— Как можно любить то, что пожирает тебя? — Она закрыла лицо ладонями. Запястья все еще были перевязаны, и раны до сих пор мучительно болели. Прошел месяц с тех пор, как ее вынули из-под капельницы в больнице и перевезли в Эджмиер, и сейчас Кингмен оплачивал доктору Корбину ее пребывание здесь.

— Он звонит каждый день, чтоб вы знали, — заметил доктор Корбин, выбивая трубку о край стола.

— Вероятно, хочет убедиться, что его деньги тратятся по назначению, — сказала Энн, сев и прижав коленки к груди. — Я не могу жить в его мире, вы же понимаете. Он кружится, кружится вокруг меня, и я никак не могу определить свое место в нем. Я как Алиса в Стране Чудес. Мне нужно очень-очень быстро бежать для того, чтобы просто остаться на том же самом месте, а ЕГО шаг с каждым днем все шире, шире, я не поспеваю… ну, да вы знаете. Мне начинает казаться, что он вот-вот закрутится, как ураган или тайфун, чтобы опустошить весь город, все побережье, а затем улетит в открытый океан и только там затихнет, как это обычно бывает с ураганами.

— Интересное сравнение, Энн.

— Он, кажется, никогда не устает и не взрослеет, — продолжала она. — Он не может дочитать книжку до конца, как вы знаете. Он совершенно не может сосредоточиться хоть на чем-нибудь. Джойс Ройс обнаружила это и заказала для него особый пульт. Когда он смотрит телевизор — вы этого себе представить даже не можете, — перед ним консоль с четырьмя экранами и он смотрит сразу на все четыре. Глаза так и бегают от одного к другому, от одного к другому. Он хочет все сразу. Он как самый голодный в мире мальчишка, я таких просто больше не встречала.

— Энн, вы осознаете, что с тех пор, как к вам вернулось сознание, вы не говорите ни о ком другом, кроме Кингмена? Неужели вам совсем не интересно, что с вашей дочерью, как она перенесла все эти потрясения?

— Энн II — юная девушка. У нее еще крепкая, неизношенная нервная система. У меня нет. — Она произнесла это с экспрессией, неожиданной для человека, потерявшего половину крови и живущего последнее время на одних таблетках. — Я вообще не решила еще, хочу ли я жить дальше, чтоб вы знали.

Это звучало, как угроза в адрес доктора Корбина. Даже здесь Энн грезился легкий аромат первоклассных кубинских сигар из кедровой сигарницы, которую Кингмен держал у кровати, острый вкус тонкого вина "Марго" на его губах, вкус, от которого захватывало дух. И это несмотря на то, что она считала Кингмена Беддла одним из самых мерзких подонков, известных ей из истории, из тех негодяев, что промышляли среди прекрасного пола: Синяя Борода, Маркиз де Сад, а что до Бостонского Удушителя — так тот вообще мог приходиться ему двоюродным братом. "Оба пользовались для своих целей доверчивостью женщин, что само по себе — грех", — подумала она мрачно. Он их использовал и доводил до того, что они сходили с ума, впадали в депрессию, замыкались в себе, надламывались и душа их умирала тихо и незаметно для всего мира.

— Я чувствую, что часть меня уже умерла. Для меня всякий раз неожиданность, что утром я вновь просыпаюсь. — Голос Энн был еле слышен.

Доктор Корбин потер локоть и покрутил в руках трубку. Он был профессионально сосредоточен, но изнутри его грызла мысль, что надо принять еще десяток пациентов, прежде чем утром вылететь обратно в Нью-Йорк, в свой офис. Затем на деле предстоит выкроить время для пациентов в трех остальных санаториях, которые тоже были его собственностью: в Инглвуде, штат Нью-Джерси, Лейк-Форесте, штат Иллинойс, и еще в одном на Виргинских островах. Кингмен был его спонсором и фактически совладельцем санаториев в Инглвуде, на Виргинских островах, да и в Эджмиере тоже. Корбин лечил и ублажал богачей и знаменитостей, тронувшихся умом, и делал это вот уже тридцать лет. Он придумал эти центры, когда пациентов расплодилось слишком много — они жили теперь по всей стране. Эту идею подсказал ему Кингмен, и он же дал под нее несколько миллионов. Он был негласным партнером Корбина вот уже почти пять лет; Энн стала пациенткой славного доктора, как минимум, годом раньше. Доктор Корбин считал Кингмена Беддла финансовым гением, а гении всегда экстравагантны, ну, а если учесть, что Кингмен бывал груб сверх всякой меры, то, естественно, свести кого-нибудь с ума для него труда не представляло.

— Вы любите себя, Энн?

— Люблю ли я себя? — повторила она вопрос. Голос у нее то креп, то почти исчезал. — Люблю ли я себя? Можно ли любить себя, если тебя вообще никто не любит? Возможно ли такое в принципе? Или если у вас просто нет своего "я"? Думаю, я затерялась где-то в глубинах кингменовского "я".

Корбин нахмурился — первый раз за все время беседы. Затеряться в кингменовском "я" — крайне опасная ситуация для такой слабой, хрупкой женщины.

— Бросьте, Энн, у вас на редкость милое и очень талантливое "я". — Доктор Корбин черкнул в блокноте: доктору Кронски — завершить курс интенсивной терапии и устроить ежедневные прогулки по парку. Может быть, ей будет полезно присоединиться к одной из групп, слушающих птичье пение? Его боязливые пациенты там обычно начинали чувствовать себя лучше — им казалось, будто у них появились друзья или просто сочувствующие им. Правда, многие предпочитали оставаться в уединении, замыкаясь в болезненной безымянности.

Он лечил таких милых, впечатлительных "психов" во всех своих пансионатах. Однако Беддл позвонил ему и сказал, что хочет поместить Энн именно сюда, в Эджмиер, обслуживающий обитателей Вашингтона, заработавших нервное расстройство в стенах Белого Дома. Наполняемость Инглвуда, где в основном лечились богатые бизнесмены Нью-Йорка, была таким же верным барометром финансового климата на Уолл-стрит, как и индекс уровня жизни и бедности.

Самоубийства среди богачей бесили его. Трудно было проникнуться симпатией к персоне, пожелавшей оказаться мертвой. В таких случаях он, конечно, отдавал им весь свой профессионализм, но уж насчет расположения — увольте!

— Что ж, может быть, вы поступили совершенно правильно, подписав сегодня утром все бумаги о разводе. Теперь вы будете свободны. — Он раскурил трубку. — Кингмен этого не хотел, я знаю.

— Не хотел? — Энн была озадачена.

Не далее как этим утром дядя Сайрус и еще какие-то джентльмены принесли ей эти бумаги. Энн взглянула через большое окно на горное озеро со скользящими по его гладкой холодной поверхности лебедями. Ей очень приятно было смотреть на все это, слушать гусиный гогот и хлопанье крыльев. Эджмиер был истинным заповедником, и для дикой жизни тоже.

— Нет, — сказала она спокойно. — Уверена, именно этого он и хотел. Я ведь не могу делать то, что ему нужно. — Голос у нее вновь осел. — То, что ему хочется.

— А что вы хотите, Энн?

— Чтобы меня оставили в покое. — И ее взгляд снова устремился в окно, в безмятежность дубов и сосен, в ласкающую дымку, за которой виднелись зелено-пурпурные горы.

В замкнутом и жестоком мире шестнадцатилетних девочек-подростков, ограниченном стенами школы-интерната, новая ученица, прибывшая в середине года, стала главным предметом для шуток и издевательств. Энн-Другая Беддл, дочь Кингмена Беддла, стала у них кем-то вроде шута. К несчастью, она пришла в эту элитарную школу под своей фамилией.

Робкая, застенчивая, к тому же страдающая ожирением, она ненавидела и свою фамилию, и эту школу. С глубоко посаженными отцовскими серыми исступленными глазами, сразу обращающими на себя внимание, на бледном, по-матерински тонко очерченном лице, она была похожа на раненого олененка, готового в любую минуту сорваться с места и бежать прочь.

Об этой не уверенной в себе и немного пришибленной девочке судачили в курилке учительницы, а в столовой во время обеда она становилась предметом самых безжалостных и грубых выходок и шуточек со стороны подлых девиц-одноклассниц, регулярно читавших колонку Сьюки. Правда, особенно хорошенькие девочки, наоборот, завидовали ей, даже подлизывались: они мечтали заполучить автограф Флинг и надеялись, что у новенькой есть прямой выход на их кумира. Но после общения с поклонницами Флинг Другая еще сильнее хотела домой. Она вновь пропустила обед, притворившись усталой, и теперь в своей комнате рыдала во весь голос. Прямо напротив нее, над кроватью соседки по комнате Тэксн, висел громадный плакат с изображением отцовской подружки. На нем смеющаяся Флинг плясала в ярко-желтом бикини, бултыхая стройными золотистыми ногами в морской воде.