Потом я размышляла, как жить дальше. Из овощного ларька, где я трудилась до последнего времени, меня уволили. Просто так. Гоги, хозяин, сказал: „Вах, бабла нет продавщицу держать — сам торговать буду“. Да и в пень его. Денег у меня немного оставалось — на карте. У нас с Петро такая традиция — все нычки мы в старый учебник географии складываем — прямиком на карту СССР, там вкладыш такой глянцевый. Это чтобы не ошибиться, когда деньги на ощупь ищешь или со страшного похмела. Очень удобно.

Подумала — к мамашке, может, смотаться под Рязань? Тем более, у нее сейчас Машка моя на каникулах гостит. Но потом представила — поезд, вонь, жара… А потом маманькины предъявы, Машкины капризы и пахота в огороде… Нет, подумала я, и позвонила Вичке.

Вичкин муж стал импотентом три года назад — прямо на ее глазах. Вот так бывает: влез на нее — и не смог! И не смог уже больше никогда. На почве острого алкогольного отравления и запущенного простатита. Вичка плакала, бегала по врачам, но все безрезультатно. Федор стал пить еще хуже, а, нажравшись, частенько отхаживал Вичку по чему придется. В конце концов, она не выдержала и ушла от него. Она плюнула даже на то, что была прописана в их двушке в хрущобе и могла бы ее разменять. Уехав из нашего района, Вичка почти выпала из нашей тусовки. Мы с ней, конечно, созванивались, но редко. Вичка жила у сестры. Вернее, сестра с мужем укатили на заработки на Север, и в их квартире Вичка обреталась одна. Некоторое время. Пока не обрела новое счастье в лице лысоватого очкарика Алексея Ивановича. Вот к Вичке в гости я и намылилась.

Она открыла мне дверь в трикотажном халатике с Микки-Маусом на спине. В квартире чисто — аж противно! С кухни тянет съестным. Вичка усадила меня в кресло, обняла. Мне можно было ничего не говорить. Она все могла рассказать сама.

Перед нами стояло по коктейлю — „Сидор“ Очаковский, яблочный вкус. Наши мужики не уважали Сидора, но когда случались дамские посиделки, мы всегда ограничивались коктейлями. Вичка вспоминала:

— Конечно, без мужика плохо. Но сначала меня по-родственному трахал брат Федора — Толян. И денег заодно подкидывал. А потом жена его взбесилась, да и Алексей Иваныч подвернулся. Тогда Толян на меня вообще окрысился, сказал: „Перебивайся как можешь, дрянь. Ладно бы еще правильного парня нашла, работящего, а то интеллигента какого-то вшивого…“.

Вичкина жизнь изменилась. Она устроилась на работу — уборщицей в НИИ, где трудился ее интеллигент. Потом по совету своего Алексея Иваныча закончила какие-то курсы и стала там же помощником бухгалтера. В общем, для нашей тусовки она оказалась полностью чужой. В ее жизни не стало ночных гулянок, вечеров на танцверанде и коллективных выездов к Пинычу (соседу) на дачу под Барвиху с последующим мордобоем. А ведь у Пиныча там красотища, каких мало: шесть соток, хозблок и грядки, на которых очень удобно заниматься любовью или спать после хорошей дружеской попойки. Да, для Вички все это было в прошлом…

Я задала тот вопрос, ради которого приехала.

— Ты до сих пор помнишь его?

И тут Вичка произнесла ужасное признание.

— Конечно. А как его забыть? Знаешь, когда Алексея Иваныча нет дома, Федька заходит. Похмельный такой, облезший. Трясется весь. Ну, я, бывает, из жалости борща ему налью. Иногда деньжат на бутылку перехватит. Вот последний раз я ему не дала — зарплаты у нас с Алексеем Иванычем тоже не царские, чтобы Федьке на пропой души отстегивать… Но жалко же паршивца! Вот последний раз все пустые бутылки ему собрала — нехай сдаст, похмелится чуток.

Я смотрела на Микки-Мауса у нее на спине, на скучную опрятность квартиры и клялась себе, что у меня все будет не так. Я не буду жить прошлым и кормить борщом никчемного Петро. А если он все же придет, я плюну ему в борщ и назло выкину в мусоропровод все пустые бутылки. Может, и не выкину, конечно, но уж точно сама сдам их в прием стеклотары. А деньги положу на карту, доступ к которой закрою для Петро навсегда. И я обязательно буду снова счастлива.

Мы попрощались с Вичкой далеко за полночь. После того, как пришел с вечерней подработки ее очкастый, занудный и непьющий Алексей Иваныч. Он отвратительно бухтел, выплескивая в раковину остатки нашего „Сидора“…»

Далее в моих планах — превратить ресторатора Аркадия Новикова из романа Робски с его сетью гламурных едален в Аркашу Половикова с сетью ларьков «Кура-дура» из моей собственной версии. Я даже набираю к следующей главе очередной врез в стиле Робски (Оксана, прости!):

2. Интересно, подумала я, каково это, заниматься любовью внутри раскаленной палатки с мужчиной, который жарит курицу-гриль с самого начала кооперативного движения?

Но тут, убаюканная сладкой мыслью, что такое глубокое познание мною народных реалий не способно оставить равнодушным ни одного желтого редактора на свете, я неожиданно вырубаюсь. И погружаюсь в глубокий животворный сон хорошо поработавшего человека.

Под утро выясняется, что голова моя покоилась прямо на клавиатуре, а с монитора мне всю ночь хитро подмигивало мое произведение. И в нем сама собой появилась дополнительная строчка: БЛАБЛАБЛА… До сих пор не знаю — это я во сне стучала зубами, или кто-то свыше намекал мне, что мой труд самодостаточен и в объеме одной главы? И для качественного убийства редактора вторая уже не нужна.

ГЛАВА 2

ВЫРАСТИТЬ ДЕРЕВО

Выспавшись, я перечитываю свой фрагмент российской действительности на свежую голову и нахожу его не менее впечатляющим, чем он показался мне в ночи. Отсылаю свой труд Ритке на почту: прошу ее распечатать и передать мою рукопись своему боссу — для участия в общем конкурсе. При этом долго благодарю ее, называя своей будущей снохой — или как там эта степень родства обзывается? В общем, я искренне желаю Марго с концами окрутить нашего ветреного Ромео и благополучно стать моей родственницей. А что: два члена одной семьи в одном ЖП-Бульваре — уже почти трудовая династия. А семейный подряд на рабочих местах следует поддерживать, это все знают.

К тому же, Рита мне, и правда, нравится. А мой муж Стас уверяет, что мы с ней похожи даже внешне. Мы обе довольно худые и у нас прямые длинные черные волосы с густой челкой. По мнению Стаса, у нас обеих открытая располагающая улыбка, красивые зубы, но слишком громкий смех. При этом, когда я не смеюсь, то разговариваю очень тихо. А Ритка — громко, это у нее профессиональное, ведь она PA — personal assistant или личный помощник большого босса.

Еще нас с Ритой, несомненно, объединяет оттенок загара, приобретенный в турбосолярии последнего поколения. Разумеется, и я, и она в курсе, что загар нынче не в моде. А особенно — искусственный. Но при этом мы обе — почти одновременно, но в разных салонах — наплевали на модную тенденцию и купили себе курс процедур под названием «Brazil». Именно эта модель солярия придает коже редкий тропический «привкус» — будто она слегка обветрена океанским бризом. Кстати, судя по отзывам моих подруг, этот экстравагантный тон по душе отнюдь не каждой. Так что иначе, чем родством душ, наш с Риткой единый выбор не объяснишь.

Глаза, правда, у Ритки карие, а у меня голубые. И она выше меня на пол-головы. Но я почти всегда хожу на высоких шпильках, а Рита любит спортивную обувь. Поэтому со стороны смотрится, будто мы одного роста. Еще, разумеется, Рита гораздо младше меня. Но я с некоторых пор активно использую антивозрастные крема. Короче говоря: издалека, ночью и в темных очках мы с Риткой вполне сойдем за близняшек. Не зря моя мама не раз отмечала, что наш Рома всегда выбирает девушек, чем-то похожих на его старшую сестру. Сам Рома, правда, это категорически отрицает. Он уверяет, что просто качественно отличается от безмозглого большинства в штанах, предпочитая не блондинок, а брюнеток.