У меня не было времени, — сказал Стрезер. — Только вчера вечером, сопоставив различные факты, я догадался, а с тех пор мы с ним не пересекались.
Такой ответ ее не убедил:
— Вы крайне раздражены — за себя не ручаетесь?
Он поправил очки.
— Неужели я выгляжу таким разъяренным?
— Вы выглядите лучше некуда.
— Да мне и не на что сердиться, — заявил он. — Напротив, Уэймарш оказал мне услугу.
— Доведя ситуацию до предела? — заключила она.
— Как превосходно вы все понимаете! — воскликнул он почти ворчливо. — Во всяком случае, Уэймарш не станет ни под каким видом отрицать или выкручиваться. Он действовал по глубочайшему убеждению, с чистой совестью и после многих бессонных ночей. Он признает, что это его рук дело, и будет считать, что оно ему удалось; в итоге любое наше объяснение закончится полным примирением: мы опять будем вместе, наведя мост через темный поток, который нас разделял. Наконец-то благодаря тому, что он сделал, нам будет о чем поговорить.
Она помолчала.
— Вы бесподобно это воспринимаете! Впрочем, вы всегда бесподобны.
Он тоже выдержал паузу — такую же, как она; затем на той же высокой ноте выразил полное с ней согласие:
— Вы совершенно правы. Я бесподобен, удивителен, особенно сейчас. Смею сказать, просто неподражаем и даже не удивлюсь, если окажется, что выжил из ума!
— Так расскажите мне все, — уже серьезно потребовала она. Но, поскольку он некоторое время безмолвствовал, лишь ответив взглядом на ее взгляд, который она с него не спускала, ей пришлось зайти с другого конца, где ему было легче удовлетворить ее любопытство: — Что такое мистер Уэймарш, собственно, сделал?
— Написал письмо. Одного оказалось достаточно. Он сообщил в Вулет, что за мной нужен глаз.
— В самом деле нужен? — спросила она с интересом.
— В высшей степени. И он будет мне обеспечен.
— Иными словами, ни якоря, ни рук вы не поднимаете?
— Нет, не поднимаю.
— И уже дали телеграмму?
— Нет. Но подвигнул на это Чэда.
— Что вы отказываетесь ехать?
— Что он отказывается ехать. Сегодня утром мы поговорили начистоту, и я его убедил. Он заявился ко мне, когда я еще не встал, — объявить, что готов… готов возвратиться. Ну, а после десяти минут разговора со мной ушел с намерением сообщить, что остается.
Мисс Гостри слушала, не пропуская ни слова.
— Стало быть, вы остановили его.
Стрезер вновь опустился в кресло.
— Да, остановил. На некоторое время. Вот видите, — он поискал слова более выразительные, — к чему я пришел.
— Вижу, вижу. А мистер Ньюсем? Он ведь готов был ехать.
— Да, вполне.
— И искренне считал, что вы тоже?
— По-моему, да. Более чем. Он был крайне удивлен, когда обнаружил, что рука, которая должна была тащить его домой, внезапно превратилась в механизм торможения.
Такой отчет о событиях не мог не захватить мисс Гостри.
— Он считает это превращение внезапным?
— Право, не уверен, что он так считает. Относительно него я вообще ни в чем не уверен, разве только в одном: чем больше я его вижу, тем меньше нахожу его таким, каким поначалу ожидал увидеть, Мне многое в нем непонятно; вот почему я решил ждать.
— Ждать? Чего собственно? — удивилась она.
— Ответа на его телеграмму.
— А что там — в его телеграмме?
— Не знаю, — отвечал Стрезер. Он ушел от меня с тем, что составит ее по собственному разумению. Я сказал ему: «Мне хочется остаться, а я могу сделать это только при одном условии: ты остаешься тоже». Мое желание, видимо, произвело на него сильное впечатление, ну и определило все остальное.
Мисс Гостри мысленно перебирала слово за словом:
— Стало быть, сам он тоже хочет остаться?
— И хочет и не хочет. Вернее, ему хочется ехать. Отчасти. Увещевания, которыми я досаждал ему вначале, в этом смысле оказали на него свое действие. Тем не менее, — закончил Стрезер, — он не поедет. По крайней мере до тех пор, пока я остаюсь здесь.
— Но вы же не можете остаться здесь навсегда, — возразила его собеседница. — Жаль, что не можете.
— Никоим образом. И все-таки мне хочется понаблюдать его еще немного. Ведь он совсем не то, что я ожидал, совсем иной. И тем особенно мне интересен. — Стрезер излагал свои соображения так взвешенно и ясно, словно отчитывался перед самим собой. — Я не хочу его уступать.
Мисс Гостри, однако, жаждала подтолкнуть его к еще большей ясности. Правда, тут требовались осторожность и такт.
— Уступать… вы разумеете… его матушке?
— Нет, сейчас я не ее имею в виду. Я имею в виду тот план, глашатаем которого был и который поспешил как можно убедительнее представить Чэду в первую же нашу встречу, — план, составленный вслепую, в полном неведении о переменах, которые за долгое время, что он прожил здесь, с ним произошли. А те впечатления, которые обрушились на меня — сразу же, с первого взгляда на Чэда, — впечатления, которым, я уверен, еще нет конца, — тоже ведь никогда не учитывались.
— Иными словами, — на лице мисс Гостри появилась улыбка добродушнейшего осуждения, — ваше намерение остаться вызвано — более или менее — любопытством.
— Называйте это как вам угодно! Мне решительно все равно!
— Лишь бы остаться? В таком случае, разумеется, нет. Впрочем, так или иначе, мне это доставит огромное удовольствие, — заявила мисс Гостри. — А уж зрелище того, как вы станете осуществлять ваши замыслы, сулит быть пикантнейшим в моей жизни. Нет, вас положительно можно предоставить самому себе.
Однако эта дань его самостоятельности почему-то не вызвала у него восторгов.
— Вряд ли я буду предоставлен самому себе, когда сюда пожалуют Пококи.
У нее поднялись брови:
— Сюда пожалуют Пококи?
— Таков, полагаю, будет ответ — и незамедлительный — на телеграмму Чэда. Они просто сядут на первый же пароход. Сара явится сюда, чтобы говорить от имени своей матушки — и с совсем иным результатом, чем тот хаос, который внес я.
Удивление мисс Гостри еще усилилось:
— И она увезет его домой?
— Вполне вероятно… Поживем — увидим. Во всяком случае, надо предоставить ей такую возможность, а она, без сомнения, ее не упустит.