— Еще бы… если бы я сделал что-нибудь подобное… Надеюсь, вы верите, что я и на самом деле так считаю.

— Я хочу, — сказал Стрезер, — чтобы ты запомнил это как последние обращенные к тебе слова. Не знаю, что еще я мог бы тебе сказать или что еще мог бы сделать сверх того, что уже сделал.

Чэд воспринял это, почти не притворяясь, как прямой намек.

— Вы виделись с нею?

— Да, виделся… заходил, чтобы попрощаться. И если бы я сомневался в правильности того, что тебе говорю…

— Она бы ваши сомнения развеяла. — Чэд — ну еще бы! — все понял. И это заставило его даже ненадолго замолчать, хотя он тут же спохватился. — Она, надо полагать, была бесподобна?

— О да, — откровенно признался Стрезер.

Вот и все, что было сказано между ними по поводу обстоятельств, сложившихся в результате той злосчастной случайности. Оба, вероятно, мысленно возвращались к происшедшей на прошлой неделе встрече за городом. Это стало очевидным, когда Чэд сказал:

— Не знаю, что вы на самом деле все это время думали, и не знал никогда — от вас, право, всего можно ожидать. Но естественно… естественно… — И он без тени смущения, скорее с явной снисходительностью запнулся, сделал паузу. — В конечном счете, сами понимаете, я говорил с вами так, как должен был… Иначе и не полагается — вы согласны? — говорить о подобных вещах. Однако, — он улыбнулся и с философским видом заключил, — все ведь окончилось благополучно.

Обуреваемый всевозможными мыслями, Стрезер встретился с ним глазами. Почему он сейчас, поздно ночью, после совершенного им путешествия, кажется таким обновленно, таким бесконечно молодым? Стрезер мгновенно понял почему — да потому, что он моложе, да, моложе мадам де Вионе. Стрезер не высказал вслух всего, что пришло ему в голову; он сказал совсем другое:

— Ты действительно был где-то далеко?

— Я был в Англии, — охотно, без секунды промедления ответил Чэд, но от дальнейших объяснений воздержался и лишь добавил: — Иногда необходимо поменять обстановку.

Стрезер вовсе не жаждал вдаваться в подробности, он жаждал только тем или иным образом оправдать свой вопрос.

— Разумеется, ты волен поступать как тебе заблагорассудится. Но, надеюсь, на этот раз ты уезжал не из-за меня?

— Из-за того, чтобы избавиться от стыда, зная, как мы вас замучили! Ох, мой дорогой друг, — Чэд от души рассмеялся, — чего бы только я не сделал ради вас!

Стрезер не преминул ответить, что хочет воспользоваться этим его расположением.

— Даже рискуя наскучить вам, я, как ты знаешь, оставался здесь по определенной причине.

Чэд помолчал, обдумывая его слова.

— О да… чтобы мы произвели на вас, коль скоро это возможно, еще лучшее впечатление. — И он сделал паузу, довольный, что ему наконец удалось вполне к месту обнаружить полное свое понимание. — И я в восторге, заключая из ваших слов, что нам это удалось.

Он произнес это с милой насмешливостью, которую его поглощенный своими мыслями, не желающий отклоняться от темы гость не воспринял.

— Если я проявил здравый смысл, полагая, что мне понадобится все остальное время… время их пребывания здесь, — продолжал объяснять Стрезер, — теперь мне ясно, почему оно мне понадобилось.

Он говорил серьезно, отчетливо, как лектор, обращающийся к аудитории, а Чэд внимал ему, как понятливый ученик.

— Потому что хотели испить чашу до дна?

Некоторое время Стрезер молчал, взгляд его обратился к открытому окну — к сумеречной дали.

— Я справлюсь в банке, куда им теперь переадресовывают письма; утром напишу им о своем решении, которого они, вероятно, ждут. Мой окончательный вердикт будет доставлен им без промедления.

Лицо Чэда, на которое Стрезер вновь устремил глаза, в достаточной мере отражало, как усваивается Чэдом личное местоимение во множественном числе, и Стрезер перешел к заключительной части своей лекции. Он продолжал, как бы говоря с самим собой:

— Конечно, сначала я должен обосновать то, что собираюсь сделать.

— Вы великолепно умеете обосновывать, — заявил Чэд.

— Речь не о том, что я советую тебе не уезжать, а о том, что категорически запрещаю тебе даже думать о такой возможности. Заклинаю тебя всем, что для тебя свято!

— А почему вы думаете, что я способен?.. — удивился Чэд.

— Ты был бы тогда не только, как я уже сказал, законченным негодяем, — продолжал тем же тоном его собеседник, — ты был бы хуже чем преступник!

Чэд посмотрел на него еще внимательнее, словно пытаясь оценить степень его подозрений.

— Не понимаю, из чего вы заключили, что она мне наскучила?

Стрезер сам не до конца это понимал. У восприимчивых натур подобные впечатления рождаются неуловимо, мимолетно, так что невозможно привести в их пользу убедительные доводы. Однако в том, что в ответе Чэда прозвучал намек на пресыщенность как возможный повод для разрыва, Стрезеру послышались зловещие нотки.

— Я чувствую, сколько еще она может сделать для тебя, она сделала далеко не все. Оставайся с нею, по крайней мере, до тех пор.

— И покинуть ее после? — Чэд по-прежнему улыбался, но улыбка его пропала втуне: тон его собеседника стал еще жестче.

— Не покидай ее до.Когда ты получишь от нее все, что можно получить… Надеюсь, ты не понял меня превратно, — добавил он с мрачноватой суровостью. — Я не хочу сказать, что тогда будет самое время. Но поскольку от такой женщины всегда можно еще что-нибудь получить, в моем замечании нет ничего для нее обидного. — Чэд не прерывал его, он слушал с должным почтением, слушал, пожалуй, даже с откровенным любопытством эти намеренно подчеркнутые слова. — Я помню тебя таким, каким ты был когда-то.

— Болван болваном? — Ответ последовал с такой молниеносной быстротой, словно Стрезер надавил пружинку; в молодом человеке отразился такой избыток готовности, что Стрезер вздрогнул и не сразу нашелся.

— Во всяком случае, ты едва ли тогда стоил того, что я из-за тебя перетерпел. Сам ты охарактеризовал себя более точно. Цена тебе возросла пятикратно.

— Быть может, этого достаточно? — дерзнул заметить Чэд шутливым тоном, к которому Стрезер остался глух.

— Достаточно? — переспросил он.

— А если я имею намерение жить на проценты с приобретенного капитала? — Но его собеседник по-прежнему не удостоил внимания его шутливый тон, и Чэд без труда этот тон отбросил. — Конечно, я помню, денно и нощно, чем я ей обязан. Я обязан ей всем. Поверьте, — голос его звучал вполне искренне, — она ни капельки мне не надоела.

Стрезер широко открыл глаза: подумать только, в какие слова позволяют себе нынешние молодые люди облекать свои мысли! Всякий раз только диву даешься. Чэд ведь не имел в виду ничего дурного, хотя от него всего можно было ожидать, но он произнес «надоела» так, как если бы речь шла о том, что ему надоело есть в качестве второго блюда жареную баранину.

— Мне еще ни разу, ни на одно мгновение не было с нею скучно, я ни разу не мог упрекнуть ее в отсутствии такта, в чем иногда можно упрекнуть даже самых умных женщин. Она никогда не говорит о своем такте — а женщины этим грешат, даже самые умные, — просто проявляет во всех случаях жизни. Но ни разу не проявляла его в такой мере, с таким благородством, — заключил он для большей убедительности, — как на днях. — И со всей добросовестностью присовокупил: — Она еще ни разу не была мне в тягость.

Стрезер помолчал, потом еще суровее произнес:

— Ну, если бы ты не отдавал ей должное…

— Я был бы отпетым негодяем?

В дальнейшие объяснения по этому поводу Стрезер пускаться не стал — это могло бы завести слишком далеко. И поскольку ему ничего не оставалось, как повторяться, счел за благо произнести вновь:

— Ты обязан ей всем — несравненно больше, чем она могла бы быть тебе обязана. Иными словами, твой долг перед ней безоговорочный. Не допускаю и мысли, что кто-то другой может притязать на это с большим правом.

Чэд взглянул на него с улыбкой.

— Насчет других вам, разумеется, все известно лучше, чем мне: ведь не кто иной, как вы, сообщили мне об их притязаниях.