Соломатин ответил после короткого молчания:

— Невозможно, Петр Кузьмич. Я запросил капитана «Хариуса», как работает его новый матрос. — Он вынул из кармана второй листок. — Ответ — работает замечательно, всем пример подает. Служба на промысловых судах — дело добровольное. Нет повода отказывать. К тому же в семье у вас все нормально, никто не болеет.

Куржак показал на диван.

— Что же мы все стоим, как столбы на дороге? Сядем, поговорим.

Никто не отозвался на приглашение. Степан осторожно спустил с колен девочку и тоже встал. Таня подбежала к бабушке, та прижала ее к себе. Алевтина с горечью заговорила:

— Нормально в семье, вполне нормально. Все здоровы, девочка ходит в детский сад, взрослые исправно работают. Муж мой может быть спокоен — нет причины ему возвращаться. Или, может, создать какую-нибудь ненормальность? Мне кажется, он только ее и желает!

Гавриловна отстранила девочку, схватила Алевтину за руку.

— Лина, не смей! И слушать не хочу!

— А вы еще ничего не услышали от меня, мама, зачем волнуетесь заранее? — холодно ответила Алевтина.

Девочка громко заплакала. Алевтина обратилась к Соломатиной:

— Ольга Степановна, уведите Татьяну в спальню.

Ольга Степановна взяла девочку за руку и ушла с ней в другую комнату. Алевтина решительно сказала:

— Завтра вы, мама, и вы, папа, отправите Кузьме радиограмму и подпишете оба, а в той радиограмме объясните, что будете терпеливо ждать сына и его денег, а жена его не хочет их ждать и сегодня ушла из дому. Именно так и отбейте, ни слова не меняйте. Алевтина, мол, сразу как получила последнюю твою радиограмму, ушла с Татьянкой. И вскоре подаст на развод.

Гавриловна, охнув, схватилась за грудь. Куржак с укором сказал:

— Думай, что говоришь! Такое ляпнуть! Взгреть его, поучить по-серьезному, понимаю. Но не уходить же из дому! Сообрази — Татьянку без отца оставляешь!

Она воскликнула с гневом:

— Отца найду! Другого найду, еще лучше! Я не старуха, и с ребенком меня возьмут. Вон за Степана замуж пойду, неужто он нам с Татьянкой хуже Кузьмы будет?

— Алевтина! — с ужасом выкрикнула Гавриловна.

— Алевтина! — в смятении воскликнул Степан.

— Что — Алевтина! — резко сказала она обоим. — Чего перепугался? — спросила она побагровевшего Степана. — Затрясся весь, такой страх! Ты, выходит, из робких?

Гавриловна заплакала. Куржак молчал. Соломатин мягко проговорил:

— Вам нужно взять себя в руки, Алевтина.

— Да, тебе нужно… успокоиться! — с трудом произнес Степан.

— Ты не отвечаешь на мой вопрос! — с ожесточением настаивала она. — Объяснись — почему отшатываешься? Как понимать тебя? Дня нет, когда на берегу, чтобы не шел сюда — за какой надобностью? Татьянке игрушек и сластей таскаешь больше отца с матерью — к чему? И смотришь украдкой!.. Думаешь, не вижу? Почему так смотришь, спрашиваю?

— Трудно с тобой, Лина, — выговорил растерявшийся Степан. Она с усилием сдержала слезы.

— С вашим братом легко! Порой ненавижу вас всех! Гавриловна умоляюще схватила ее за руку.

— Линочка, останься! Все сделаем, что прикажешь! Такого пошлем нагоняя Кузьме! Это же родные тебе стены, что мы будем здесь делать без тебя?

— Родные стены, мама! — Она теперь говорила сквозь слезы — Да, родные, родные! Здесь мы с Кузей… Можете вы меня понять — здесь же всюду он! Всюду он!

Куржак тихо сказал:

— Доченька, удержись! Себя с матерью не пожалеем, повернем Кузьму на хорошее.

Она вытерла слезы, заговорила спокойней:

— А возвратите ли вы его любовь, Петр Кузьмич? Смотрите, я успокоилась. И не вздумайте меня переубеждать. Вы меня знаете, что решила — то сделаю. Сейчас буду одевать Татьянку, вместе уйдем.

— Куда уходите? — хмуро спросил Куржак.

— К Полине Андреевне, подруге, тоже больничной сестре. Она нам полкомнаты выделит, нам хватит с Татьянкой. Что понадобится, передам через Марию Михайловну, она каждый день видит меня в больнице. А сами не приходите, пока не получите от Кузи ответа.

— Хоть до утра погоди, — молила Гавриловна. — Куда же на ночь глядя?

— Чтобы вы всю ночь уговаривали меня остаться? Нет уж, хватит с меня уговоров! Мама, помогите мне собрать Татьянку. И помните — при дочке ни слезинки, ни словечка!.. Я с вами не ссорюсь. А станете дочку расстраивать, поссорюсь и с вами.

— Степа, тебе лучше уйти! — хмуро сказал Куржак, когда мужчины остались одни. — Я сам провожу Лину с внучкой! Не обижайся, доверие к тебе есть. Но понимаешь, какое дело… Не в себе Лина.

— Я понимаю, Петр Кузьмич. — Степан торопливо пошел в прихожую и, одеваясь, сказал: — Можно, я завтра приду к вам?

— Завтра приходи, можно.

Из спальни вышла Ольга Степановна. Соломатин вопросительно посмотрел на жену. Она сокрушенно покачала головой. Соломатин протянул руку старому рыбаку.

— Не сердитесь, Петр Кузьмич, что принес плохое известие. Если бы знал, что Алевтина так все воспримет, я бы раньше вызвал вас к себе. Подготовил бы вас.

— Где уж сердиться? — сказал Куржак. — Не виню никого. Дом разваливается, кого теперь винить?

Соломатин и Ольга Степановна, выйдя от Куржаков, заглянули в сад. Детей там уже не было. Санки, залепленные снегом, стояли на площадке. Соломатин задержал жену перед дверью.

— Оленька, как по-твоему, Алевтина серьезно решила подать на развод или думаете только попугать Кузьму?

Она ответила с упреком:

— Удивляюсь порой мужской логике. Мужчины еще могут грозить уходом из семьи, но женщина никогда не заговорит о разводе, если раньше тысячу раз не утвердится в мысли, что без развода не обойтись. А Степан не упустит случая выставить себя в самом лучшем свете.

— Ты слышала их разговор?

— И на улице было, наверно, слышно. Но я без объяснения Алевтины знаю, что Степан давно в нее влюблен. А если сегодня сдержался с прямым признанием, так лишь потому, что от неожиданности растерялся. Завтра от его растерянности не останется и следа. Ты не согласен?

— Не знаю, — задумчиво сказал Соломатин. — Возможно, ты и права.

В местной рыбацкой газете «Маяк» всю третью полосу отвели стихам Шарутина. «„Большой воды мечтатели“ — новая книга поэта-моряка» — возвещал заголовок. А в левом углу полосы красовался и сам Шарутин — нахмуренное лицо, фуражка с «крабом», трубка в зубах. Карнович насмешливо заметил своему штурману, когда тот явился на вахту:

— Вы же не курите, милорд. Откуда достал эту деревянную рухлядь? Трубочка эпохи корсаров Дрейка.

Штурман ответил, что без трубки нельзя, у читателей не будет веры в морскую профессию автора. Он с ликованием показал на туго набитый портфель — туда были впихнуты пятьдесят экземпляров газеты.

— Семь газетных киосков опустошил! Одна сиделица пожаловалась, что постоянных читателей граблю. Теперь буду наклеивать каждое стихотворение на отдельный лист.

Для расклейки стихов понадобилось пачка бумаги в пятьсот листов. Салон траулера на день превратился в подобие переплетной мастерской. Мишу, заглянувшего после вахты в салон, Шарутин немедленно завербовал в помощники. Стармех Потемкин, мирно обедавший на уголке стола после обследования забарахлившего «вспомогача», тоже увлекся наклейкой газетных вырезок на бумажные листы. Шарутин пообещал помощникам по стихотворению с таким автографом, что тот один удвоит ценность стиха. «Другу-соратнику, славному любимцу Нептуна» — вот так он распишется на листке.

— Тебе — описание наших трудов в океане, Миша! Будешь помнить, как рвали рекорды в Северном море и у Ян-Майена. И будь покоен, даже древний Гесиод так не расписывал труды и дни! Шедевр, не меньше!

И швырнув на стол пачку газет, Шарутин мощно продекламировал: