— Ты, может быть, и хозяин судна, но ведомство ИИ — хозяин всех детей на планете. И тебе придётся выполнять его требования, иначе будешь изъят и перемещён!

— Че-во-о? — Сушкин испугался, но ещё больше разозлился. И глянул на капитана. А капитан — на Венеру Мироновну. А та — на госпожу Контробубову.

— Но Сусанна Самойловна… Ведь все было согласовано. Есть решение гороно и разрешение облоно…

— Они не действительны! Вчера президиум ИИ рассмотрел вопрос и постановил, что ребёнка нельзя отпускать в такую поездку без нашего представителя. Мальчик в сопровождении постороннего мужчины — это потенциальная опасность…

— Съем я его, что ли?! — не выдержал капитан Поль.

— Всякое бывало, — невозмутимо отозвалась инспекторша непонятного ИИ. — Капитан, где будет моя каюта?.. Кстати, вот мои документы… — Она достала из блестящего саквояжа пачку бумаг. Капитан посмотрел на них так, что сразу стало ясно: куда госпожа Контробубова должна их засунуть.

А потом снова посмотрел на Венеру Мироновну.

Та пожала плечами: от меня, мол, ничего не зависит.

— Позвольте вас на два слова, — попросил её Капитан Поль.

Они отошли и заговорили о чем-то — сбивчиво и очень тихо. Однако Сушкин левым настороженным ухом (которое с кольцом) различал некоторые фразы:

«Но Поликарп Поликарпович… как я могу?» — «Это же пустяк. Всего минута…» — «Это против правил…» — «Какие здесь правила? Вы будете ни при чем…» — «Но я…» — «Благодарю вас, дорогая Венера Мироновна. Вы мне сразу показались замечательной женщиной…» — «Однако же…» — «Ну и что… При новой встрече я расскажу вам о герцогине Ваффенбургской, которую вёз однажды на свадьбу дочери по Дунаю. Она…» — «Но Поликарп Поликарпович…» — «Вот и чудесно…»

Венера Мироновна вернулась к госпоже Контробубовой.

— Сусанна Самойловна, обнаружилось некоторое обстоятельство. Могут возникнуть служебные трения между облоно и президиумом ИИ. Надо уточнить… Сойдём на пристань, это всего минута.

— А почему не здесь?

Венера Мироновна выразительно глянула в сторону капитана: лучше, мол, когда его нет поблизости. Сусанна Самойловна поджала губы, но пошла (очень прямая) по трапу. Вместе с бумагами, сумочками и ридикюлем. Венера Мироновна — за ней.

Капитан посмотрел на Донби, который рядом постукивал по доскам костяными пальцами.

— У нас минута…

— Да, капитан, — с непривычной строгостью отозвался Донби голосом Дона. А Бамбало прямо с нижней палубы протянул голову в окошко рулевой рубки. Кажется, за что-то уцепился там клювом. Капитан пошёл на мостик. Сушкин за ним. И шёпотом спросил:

— Ой, а что сейчас будет?

— То, что полагается, — невозмутимо отозвался капитан Поль. И громко скомандовал:

— Донби, время!

«Дед Мазай» коротко гукнул. Колёса осторожно шлёпнули по воде, два могучих пристанских матроса молча налегли на шесты, которыми упирались в борт пироскафа. Между круглым кожухом колеса и пристанью открылся просвет чистой воды. Он спешно расширялся. Колёса зашлёпали энергичнее. Дебаркадер заскользил назад.

— Господин капитан! — долетело с берега. — Господин капитан, остановитесь!..

Ну, у а что было дальше — известно.

Пили чай…

На верхней палубе, впереди рулевой рубки, поставили круглый стол с похожим на медный глобус самоваром. Капитан и Сушкин устроились за столом, а Донби прилёг на падубе, сложив суставчатые ноги под пернатое туловище. Перед ним стояло ведёрко с чаем и плошка с кубиками рафинада.

На самоваре пыхтел и попискивал фарфоровый чайник. Пироскаф «Дед Мазай» тоже пыхтел, но не попискивал — это было бы для него не солидно.

Кстати, «Деда Мазая» теперь называли только пироскафом, слово «пароход» было почти забыто. Капитан Поль объяснил Сушкину и Донби, что в старину «пироскаф» был обычным термином. У поэта Баратынского, который жил в одно время с Пушкиным, есть даже стихи с таким названием…

— Слышали про стихотворца Баратынского? — спросил дядя Поль.

Сушкин честно сказал «не-а…». А Донби, который (по капитанским словам) «нахватался верхушек», сообщил, что про Баратынского слышал, но стихов о пироскафе не помнит.

Дядя Поль, отвалившись к спинке скрипучего стула и помахивая плюшкой, процитировал:

Ну, каково?.. Чего молчите?

Донби картавым голосом Дона заметил, что стихи малость «стар-л-ромодные». И неточные.

— Где здесь ср-л-редиземные волны?..

— И паруса нету, — осторожно добавил Сушкин. Ему не хотелось обижать капитана, однако отступать от правды тоже не хотелось. — Разве на пироскафах ставили паруса?

— Конечно, ставили! Сколько угодно! И мы поставим, если появится необходимость! У нас есть подходящий брезент для накрывания палубного груза!..

— Ну, все равно… — не сдался Донби (теперь уже голосом Бамбало). — Ты, Поликарп, для точности картины встань над кормой и возьми свисток. Баратынскому понравилось бы.

Но капитан Поль сказал, что важна не точность картины, а красота и сила поэтических образов, в которых его собеседники ничего не понимают («Я, судари мои, был о вас лучшего мнения»).

А торчать над кормой и дуть в свисток ему было неохота. Электронный судоводитель БЭН (или КГГ) и без него великолепно управлял пироскафом. Вёл его не «Куда Глаза Глядят», а строго по курсу, заложенному в компьютерной памяти. Отмечал в ней все бакены и береговые вехи с треугольными и квадратными знаками. Поэтому капитан вольготно устроился на стуле, вытянув тощие, как у Донби, ноги. Он возложил на край стола ступни в дырявых парусиновых туфлях. Объяснил, что это не признак невоспитанности, а поза, которую позволяют себе на Миссисипи и Миссури многие заслуженные капитаны. Он был сейчас в полосатых красно-белых шортах, будто сшитых из американского флага, и в просторном рваном свитере.

— Любимый, — сказал он про свитер Сушкину. — Я много лет в нем стоял ночные вахты, если поблизости не было посторонних глаз. Привык… У Пушкина сказано:

Похоже, что оказавшись в привычной обстановке, на речном просторе, капитан Поль отдыхал душой и радовался жизни. Он и раньше был словоохотлив, а нынче говорил особенно много. Прозой и стихами.

— Это тоже Пушкин сочинил? — спросил Сушкин, отдуваясь (он выпил уже четыре стакана час с брусничным вареньем).

— Это сочинил я, — скромно признался капитан.

— Не хуже, чем у Пушкина! — честно похвалил Сушкин. Однако Донби (который Бамбало) сказал, что хуже.

— Нельзя вниматькрасоте. Внимать можно тишине или звукам…

— Придира, — огрызнулся капитан. — Жалкий педант.

— А что такое «педант»? — оживился Сушкин. Капитан с удовольствием разъяснил:

— Мелочная личность, которая стремится выполнять все, даже самые пустяковые, правила и этим портить жизнь себе и другим. В общем, в точности наш Донби… Впрочем, я привык…

Зацепившись за последнее слово, Сушкин стал думать о привычках. Они в самом деле могут заменять счастье? Вот, например, он привык трогать у левого уха колечко. Это добавляет в жизни счастья?.. Потрогал. Мочка уха затеплела. И Сушкин подумал, что самую капельку (чуть-чуть, но все-таки!) добавляет… И вдруг сразу сочинилось: