—  Ненавижутебя! И отцатоже! — сквозь всхлипывания сказала Энн II плакату, как будто тот мог услышать ее. Такие плакаты висели практически по всей общаге. Рекламный плакатище с изображением великолепной манекенщицы, повешенный здесь по настоянию соседки по комнате, явно забивал маленький, элегантный, выполненный с большим вкусом фотопортрет матери в овальной эмалированной рамке фирмы Картье: у Энн здесь был ее обычный, исполненный достоинства и несколько отстраненный вид. Другая заколотила маленькими, детскими кулачками по кровати и уткнулась лицом в подушку.

После первых, мучительных дней в этой школе, когда она отчаянно тосковала по дому, Другая твердо усвоила, что открытое проявление страха и горя лишь раззадоривает сверстниц, делая травлю совершенно непереносимой. И она научилась высокомерно-презрительно поджимать губы — манера, блестяще применяемая женщинами из рода Рендольфов, научилась держать свои чувства под контролем, создавать вокруг себя атмосферу холодного отчуждения, непроницаемой стеной отгораживаясь от всех, кто пытался сделать ей больно. Поэтому и плакала она, только когда была одна.

Еда — не страшно; все, что она не съела сейчас, она с лихвой возместит попозже, а пока, зарывшись головой в подушку, она рыдала и рыдала. Когда Банни Тэксн вприпрыжку вбежала в комнату из столовой, на ходу бросив клюшку для травяного хоккея на свою незастеленную кровать, опухшее лицо Другой все было сплошь в красных пятнах.

— Черт! Другая, что с тобой? — искренне ужаснулась соседка, Банни Смитберг Тэксн из Виннетки, штат Иллинойс. — У тебя что, аллергия? — разинула она от изумления рот. — Может быть, позвать воспитательницу?

Всеми пятью футами восемью дюймами своего роста она склонилась над толстой соседкой-коротышкой, вглядываясь в ее опухшее лицо.

Банни играла правой крайней в школьной команде по хоккею на траве, и Флинг была ее идолом. Благодаря ей комната насквозь провоняла дезодорантом "ФЛИНГ!", а по вечерам Банни в нижнем хлопчатобумажном белье (в пояс была вшита метка с ее именем) стояла под плакатом с изображением своей любимицы и принимала различные позы и требовала от Другой, чтобы та подтвердила ее сходство с оригиналом.

— Ага! — Другая на всякий случай еще раз вытерла глаза и тут же соврала: — Отец прислал омаров из ресторана "ЛЮТЕЦИЯ". А я совсем забыла, что у меня на них аллергия.

Она стала профессиональной лгуньей, и теперь, пожалуй, сумела бы обвести вокруг пальца даже детектор лжи. Ни единого проблеска чувств нельзя было заметить на ее лице. Перебросив ноги через матрац, она села на кровати, прямая как кол, руки сложены на коленях — любимая поза бабушки в критические моменты жизни.

— Ба, омары из "ЛЮТЕЦИИ"! Счастливица, ты просто счастливица, старуха! Кто еще в целом мире ведет такую захватывающую жизнь?

Банни небрежно швырнула свежий номер "Тайм" в сторону Другой, угодив ей в плечо. Это был номер, на обложке которого красовался отец Другой рядом со своим самым большим в мире офисом. Энн уже видела эту картинку — точно такой журнал лежал под ее смятой подушкой.

— Что за жизнь! Мать — на плантации или в ох-ты-ах-ты-каком санатории. Роман Шарлотты Бронте, да и только! Моей мамаше такое и не снилось. Неделя в каких-нибудь "Золотых воротах" — это для нее предел мечтаний. Ты, можно сказать, ближайшая подруга САМОЙ знаменитой во всем целом мире манекенщицы, которая к тому же работает у твоего отца, которого "Тайм" помещает на своей обложке. Господи Боже мой! — Банни никогда не умела последовательно излагать мысли — качество, которое в ее взрослой жизни мужчины, пожалуй, найдут очаровательным.

— Яхта, чтобы плавать в открытом океане. — Она приложила руку к глазам, как будто всматриваясь в линию горизонта. — Эх, единственное место, куда я могу пойти, — клуб "ОНВЕНЦИЯ". Ну, пофлиртовать со швейцаром да поглядеть, как мои родители играют в гольф друг с другом.

Банни драматически развела руки, словно только что объявила, что ее родители находятся в списке особо опасных преступников, которых разыскивает ФБР.

— Ладно, что-то я заговорилась! — Она стащила свои белые носки-талисман, которые приберегла для игр, потому что в них ей всегда везло, и тут же запихала их обратно в бутсы от "УЭСПИ", чтобы они держали свой фирменный носок.

В последние выходные Эджмиер был полон запахов пробудившейся земли, свежеподстриженной травы, дубовой, ивовой и сосновой коры, набухшей после весеннего дождя, смешавшихся с пьяным ароматом распустившихся глициний и расцветшей сирени. Ей пришлось ехать пригородным поездом, поскольку никому в ее баснословно, астрономически богатом семействе не пришло в голову, что она может нуждаться в деньгах. Ни бабушке, ни дяде Сайрусу, ни адвокатам, занимающимся маминым разводом, ни папе, ни дяде Джимми. Только Джойс Ройс прислала конверт с аккредитивами. Пришлось просить Родни, сына Евы, встретить ее на станции "Эмтрек" и отвезти на выходные в Эджмиер. Как водится у Рендольфов, у нее было вдоволь земли, зато наличных — кот наплакал. В школе она пробавлялась лишь благодаря финансовой поддержке Банни, благо ресурсы у той были на удивление обширны. По большому счету, Другой повезло с соседкой, которая искренне считала, что вся дерганая и удручающая жизнь Другой полна "сумасшедшей романтики". Слово "сумасшедший" в приложении к их семейству означало, по-видимому, нечто достойное восхищения. Насчет "романтики" можно было поспорить: Банни почему-то воображала, будто Боксвуд — это Южное издание романов Шарлотты Бронте, где толпы героев целыми днями верхом охотятся на болотах. Но что касается сумасшествия, тут уж она попала в точку. Мать Другой временно объявили сошедшей с ума с тем, чтобы Вирджиния могла заменить дочь на бракоразводном процессе. Дед же, несмотря ни на что, целыми днями беззаботно скакал на лошади и охотился, облаченный в пурпурный плащ с бархатным подбоем — ни дать, ни взять персонаж из романа Филдинга "История Тома Джонса, найденыша". Дядя Джимми по-прежнему крутил шуры-муры с молодыми конюхами, тщетно пытаясь удержать это в секрете. А отец — она свирепо взглянула на самодовольно красивое лицо, взирающее на нее с обложки, — он, видите ли, занят строительством высочайшего в мире небоскреба. Такого высоченного, что для контроля над завихрениями воздуха, возникавшими вокруг этой махины, были приглашены инженеры из какой-то там особой канадской фирмы. Сумасшествие как образ жизни. Теперь и она сама частенько задумывалась над тем, суждено ли ей самой загреметь в положенное время в Эджмиер или она избежит этой участи.

— Э, наш интернат не особо-то отличается от Эджмиера, — сказала ей Банни, когда Другая вернулась в школу, мрачная и подавленная. — Только нам еще нужно делать уроки.

И тогда Другая по холодному размышлению смирилась с жизнью, с этой жизнью, состоящей из лучших элитарных школ-интернатов, частных колледжей, загородных клубов и, вполне вероятно, из самых дорогих "психушек" для сумасшедших и незадачливых самоубийц. Что делать, такой получается расклад.

Другая подавила вздох. Она привезла с собой несколько картонных коробок с жареным цыпленком и чизбургерами из "Стаккиз". Она с Родни, сыном Евы, ныне работающим ассистентом окружного прокурора в Нью-Йорке, но навещавшим в те дни своих дома, заходили в "Стаккиз", чтобы перекусить перед обратным поездом.

— Мать, кажется, не узнала меня, — заплаканная и подавленная, сказала она Родни, а потом поделилась с ним соображениями о том, что ждет ее дальше: ее семейство и ее жизнь — это что-то вроде романа, который время от времени снимают с полки, смакуя, перечитывают, смеются, плачут, но никогда не воспринимают всерьез. Если это сделать, то сойдешь с ума.

Ну, а коль Другая решила все-таки жить жизнью из романов и пьес Уильяма Фолкнера, Ибсена, сестер Бронте и Джудит Кранц, ей нужно в совершенстве выучить свою роль. Она достала обложку "Тайм" с Кингменом Беддлом и Филиппом Гладстоном и прикрепила ее к стене над своей кроватью. Играй лучше всех — тогда тебя никто не переиграет.